Экспедиция “Тигрис”

Живописные сцены будней неподвластной току времени Ормары все еще стояли у нас перед глазами, когда мы неделей позже приехали в древний город-призрак Мохенджо-Даро. «Тигрис» был пришвартован к рейдовой бочке перед зданием военно-морской академии в оживленном порту Карачи; портовые власти приняли нас чрезвычайно радушно, а военные моряки вызвались постеречь ладью на время нашей экскурсии внутрь страны. По хорошим дорогам, пересекая город за городом, Сани, молодой гид из Национального музея, привез нас на микроавтобусе к Мохенджо-Даро в 560 километрах от Карачи.

«Мохенджо-Даро» означает всего лишь «Холм Мертвых»; никому не известно, как на самом деле назывался этот город, когда в нем примерно с 2500 до 1500 года до нашей эры кипела жизнь. Поселившиеся здесь в начале третьего века нашей эры буддисты соорудили маленький храм поверх развалин. В остальном же гора песка и обломков была нетронутой вплоть до 1922 года, когда она привлекла археологов. До той поры никто не догадывался, что тут погребена неведомая культура. Ученые только-только начали подозревать, что в долине Инда существовала древнейшая цивилизация. Первыми стали здесь копать Р. Д. Банерджи и другие члены экспедиции Джона Маршалла, после них работу продолжили другие исследователи, и на сегодняшний день раскопан участок окружностью около пяти километров, площадью около ста гектаров. А под землей все еще скрываются обширные неисследованные части крупного развитого города. Раньше кругом простирались орошаемые поля с плантациями финиковых пальм и инжира, посевами пшеницы, ячменя, хлопка, кунжута, стручковых и других культур, теперь же прилегающая равнина представляет собой сплошной песок с редкими пыльными кустами тамариска. Широкий Инд, некогда омывавший городские пристани, ушел в сторону. Весь климат в целом стал суше и суровее. Подобно заброшенным руинам Ура и Вавилона, Мохенджо-Даро ныне лежит далеко от воды. Развалины жилищ и лавок тянутся на полтора километра в сторону тихого Инда, который в прошлом был и жизненной артерией, и грозным бичом горожан. Раскопки показали, что город семь раз восстанавливался после наводнений, пока люди не оставили его по неизвестным причинам. Никто не знает, почему все городское население вдруг исчезло около 1500 года до нашей эры. Мортимер Уилер и другие исследователи предполагают, что климатические, экономические и политические неурядицы могли подорвать фундамент здешней культуры. А окончательно сокрушили ее вторгшиеся с севера арии. Плодородные равнины, тысячу лет кормившие Индскую цивилизацию, были захвачены племенами, которые пришли не по морю, а через горные перевалы внутри страны. Речь идет о тех самых говорящих на санскрите ариях, что именовали неариев заимствованным несанскритским словом «млехха», которое, как полагает Бибби, тождественно шумерскому «мелухха» и могло быть самоназванием древних народов долины Инда.

«Млехха», или «мелухха», — основатели города, известного нам под названием «Холма Мертвых», — оставили следы, которые на любого производят сильнейшее впечатление. Мохенджо-Даро — памятник векового единства всего человечества, он учит, что нельзя недооценивать ум и возможности других людей, отделенных от нас многими километрами или столетиями. Отнимите у нас наследие, накопленное сотнями поколений, и сравните затем наши способности со способностями создателей Индской цивилизации. Исчисляя ныне возраст человечества миллионами лет, мы начинаем понимать, что к третьему тысячелетию до нашей эры мозг человека был вполне развит. Жители Мохенджо-Даро и их нецивилизованные современники научились бы водить машину, включать телевизор или повязывать галстук с такой же легкостью, с какой усваивает эту премудрость любой современный африканец или европеец. Последние пять тысяч лет эволюции человека мало что прибавили или убавили в его умении рассуждать и изобретать. Вот и выходит, что основатели Мохенджо-Даро либо превзошли все прочие поколения человечества в скорости развития, либо, подобно сменившим их ариям, пришли сюда, уже владея многовековым культурным наследием.

В одном согласны все исследователи: город Мохенджо-Даро был построен по заранее разработанному плану искусными архитекторами, членами высокоорганизованного общества. Тот же принцип планировки затем четыре тысячи лет соблюдался градостроителями Центральной и Западной Азии, но не был ими превзойден. Даже в начале нашего столетия лишь немногие из малых городов достигали столь же высокого уровня строительной культуры.

