Экспедиция в один конец

И вот уже прошли две недели, как он перебрался в "шахтерский" райончик, сняв комнату у бедной соотечественницы, живущей в Штатах нелегально и работающей сиделкой на дому у умирающих больных СПИДом и раком. Начав ту форму жизни, что определяется неопределенным термином: "существование".

Соотечественница, также бывшая москвичка, вдова, выдавшая дочь замуж за парня, живущего в Таллине, но перспективой тещи–домработницы не прельщенная, дама обаятельная и бойкая, предложила Забелину компромисс: дескать, пусть он ни о чем не волнуется, зарабатывает она достаточно, если надо, то и машину ему новую купит, но давай-ка, дружок, жить в браке: хочешь — фиктивном, а хочешь в настоящем.

Трудолюбивая и пробивная баба располагала и трехкомнатной квартирой в Москве, предназначенной в случае получения ею американской грин–карты к выгодной продаже, а грин–карту ей в этаком варианте обеспечивал Забелин, категорически к браку не склонявшийся.

Они уже с неделю спали вместе; он, проснувшись поутру и поедая приготовленный сожительницей завтрак, угрюмо разминал нывшую поясницу, раздумывая о том, что слова о фиктивке — конечно же, уловка. Пройдет какое-то время, он наверняка привяжется к этой чужой бабе, причем привяжется не душой, нет; привяжется подобно бездомному псу, попавшему с холодной и враждебной улицы в сытый дом и тревожащийся об одном: как бы не выкинули тебя с теплого порога, а нравится она тебе или нет — размышления досужие, главное — выжить! Но с другой стороны — способен ли выжить он, Забелин, самостоятельно? И так ли уж плох предложенный компромисс, дорога к которому, равно, впрочем, как и к любому иному компромиссу, изобилует многочисленными указателями?

Указатели же таковы: стабильное жилье, домашние обеды, возвращение к таксистскому труду, ухоженность и безмятежность… Ну, исполнение пару раз в неделю супружеского… к–хм… долга… Так зачем же, обливаясь потом, двигаться вперед, когда все и так идут тебе навстречу?

Он остановился, переводя дыхание.

Боже… До чего докатился. Безнравственность, говорите? Вот она омерзительная прежде всего тем, что бьется в башке твоей вполне логическое подозрение: а не бросит ли тебя твоя заботливая спутница жизни, как только получит кусок пластика со смазанной фотографией и отпечатком пальца — венцом ее сегодняшних устремлений? Зачем ты ей нужен — старый больной лентяй с хроническими депрессиями? Вот что тебя, кстати, и волнует! Волнует, как бы годика через два вновь этой же дорожкой со своими сегодняшними проблемами не идти!

Посмотрел с прищуром на блеклое осеннее небо, на сизую полосу океана.

"Да, зима идет, — подумал он, и на него повеяло мертвенным покоем. — Эта зима убьет меня. Но куда деться? Куда?!"

Перейдя улицу, остановился у стеклянных дверей новенькой сверкающей многоэтажки. Газончик у фасада был засажен молодыми, но уже прочно прижившимися на американской почве березками.

В данном доме обитали выходцы из Страны Советов, деловые люди, умудрившиеся сделать в Штатах солидные состояния. В кругах местной эмиграции данный "билдинг" именовался домом воров в законе.

Охранник на входе попросил у Забелина документик, затем позвонил в квартиру, куда направлялся визитер, и, заставив расписаться его в книге посетителей, дал положительную санкцию на подход к лифту.

Лощеная кабинка с зеркалами, пропахшая изысканными духами и псевдофруктовой химией, вознесла бывшего офицера ВМФ на шестой этаж престижного строения, где обитал извечный спонсор и начальник Забелина на временных американских подработках и службах — Володя, или же, в англоязычной версии, Уолтер.

Володей Забелин искренне и тепло восхищался.

Во–первых, в отличие от основной массы местечковой совдеповской эмиграции Володя, также бывший офицер, хотя и сухопутных частей, обладал недюжинным интеллектом, прекрасно говорил по–английски и, несмотря на жесткий прагматизм, всегда протягивал руку помощи слабым, никого не обманывал, отличаясь как работодатель неслыханной щедростью.

В свое время Володя считался крупнейшим бруклинским автодилером, Забелин работал у него на подхвате, и вскоре они сблизились — видимо, выделил процветающий бизнесмен бывшего моряка из череды борющихся за каждый потертый зеленый доллар свежеиспеченных эмигрантов и нелегалов; видимо, узрел в нем не приспособленца, а хоть малую, однако — личность, оказавшуюся здесь, в Америке, не благодаря погоне за миражами и длинным баксом, а волею безысходных обстоятельств.

Впрочем, в свое время и Володя не очень-то и стремился в загадочную крепость империализма. Служил в армии, на будущий маршальский жезл не рассчитывая, но должность заместителя по тылу видя во снах; поссорившись с комполка — хамом и самодуром, дал волю эмоциям, приложив к черепу военачальника тяжелую стеклянную пепельницу, а далее, успешно откосив в психушке, из армии уволился, открыв подпольный цех по пошиву модных мужских костюмов. Цех процветал год, после чего зачах под железной ступой социалистической милиции, радеющей исключительно за государственный ударный труд. И встала перед Володей дилемма: тюрьма или эмиграция. Выбор был очевиден.

Володя — седой крепыш с обаятельной улыбкой — провел гостя в холл.

Забелин не без тоски вздохнул, сравнивая это жилище — чистое, уютное, обставленное новенькой итальянской мебелью — с обстановкой своего нынешнего прибежища.

Светлый мягкий ковролин, хрустальные светильники на стенах, кухня–бар, кожаные диваны, огромный телевизор, по которому транслировались, благодаря спутнику, новости прямиком из России:

"Как заявил президент Чечни Мосхадов после своего визита в США, — устало вещал диктор, — между американским и чеченским народами на поверку оказалось много схожего: чеченцы тоже хотят жить в свободном и богатом государстве…"

— О, как! — сокрушенно качнул головой Володя. — Пересечение параллельных прямых, живой пример.

Далее на экране возник мэр Москвы.

"Даже сама тенденция, — менторским тоном рек мэр, — говорит о том, что проблема начинает раскручиваться и ползет вверх и требует своих мер, которые были бы адекватные, то есть которые компенсировали бы и понизили размерность этой задачи".

— Будущий президент, — сказал Забелин.

— Это почему? Он вроде в отказе от трона, — сказал Володя.

— Единственный лысый среди перспективных, — ответил Забелин. — А у нас традиция, между прочим: смены плешивых на волосатых. Еще с первого Ильича. Или в условиях смены политического курса данные приметы уже не работают?

— Кто знает… Давай-ка перекусим. — Володя, открыв холодильник, начал выставлять на стойку бара яства домашнего приготовления.

— Да ни к чему, я сыт, — отмахнулся Забелин.

— Не столько сыт, сколько скромен, — сказал Володя. — Даже чересчур, как я полагаю.

— Да зачем… — сокрушенно развел руками Забелин, глядя, как хозяин сноровисто заполняет его тарелку разносолами.

— А у меня правило, — беспечно отозвался тот. — Пришел человек в гости накорми его, напои, и пусть проваливает… Извини, факс запищал, мне цены на прокат от заказчиков из Чехии пришли…

В последнее время Володя занимался экспортно–импортными операциями. Работал в одиночку, считая содержание офиса и прокорм десятка бездельников нерентабельным и пустым делом.

Забелин уминал салат с крабами, прислушиваясь к доносившимся из соседней комнаты фразам: