Эксперимент

Лай чуть нагнулся вперед, поддаваясь обаянию беседы, и научным заново вспыхнувшим интересом.

– Конечно, не может быть, - ответил профессор, возбужденно перебирая пальцами.
– Все, что считалось душой есть только набор хромосом и физиологической склонностью человека к деятельности того или иного участка мозга, так же установленной ДНК.

Карп снова улыбнулся, правда, уже не столь уверенно, но все еще улыбкой превосходящего во многом собеседника человека.

– В прямой зависимости от того, что человек ест, пьет, смотрит и читает, как ни странно, - Александр покровительственно закончил фразу Лая.

– Ну конечно...
– недоуменно споткнувшись, подтвердил Лай.

Темные тени скользили по уставшему лицу профессора, упрямо сжимающему губы.

– Я не проиграл, - Карп поднял ладони в жесте, опровергающем смысл его слов.
– Последним словом в моей победе станет...

– Александр замешкался, растягивая паузу. Лай нахмурился.

– Что же?

– Не поверишь, смерть!
– выдохнул Александр, и глаза его в полумраке дороги блеснули янтарным совсем по-кошачьи.
– Но...

Лай замешкался. По лицу его пробежали удивление, недоверие и ослепительное, неожиданное озарение. На столько лет отложенный спор снова выплыл в его памяти. В те дни, когда два совершенно счастливых первокурсника отчаянно спорили перед деканатским столом, вызывая яростные всполохи смеха или задумчивую тишину. При ней присутствовал тогда самый известный нейрохирург, который и повлиял на всю последующую жизнь Сапкова. В те дни, оно не казалось таким важным. Впрочем, важность этого разговора можно было оспорить и сейчас. Только предчувствие какой-то потайной мысли, мелькнувшей в глазах Александра, потянуло и увлекло Лая. Он глубоко задумался.

– Смерть...
– задумчиво протянул Лай.
– Ты имеешь в виду жизнь после смерти?

Александр поднял ресницы и столкнулся с испытующим, глубоким и острым взглядом Сапкова.

– Да, - кивнул он.

– Об этом нужно подумать, - под тяжестью мысли произнес Лай, все больше окунаясь в свой потайной мир удивительного разума. В глубине вспыхивая активно исполняющими свою задачу нейронами, мозг его поднимал с глубин памяти медицинские истории, свидетелем, которых он был, что слышал, историй, поведанных литературой и религией. Лай вспомнил пациентку, которой он проводил стандартную операцию по вживлению части мозжечка. Перед самой операцией она тревожно взглянула на врача и произнесла одни из самых важных слов в его жизни: "Я буду о вас помнить там. Вы главное сами не бойтесь". Физически она умерла на пятнадцать минут, а вернулась совсем иной. Этот вопрос был тщательно рассмотрен Сапковым и Вивьегой. Странно, что спор о душе не был поднят тогда. И все-таки сейчас, оказавшись один на один с самим собой, когда перед ним вновь появился призрак загадки, казалось давно решенной, Лай засомневался. Мелькнули укоризненные бирюзовые глаза в обрамлении удивительно длинных, золотых на кончиках ресниц. Мелькнули как самое горькое воспоминание и доказательство. Нет, конечно, ей просто не хватало внимания и там, кажется, был другой мужчина, но эта грусть и затаенная тоска от того, что ей предстояло самой вынести вердикт их жизни, сияли так обнаженно беспомощно и вместе с тем решительно. Лай встряхнулся, скидывая тяжесть болезненного вопроса. Меланхолия, привычно царапнула по сердцу.

– Нет, загробного мира нет, так же как и души, - скучно сказал Лай и отвернулся к липнущей к куполу сырой темноте.

– Подожди, - хмыкнул Александр. И лукавые огоньки мелькнули и скрылись в его глазах.

Комната, в которую зашли Карп и Лай, была битком набита народом. Бездонный потолок, все тот же купол, открывал глубины бархатно-черного ночного неба. Под ним протянулись, пересекая пространство над головами, ленты-гирлянды, рассыпая уютные цвета: желтый, красный, синий, зеленый. Тихо шептала едва различимая музыка. В отдалении на стеклянных подмостках, окутанные светом и дымкой сухого льда, стояли музыканты, наигрывая давно знакомую, но забытую мелодию. Рядом с возвышением, утопающем в живых цветах, кружились мирные пары. Темное платье певицы, отражало искры ночного неба, переливалось огнями. Лай замер. В каком-то старом-старом фильме 60-х годов прошлого века, точно такая же певица искала в толпе поклонников того единственного. Лай усмехнулся. Таинственный уют зала удивил и заинтриговал его, оттеснив тревожные, мрачные мысли.

Из толпы вынырнула, высоко подняв руки с зажатыми в них бокалами, женщина. Она весело улыбалась, и Лай инстинктивно подхватил улыбку, завороженный необычностью её красоты. Изящные руки её опустились, и она вручила бокалы, полные пенящейся желтоватой жидкости мужчинам. Лай скользнул взглядом по полной грациозной фигуре женщины, обрамленной черным бархатным платьем в пол.

