Экспедиция "Кон-Тики"

Глядя на звезды, полинезийцы определяли, как далеко на юг или север забрались они во время плавания. Исследовав и покорив ближайшие к Америке архипелаги, они из поколения в поколение поддерживали связь между отдельными островами. По преданию, когда вожди из Таити отправлялись в гости на Гавайские острова, лежащие в 2 тысячах морских миль к северу и на несколько градусов западнее, кормчий сперва правил по солнцу и звездам прямо на север, пока звезды у него над головой не говорили ему, что он достиг широты Гавайского архипелага. Тогда он поворачивал под прямым углом и шел на запад, пока птицы и облака не указывали ему цель.

Откуда у полинезийцев такое знание астрономии, откуда тщательно разработанный календарь? Во всяком случае не от меланезийских или малайских народов на западе. А вот у «белых бородатых людей», которые передали свою замечательную культуру ацтекам, майя и инкам в Америке, был сходный календарь и такое знание астрономии, каким никто в Европе не обладал в ту пору.

В Перу, где южноамериканский материк спускается в Тихому океану, по сей день в песчаной пустыне можно увидеть древнюю астрономическую обсерваторию, памятник времен все того же таинственного народа, который высекал исполинских идолов, строил пирамиды, разводил батат и бутылочную тыкву.

2 июля мирному созерцанию звездного неба пришел конец. Вместо слабого норд-оста подул сильный ветер, и пошли высокие волны. Ночью, при свете яркой луны, мы лихо неслись вперед. Чтобы определить скорость, мы считали, за сколько секунд плот проходит мимо щепки, брошенной в воду у носа. И вот оказалось, что «Кон-Тики», так сказать, побил свой личный рекорд. Обычно мы, выражаясь нашим языком, шли со скоростью «двенадцати — восемнадцати щепок», теперь же достигли «шести щепок», и за кормой вихрилась сверкающая попутная струя.

Четыре человека крепко спали в бамбуковой хижине. Торстейн стучал телеграфным ключом в своем углу, я нес вахту на руле. Близилась полночь, когда я увидел нагонявшую нас сзади громадную волну, гребень которой терялся за пределами поля зрения, а сразу за ней пенились еще два таких же исполинских вала. Если бы мы только: что не прошли это место, я был бы уверен, что это высокие буруны над коварной банкой. Первый вал могучей стеной катился за нами в свете луны. Я крикнул товарищам, чтобы побереглись, и повернул плот, готовясь принять удар.

Вот волна настигла нас, плот вильнул кормой и взмыл над гребнем, который только что обрушился, так что все кругом клокотало и пенилось. Мы лихо перевалили через бурлящую круговерть, пропуская под собой могучий вал, нос плота задрался, и мы кормой вперед покатились вниз, в широкую ложбину. А там уже наступала следующая стена. Снова мы легко взмыли вверх и срезали гребень вала, приняв на себя сверкающий каскад воды. Удар развернул плот боком, и уже не было времени повернуть его обратно. Третья волна догнала плот, над клочьями пены выросла блестящая стена и начала рушиться. Не видя другого выхода, я ухватился покрепче за торчавший из крыши бамбуковый шест и затаил дыхание; нас бросило вверх, и все скрылось в кипящем водовороте. В следующую секунду «Кон-Тики» вынырнул на поверхность и медленно заскользил вниз по отлогому скату волны. И сразу море угомонилось. Три исполинских вала умчались вперед, а за кормой у нас в лунном свете качались, вытянувшись цепочкой, кокосовые орехи.

Последняя волна здорово тряхнула нашу хижину, так что Торстейн в своем радиоуглу шлепнулся на пол, да и остальные проснулись от устрашающего грохота и пробившихся снизу и сбоку холодных струй. В палубном настиле на носу слева зияла дыра, водолазную корзину сплющило о бревна, но все остальное было в сохранности. Мы так и не смогли выяснить, откуда явились эти могучие валы, разве что они были вызваны довольно обычными для этой области колебаниями океанского дна.

А два дня спустя мы попали в первый с начала плавания шторм. Началось с того, что пассат вдруг стих, а к легким, как пух, пассатным облачкам в бездонной сини над нами присоединилась, выйдя из-за южного горизонта, плотная черная туча. Отовсюду стали налетать неожиданные шквалики, и рулевой никак не поспевал за ними. Только развернет корму к ветру и наполнит парус, как новый порыв с другой стороны сминает гордую дугу, и обмякший парус неистово бьется, угрожая целости людей и груза. Внезапно на смену шкваликам подул со стороны тучи устойчивый ветер. Черные пряди нависли над плотом, одновременно ветер стал крепким, переходящим в штормовой.

Не успели мы оглянуться, как волны кругом достигли высоты пяти метров, а отдельные гребни шипели в шести, даже в семи метрах над ложбинами, вровень с топом нашей мачты. Согнувшись в три погибели, мы под вой и свист ветра в штагах выбрались из поскрипывающей хижины на палубу.

Чтобы защитить радиостанцию, мы накрыли хижину сзади и слева парусиной. Все, что лежало на палубе, хорошенько принайтовили, парус спустили и закрепили на рее.

Под сумрачным небом и океан стал темным и грозным, и. куда ни глянь, всюду белели барашки. Клочья пены длинными полосами расписали валы в направлении ветра, и всюду, где рушились гребни, на иссиня-черной поверхности бурлили зеленые шрамы. Ветер подхватывал брызги и нес соленый дождь. И когда каскады тропического ливня принялись хлестать океан, струйки, стекавшие у нас по лицу, тоже казались солоноватыми на вкус. Полуголые, продрогшие, мы возились на палубе, готовя плот к схватке со штормом.

Естественно, мы волновались, даже слегка оробели, когда увидели грозную тучу и ощутили ее дыхание. Но вот разыгрался шторм, и оказалось, что «Кон-Тики» играючи перелетает через любую волну. И поединок с непогодой вылился в увлекательный спорт, мы любовались яростью океана, с которой наш плот лихо справлялся, пробкой взлетая на гребни волн, так что бушующая стихия все время на несколько дюймов не дотягивалась до нас. В шторм у океана было много общего с горами. Как будто буря застигла нас среди голых седых вершин. Хотя мы находились в сердце тропиков, пляска плота на волнах, в вихрях водяной пыли, напоминала нам скоростной спуск по исчерченному сугробами склону.

От рулевого в такую погоду требовалось предельное внимание. Когда гребень волны поднимал нос плота, корма зависала в воздухе, чтобы в следующую секунду шлепнуться вниз и карабкаться на очередной вал. И если этот вал настигал нас прежде, чем предыдущая волна отпустила нос, могучие каскады с грозным ревом обрушивались на рулевого, но тут же корма опять взмывала вверх и бурлящая вода уходила в щели меж бревен, словно сквозь сито.

Мы подсчитали, что при обычной погоде, когда интервал между волнами составлял в среднем семь секунд, корма принимала в сутки около 200 тонн воды, которой мы почти не замечали, потому что она спокойно омывала босые ноги рулевого и так же спокойно уходила вниз между бревнами. Во время шторма на корму обрушилось за сутки больше 10 тысяч тонн воды — каждые пять секунд от нескольких десятков литров до двух-трех кубометров, когда и больше. С грохотом гребень падал на бревна, и рулевой оказывался по пояс в воде, чувствуя себя так, будто попал в бурную горную реку. Плот на секунду словно замирал на месте, весь дрожа, но тут же беспокойный груз, бурля, низвергался в море.

Герман то и дело выскакивал со своим анемометром из хижины, измерял силу шторма, иногда даже карабкался на качающуюся мачту, чтобы высоченные волны не мешали.

Только через сутки шторм понемногу сменился крепким ветром. Море по-прежнему кипело, и мы быстро шли на запад, почти все время под дождем.

Наконец ветер стих, зато рыба, казалось, осатанела. Море вокруг плота кишело акулами, тунцами, корифенами, у самых бревен мелькали ошарашенные бониты. На глазах у нас развернулась ожесточенная борьба за существование. Крутые спины вспарывали поверхность воды и ракетой неслись одна за другой; поминутно в волнах расплывались густые пятна крови. Схватка шла главным образом между тунцами и корифенами, причем корифена шла большими косяками и двигалась куда более прытко, чем обычно. Нападали тунцы. Глядишь — летит по воздуху семидесяти — восьмидесятикилограммовая зверюга, зажав в зубах кровавую голову корифены. Но хотя с каждой минутой становилось все больше корифен с зияющей раной в передней части спины, лишь некоторые из них спасались бегством, преследуемые тунцами, косяк в целом не отступал. Порой и на акул находило бешенство, они бросались на огромных тунцов и расправлялись с ними.

Мирные лоцманы словно в воду канули. То ли их сожрали разъяренные тунцы, то ли они попрятались в щелях между бревнами, а может быть, просто улепетнули подальше от поля битвы. Опустить голову в воду и посмотреть, куда они подевались, мы как-то не решались.

Пройдя на корму по сугубо личному делу, я пережил немалый испуг, после чего от души смеялся над собой. Мы давно привыкли к волнам в нашем ватерклозете, но когда вместе с волной меня шлепнуло сзади что-то большое, увесистое и холодное, я перестал соображать. И опомнился уже на штаге, по которому лез вверх, не сомневаясь, что на ягодице у меня висит акула. Корчась от смеха, рулевой Герман рассказал, что мне влепил хороший шлепок здоровенный тунец килограммов на семьдесят. Потом и Герман, и сменивший его Торстейн видели, как тот же упитанный баловник норовил вскочить на корму вместе с волной. Дважды он был уже на бревнах, но оба раза срывался за Сорт прежде, чем мы успевали поймать скользкую тушу.