Экспансия-1

– А по американцам?

– Америка далеко, не дотянулись… Болтали о мощи, а как дело коснулось до удара, так сели в лужу…

– Отец состоял в партии?

– Конечно. Он старый борец, ветеран движения.

– Дружите с ним?

– А как же иначе? – Пилот улыбнулся. – Он замечательный человек… Я преклоняюсь перед ним. Знаете, он готовил самолеты французам, которые шли из Байреса на Дакар… Очень любил одного пилота, Антуана Экзюпери, нежен, говорит, как женщина, и смел, как юный воин… Отец работал с ним по заданию, надо было понять, не военные ли открывают эту трассу под видом пассажирских самолетов, рейхсмаршала это очень интересовало, вот отец и получил указание с ним подружиться… Отец говорит, он книжки какие-то писал, этот Экзюпери, не читали?

– Даже не слышал.

– Очень много рассказывал, доверчив, отец говорит, как ребенок, ничего не стоило расшевелить… Пьяница, конечно, как все французы… Бабник… Отец пытался найти его в концлагерях, думал, сидит после поражения Франции… Так вот он рассказывал папе, что высшее наслаждение лететь через океан одному, ты, небо и гладь воды… Я его понимаю, в этом что-то вагнеровское, надмирное…

Странно, что это мог почувствовать француз…

– А Гюго? – усмехнулся Мюллер. – Бальзак? Мопассан? Золя? Они что, не умели чувствовать?

– Я не люблю их. Они пишут как-то облегченно. А я предпочитаю думать, когда читаю. Я люблю, чтобы было трудно… Когда мне все видно и ясно, делается неинтересно, словно обманули. Писатель особый человек, я должен трепетать перед его мыслью…

– Он должен быть вроде командира эскадрильи, – вздохнул Мюллер.

Фриц обрадовался:

– Именно так! Необходима дистанция, во всем необходима дистанция! Иначе начинается хаос…

«Откуда в нем эта дикость, – подумал Мюллер. – Не вступал в НСДАП, оттого что не нравилась истерика на собраниях, значит, что-то чувствовал, самостоятелен. Почему же такая тупость и чинопочитательство, когда заговорил о писателе? Тебе это не по нутру? – спросил он себя. Не лги, тебе это очень нравится, а особенно то, что мы летим над безлюдьем, ни одного дома, какое же это счастье – одиночество…»

– Знаете, а было бы славно, долети мы с вами до этой самой Виллы Хенераль Бельграно без ночевки на промежуточных пунктах…

– Не устанете?

– Нет, я хорошо переношу полет.

– Зато я устану. Нам запрещено лететь на этих малютках больше восьмисот километров. Тем более ночью…

– А что такое Асуль?

– Не знаю. Мы сядем на аэродроме нашего друга, он руководит химическими предприятиями, живет в Байресе, здесь у него дом, земля, аэродром и радиостанция… Дом очень хороший, я ночевал там, прекрасная музыка, бассейн, лошади…

– Кого-нибудь везли?

– Даже если бы это было и так, я бы не ответил вам, сеньор Рикардо. Я дал клятву молчания. Простите, пожалуйста.

– Нет, нет, молодчина Фриц… Просто мне не терпится оказаться на месте, понимаете?

– Понимаю. Попробуем. Если я почувствую, что могу лететь, – полечу. Только надо запросить центр, позволят ли мне продолжать путешествие без отдыха.

– Да, конечно, все надо делать как положено. Не думайте, что я толкаю вас на нарушение инструкции.

– Это не инструкция. Это приказ.

– Тем более. А как зовут хозяина аэродрома в Асуле?

– Под Асулем. Километров пятнадцать, не долетая до города. Я не знаю, как его зовут. Лишнее знание обременяет. Хочу жить спокойно. Пережду трудные времена, скоплю денег и вернусь в Германию.

– Как скоро?

– Думаю, года через два всех солдат будут просить вернуться.

– Да? Экий вы оптимист. Прямо-таки зависть берет. Молодец. Буду рад, если вы не ошибетесь в расчетах.