Первое впечатление, когда приближаешься к этому городу-призраку, сходно с впечатлением от шумерских городов: центральное возвышение с храмом, кругом — лабиринт улиц и руин. Но этот храм — поздней поры. Полтораста веков назад буддисты, к сожалению, разорили макушку первоначального сооружения и воздвигли свое святилище в виде кольцевидной глинобитной стены, ниже которой на террасах расположились монашеские кельи. А исконная конструкция была квадратной и ступенчатой, нечто вроде террасированной пирамиды, приспособленной затем монахами для своих целей.

Ступая между кирпичными степами, кое-где поднимающимися на высоту второго этажа, мы невольно говорили вполголоса, как бы из уважения к святому месту. Мы не увидели ни величественных храмов, ни роскошных дворцов; все говорило об относительном социальном равенстве. Правда, самые крупные здания явно сосредоточились в центральной части, на террасах вокруг высокого святилища, увенчанного развалинами буддийского храма.

Проектировщики ясно представляли себе, каким хотят видеть город: от продолговатой возвышенности в центре расходились параллельные улицы, направленные с севера на юг и с востока на запад. Прямые и широкие, некоторые до десяти метров в ширину, они разделяли город на прямоугольные кварталы длиной около четырехсот, шириной двести-триста метров. Стены из обожженного кирпича были выложены искусными каменщиками. У большинства домов двери и редкие окна обращены в доступные только пешеходам узкие переулки, словно для того, чтобы избежать шума и пыли главных улиц, где, судя по местным произведениям искусства, влекомые парой волов, а то и слонами, катили повозки с грузом строительного материала и различных товаров. Меня особенно поразили свидетельства высоких требований к санитарии. Судя по отсутствию роскошных дворцов, здесь не было одержимого манией величия самодержца, находившего выход своему тщеславию в строительстве; тем не менее дома рядовых горожан были обеспечены совершенной канализацией, и улицы окаймлены крытыми плиткой водостоками с люками, которые позволяли работникам городских коммунальных служб очищать их. У одного такого люка археологи нашли кучу мусора, сохранившуюся до наших дней.

Город располагал водопроводом и большой общественной купальней, возможно предназначенной для очистительных обрядов. Превосходный бассейн длиной двенадцать, шириной семь и глубиной два с половиной метра обложен для водонепроницаемости двойной кирпичной стеной с 2,5-сантиметровой асфальтовой прослойкой, и цементирующим раствором для кирпичей тоже служит асфальт. Рядом с бассейном был выстроен колонный зал — очевидно, для ритуалов — и здание неизвестного назначения, с особо прочными стенами и глухим двориком.

Обилие археологических находок помогает оживить немые развалины. Обитатели города оставили утварь, украшения и изображения из долговечных материалов — от базальта и керамики до бронзы, золота и драгоценных камней. В ходе тщательных раскопок собиралось все, что устояло против разрушительного действия времени. Сюда относятся и красиво декорированные печати с надписями, подобные тем, что дошли до древних торговых партнеров в Двуречье и на островах Файлака и Бахрейн. Письмена пока не прочтены, однако выгравированные на печатях миниатюрные изображения богов, антропоморфных чудовищ и мифических сцен говорят о художественном стиле, о теократическом укладе и космологических представлениях, удивительно близких к тому, что было присуще миру шумеров и, в меньшей степени, древних египтян. Но особенно ярко повествуют о людях и быте той поры изумительно выполненные бронзовые и многочисленные керамические статуэтки. Вот женщина, стоя на коленях, мелет зерно на муку для хлеба... А вот украшенные драгоценными камнями бронзовые танцовщицы... Керамические композиции изображают погонщиков и запряженных в двухколесные повозки волов; в бронзе выполнены чудесные миниатюрные колесницы. Некоторые ритуальные фигурки — например, керамическая птица на двух колесиках — настолько похожи на аналогичные изделия других великих цивилизаций той же эпохи, что это сходство ставит в тупик даже специалистов.