– Ингрид, - воскликнул Карп и нагнулся чмокнуть женщину в щеку.
– Ты великолепна.

Женщина засмеялась.

– Льстец, - ответила она.
– Но ты тоже довольно хорош.

Лай отвернулся от шоколадных-шелковых глаз, пряча улыбку. Притворное обоюдное восхищение Александра Ингрид и наоборот не могло не вызвать насмешки. Жена Карпа была худая, высокая блондинка с капризным норовом. Она никак не походила на низенькую, грациозную в своей полноте Ингрид. Лай завидовал легкости, с которой Карп мог запросто вести беседу с самой красивой их общей знакомой. С первой встречи Ингрид очаровала Лая своей открытой улыбкой и тщательно скрытой седой прядью, придающей ей особенный шарм. Вот только рядом с ним она становилась скованной и прятала укрытые темной стеной ресниц глаза. Лай вздохнул, снова вспомнив бирюзу глаз жены. Бывшей жены.

– Здравствуй, Лай, - сказала Ингрид, протягивая тому с неуверенной улыбкой бокал.

Мужчина благодарно улыбнулся. Обаяние ночи окутало Лая спокойствием и долгожданной безмятежностью. Он глубоко вздохнул, наслаждаясь легким ароматом ночных цветов.

Они прошли сквозь несколько компаний, нарочито простодушно улыбаясь, и вышли к небольшой беседке из стеклянных дуг, увитых декоративным плющом и лилиями. Среди свежей зелени цветов терялись искры рассыпающегося света гирлянд. В беседке было приятно прохладно и сумрачно. В ней уже сидело несколько человек. Три так же элегантно, как Ингрид, одетые женщины и четверо мужчин. Лай оглянулся и тихо поздоровался, не относя приветствие к кому-то определенному. В полумраке трудно было различить смутные черты лица. Лай прищурился, разыскивая знакомых. Так и не различив, кто есть кто, он устало опустился на крайнее место и прикоснулся губами к запотевшей стенке холодного бокала.

Оркестр заиграл другую песню. Когда-то еще лет восемьдесят назад эту песню заслуженно назвали классикой жанра и с тех пор не забывали, изредка прокручивая её на радио. Тугие басы, смягчились, расслабились, позволили песне заблистать в интимной атмосфере вечера. Лай погрузился в свои мысли. Ингрид беспокойно оглядывалась на замкнутое помрачневшее лицо мужчины.

Прерванная тихая беседа продолжилась. Карп тут же втянулся, не совсем понимая основной её смысл. Вскоре Александру удалось повернуть разговор в другое русло. Лай задумчиво улыбнулся: еще одна способность, которой он отчаянно завидовал, вот так просто прийти к малознакомым или незнакомым и моментально стать своим, заслужить признание. Он не осознавал, что счастливое умение Карпа заключается только в радостной вечно дружелюбной улыбке и легкой самоиронии, как свойстве характера.

Лай лениво выхватывал из разговора куски, не запоминая и не особенно вдумываясь в них.

– ... Верю - не верю, верю- не верю, это вопрос личный каждого. Хоть сотню томов в пользу религии напиши, человек либо сам выберет, либо просто последует моде. Как говорится: Слава Богу, я атеист...

– ... но заблуждение - мать всех наук, хотя подобное граничит со слабоумием...

– ... и все же только одно может действительно решить этот вопрос: живое доказательство умершего...

– ... выход? Выход есть!..

Постепенно беседа накалялась, слова все острее и пронзительнее перелетали от одного к другому. С удивлением Лай понял, что Александр снова завел разговор о смерти и душе. Он снова усмехнулся и наклонился к скучающей Ингрид.

– Не желаете потанцевать?
– спросил он мягко, надеясь, что она не откажет. Желание покинуть беседку все нарастало. Красное, возбужденное лицо Александра, гневно расшвыривающего собственным мнением, назойливо металось по всей беседке, выдавливая из насмешливых или безучастных людей ненужные пустые ответы, совершенно противоречащие их истинным рассуждениям. Истину всегда прячут. Оборачивают в тридцать три одежки, чтобы кто-нибудь не возжелал себе этой прекрасной богини.

Ингрид улыбнулась:

– С радостью.

Женщина на сцене тихо пела. Ингрид, радостно улыбаясь, кружилась в такт размеренным, нежным словам. Лай почувствовал удивительную легкость и отчуждение. Словно и не было ему пятидесяти лет, словно и не был он однажды женат на единственной, которую возможно любить, словно и не корпел он днями напролет в своей аскетичной лаборатории, повесив всю свою жизнь и удобства на тех, кто менее него был увлечен на тернистый, глубокий путь поиска истин.

Ингрид весело смеялась, так раскованно и свободно, наслаждаясь каждым движением спокойного танца. Лая восхищенно следил за огнем шоколадных глаз. Они не замечали, как на них смотрели с пониманием и радостным удивлением другие танцующие. Лай наклонился к смоляным прядям кудрей Ингрид.