Фриц снова улыбнулся своей мягкой улыбкой, столь странной на его лице:

– Так ведь не зря я здесь летаю…

…Человеком, который встретил Мюллера на зеленом поле аэродрома, возле маленького домика радиостанции, построенного чисто по-баварски, с мореными бревнами, которые держали каркас, был СС штандартенфюрер профессор Вилли Курт Танк, шеф конструкторского бюро «Фокке-Вульф»; они были знакомы с лета сорок третьего, когда Мюллер приехал на озеро Констанц, где располагалась штаб-квартира фирмы, чтобы обсудить с Танком возможность использования на работе ряда французских и чешских инженеров, арестованных гестапо за участие в Сопротивлении и находившихся в концентрационных лагерях рейха.

Договорились, что инженеры будут использованы по назначению, на определенный срок, не больше года, потом их следует ликвидировать, дабы не произошла утечка информации.

– Танк тогда заметил: «Мне сразу будет ясно, кто на что способен; те, которые не имеют идей, могут быть ликвидированы сразу же; месяц, от силы два совершенно достаточный срок, чтобы разобраться в их потенциале. А к наиболее талантливым надо относиться по-хозяйски; давайте подумаем, как можно их обратить в нашу веру».

…Танк вскинул руку в нацистском приветствии; Мюллер, испытав в себе поющую радость, обнял его; они постояли недвижно, замерев; Танк вытер глаза ладонью, кивнул на домик радиостанции:

– Там накрыт стол, Рикардо…

– Спасибо… Как мне называть вас?

– Доктор Матиес. Я главный инженер завода военной авиации в Кордове, вполне легален, прилетел, чтобы засвидетельствовать вам мое уважение и рассказать кое о чем.

Стол в особнячке был накрыт на две персоны: колбасы, немецкое пиво, жареное мясо, ветчина холодного копчения, много зелени, фрукты.

Пилота, объяснил Танк, покормят в доме; он принадлежит Людовиго Фрёйде, видимо, вам знакомо это имя, его десантировали сюда в тридцать пятом, теперь он аргентинский гражданин, возглавляет партийную организацию центра территории.

За обедом Танк рассказал, что вокруг него уже объединен штаб теоретиков:

– Авиастроители, физики, расчетчики – все они живут в Кордове, работают на нашем заводе; охрана аргентинская, иностранцев не подпускают, американский посол Браден просил Перона устроить экскурсию на наше предприятие, полковник отказал. Конечно, скандал, шум, но ведь это – конец света, сюда не дотянешься… В особом конструкторском бюро я собрал Пауля Клайнеса, Эрика Вернера, Йорга Нёумана, Реймара Хортена, Отто Беренса, Эрнста Шлоттера… Вы встречали их и у меня, на «Фокке-Вульфе», и в Пенемюнде, у Вернера фон Брауна. Часть людей, которые работали с заключенными, вынуждены взять здешние имена – Алваро Унеццо, Энрике Веласко, красиво звучит, а? Так что дело теперь за вами, политиками…

Мюллер медленно опустил вилку, не донес до рта; нахмурился; впервые в жизни его назвали «политиком»; он не сразу понял, что слово это было обращено к нему, отныне он, Мюллер, не кто-нибудь, а политик!

– А чего-нибудь покрепче пива у вас нет? – спросил он.

– О, конечно, просто я думал, что в полете может болтать, не предложил…

Танк поднялся, открыл деревянный шкафчик, какие обычно стоят в альпийских деревнях, принес корн, налил Мюллеру маленькую рюмку, чуть плеснул и себе: он не пьет, кажется, поражена печень, вспомнил Мюллер, он и в Германии не пил, я заметил, как он тогда вместо айнциана [4] тянул минеральную воду, причем делал это очень ловко; то, что Танк пил воду, заставило тогда Мюллера поставить ему на квартиру аппаратуру прослушивания и подвести особо доверенную агентуру; истинный наци не может не пить, это неестественно избегать алкоголя; однако через две недели пришло сообщение о том, что профессор действительно болен и лично Гиммлер дважды отправлял его – по просьбе Геринга – в Швейцарию, в желудочную клинику доктора Райнбауэра.

4

Айнциан (или энциан) – водка, настоянная на горном растении горечавке.