Смотришь на такие фигурки и за различными предметами, найденными среди развалин, видишь живых, думающих людей. Тут и орудия труда крестьянина, и образцы выращенных им плодов, зерна, хлопка; замечательные бронзовые крючки рыбака; изящные бронзовые весы купца с набором кремневых разновесов и аккуратных печатей; керамические шедевры гончара, начиная от красочно расписанных ваз, кончая фигурными сосудами, изображающими птиц, животных, людей; ступы для растирки красок живописца; поделки ювелира — ожерелья, браслеты и иные украшения из золота и драгоценных камней; восхитительные изделия бронзовых дел мастеров, от статуэток до ручных зеркал, изготовленных литьем по выплавляемым моделям. Даже игрок представлен игральными костями, неотличимыми от современных, и клетчатыми досками с набором фигурок. А вот воины оставили мало следов своего пребывания в пределах городской черты; видимо, речь шла о невоинственном обществе, занятом сельским хозяйством и торговлей и уповающем на прочность внешней линии обороны, с крепостями в стратегических точках вдоль побережья.

Скелетные остатки из хараппских погребений не дают однозначного ответа на вопрос о происхождении Индской цивилизации. Ф. А. Хан считает, что в захоронениях представлены четыре физико-антропологических типа. По его мнению, в населении Хараппы преобладала средиземноморская раса — люди невысокого роста, с удлиненным черепом, узкой, выступающей спинкой носа и длинным лицом. Были и другие — длинноголовые, более рослые и плечистые. Третий тип — короткоголовые, четвертый — типичные монголоиды [37] .

37

Khan F. A.Indus Vallev Civilisation. In: «Cultural Heritage of Pakistan» Karachi, 1966, p. 11.

Но сколько бы этнических групп ни участвовало в создании Индской цивилизации, остается загадкой: как ухитрились граждане Мохенджо-Даро и Хараппы так быстро и так далеко опередить в развитии своих современников? Может быть, раскопки Хараппы и Мохенджо-Даро вообще не дадут ответа на этот вопрос. Может быть, эти города были основаны выходцами из Амри или Кот-Диджи — двух других поселений в той же долине Инда, но ближе к морю, на месте которых ныне возвышаются холмы со следами жизнедеятельности древних общин. Мы посетили оба холма, но увидели только груды закопченного кирпича, черепки, осколки камня, кости и поддающиеся датировке угольки. Ученые надеются, что информация, которую можно извлечь из этих незатейливых остатков, даст им в руки важные ключи для разгадки происхождения Индской цивилизации. Обширные раскопки выявили здесь следы замечательной древней культуры, существовавшей примерно с 3000 по 2500 год до нашей эры, когда возникли Хараппа и Мохенджо-Даро. Примечательный факт, если речь идет не о случайном совпадении. Ведь получается, что формативный период Индской цивилизации пришелся на то же время, что возникновение шумерских и египетских династий. Не удивительно, что находятся простодушные умы, готовые принять гипотезу, будто в ту пору цивилизацию принесли на нашу Землю гости из космоса.

Широкие проспекты древнего Мохенджо-Даро, по которым нас водил наш гид Сани, были безлюдны и мрачны, голые развалины без кровли смотрели в небо зияющими пастями. Но мысленно мы заполняли улицы и переулки недавно виденными картинами. Впрочем, жизнь в Мохенджо-Даро, наверно, была еще ярче, еще интересней и содержательней, чем в Ормаре. Ничего не стоило представить себе беспокойную толпу на главных улицах, а в тенистых проулках — праздных горожан: одни сидят и мирно дремлют, другие заняты беседой или игрой. Мы словно слышали городской шум и обоняли запахи от горбатых быков, от сена и пряностей, наполняющие воздух между пропеченными солнцем стенами. Смуглые мужчины и женщины торопливо проходили мимо с ношами, с домашней живностью; грохочущие тележки везли пальмовые листья для кровель, хлопок для прядильщиков, снедь для продажи на базаре; рыбаки несли на голове корзины с рыбой, пекари — теплый хлеб, женщины — яйца, сласти, южные плоды; плакали младенцы, щебетали пичуги; звенела кувалда кузнеца; мычала скотина; юные сорванцы с криком и гамом носились по переулкам, тогда как их более степенные сверстники сидели в тенистых помещениях, слушая жреца, который обучал школяров до сих пор не расшифрованному нами письму.