Эксперт № 11 (2014)

Поиск новых партнеров — задача не американцев, а России. Но в какой-то момент такие партнеры станут не только экономическим, но и политическим фактором, как стал таким фактором в свое время Росуэлл Гарст , фактически в одиночку прорвавший экономическую блокаду Советского Союза. И не надо гнаться за объемами и масштабами. Во-первых, США никогда не станут нашим главным экономическим партнером, а во-вторых, наши экономические отношения сейчас находятся на столь низком уровне, что даже минимальная их активизация будет успехом.

Целевое состояние

С эмоциональной точки зрения целью российской политики в отношении США является возвращение статуса «главного противника». Этот статус дает многое, прежде всего сопутствующий ему статус «главного партнера». Но возникает простой вопрос: а зачем? Есть ли у России в ближайшие двадцать пять лет цели, которые могут потребовать конфронтации с Вашингтоном? Вероятно, нет. Есть ли у Вашингтона в ближайшие двадцать пять лет задачи, которые могут потребовать жесткой конфронтации с Россией? Тоже, вероятно, нет.

Значит, вполне удобной для обеих сторон формулой взаимодействия могла бы стать концепция «неудобного партнера». При случае он устраивает скандал, но ссориться с ним себе дороже.

Конечно, США будут использовать любой повод, чтобы сделать Россию более уязвимой, зная ее внутренние уязвимости. Не надо питать иллюзии: США будут упорно воспроизводить в российской элите группы, ориентированные как минимум на коммуницирование интересов США. Но России важно сделать так, чтобы эти группы воспринимались США именно как группы давления, то есть неизбежное зло, но не как резервное правительство, как это было еще не так давно. Впрочем, противодействие подобным поползновениям со стороны Вашингтона лежит уже в плоскости эффективности российской внутренней и экономической политики. Это вопрос укрепления и дальнейшей национализации российской политической элиты.

«Даже если человек не любит авангард, он должен осознавать, что это ценно» Ирина Осипова

Авангард начала ХХ века, давно ставший главным русским брендом, признанным во всем мире, до сих пор вызывает вопросы на родине

section class="box-today"

Сюжеты

Выставки:

Алгеброй гармонию поверить

Инвестиционно-риэлторская компания Est-A-Tet - официальный партнер 30-ой выставки-ярмарки «Недвижимость»

/section section class="tags"

Теги

Выставки

/section

Церемония открытия Олимпиады в Сочи неожиданно напомнила всем, что главные достижения русского искусства в масштабе мировой истории — не мишки в лесу с конфетной обертки и не Аленушка у пруда, а супрематизм и другие течения начала ХХ века. Именно авангард выбрал и знаменитый британский режиссер-интеллектуал Питер Гринуэй, который по случаю Года России—Великобритании готовит масштабную мультимедийную инсталляцию по мотивам русского искусства. О стереотипах, которые все еще существуют в восприятии авангарда, пользе новых технологий и вкусах зрителей «Эксперт» поговорил с директором Государственной Третьяковской галереи Ириной Лебедевой .

figure class="banner-right"

figcaption class="cutline" Реклама /figcaption /figure

— Для западного зрителя и музейного сообщества авангард — лучшее, что было в русском искусстве, а у нас к нему все еще относятся с большой осторожностью, и в залах классического искусства в Лаврушинском переулке посетителей несравнимо больше, чем на экспозиции ХХ века на Крымском Валу. Почему так?

— Это следствие вполне конкретных исторических событий, повлиявших на сознание массового зрителя. Авангард действительно вошел в мировой художественный процесс очень яркой страницей. Мы не задумываемся об этом, но привычные нам формы архитектуры, дизайна и даже многое из того, что окружает нас в быту, родилось сто лет назад. ХХ век отличается от предыдущих эпох бурным развитием научно-технического прогресса, что тоже не могло не повлиять на язык искусства. Когда сегодня кто-то сетует, что утрачены традиции и современное искусство говорит непонятно о чем на непонятном языке, не стоит забывать, что искусство — это всегда часть жизни. Важно понимать, что искусство ХХ века в своих новых формах опирается прежде всего на интеллектуальную деятельность — текст и изображение тесно взаимосвязаны. Собственные тексты таких представителей авангардных течений, как Малевич, Кандинский или Пит Мондриан, выставку которого мы показывали осенью, были очень важной составляющей творчества. Поэтому, когда зритель приходит в залы искусства ХХ века, нужна какая-то подготовка или хотя бы интерес и желание понять замысел этих художников. Не все хотят делать дополнительные усилия и вникать в это — человеку свойственно идти по более простому пути, и те привычные формы, которые вызывают чисто эмоциональную реакцию, ему ближе и понятнее. При этом все зарубежные гости, которые к нам приезжают — включая королев, президентов и премьер-министров, — хотят увидеть или иконы, или авангард. Наш XVIII век их не интересует, потому что подобный материал, но на примере более знаменитых художников представлен в музеях по всему миру. Они хотят увидеть то, чего у них нет, и всегда удивляются: такие интересные работы, но почему так мало людей?

Давайте напомним историческую канву

В 1936 году в газете «Правда» была напечатана статья председателя Комитета по делам искусств при Совнаркоме СССР Платона Керженцева «О Третьяковской галерее», в которой говорилось, что работы художников-формалистов, то есть художников русского авангарда, не должны быть представлены в постоянных экспозициях ведущих музеев, таких как Третьяковская галерея и Русский музей. И велено было весь авангард убрать в запасники. «Правда» в те годы выражала официальную точку зрения руководства страны. То есть на государственном уровне был наложен запрет на публичный показ произведений художников русского авангарда, и запрет этот продолжал действовать пятьдесят лет. Неоднократно делались попытки списать этот материал за ненадобностью, и тогда музейные сотрудники затягивали составление списков, затевали бумажную волокиту, чтобы только не допустить этой невосполнимой потери. В 1985 году искусство ХХ века переехало на Крымский Вал, но никакого авангарда нам показывать не разрешали. И мы, молодые сотрудники, умоляли чиновников, которые приходили с проверками, разрешить нам показать по одной работе Малевича, Кандинского и Филонова. Нам разрешили, но только фигуративные работы, абстрактные — нет. Теперь представьте — пятьдесят лет это искусство не было представлено в постоянных коллекциях музеев, в школьных учебниках, о нем вообще не говорили. В результате несколько поколений выросло с ощущением, что это незнакомо, непонятно, ненужно и вызывает отторжение. Это совершенно естественная реакция. Если вспомнить школьные учебники старших поколений, там обязательно были Левитан, Васнецов, Саврасов. Что все приходят смотреть в Третьяковскую галерею? То, что знают с детства, — «Золотую осень», «Богатырей», «Грачи прилетели». Если бы с детства наряду с «Золотой осенью» Левитана в учебниках был бы «Черный квадрат» Малевича, все бы с удовольствием приходили посмотреть на него, потому что это некая знакомая картинка, которую хотелось бы увидеть живьем и что-то о ней узнать. Я помню, когда в конце 1980-х годов на Крымском Валу была показана выставка Малевича, очередь стояла до ЦДХ. Конечно, люди приходили не столько ради творчества Малевича, сколько посмотреть на запретный плод — что же это такое, что от нас пятьдесят лет скрывали. И общее впечатление было, что ничего здесь такого нет, и непонятно, почему это нужно было скрывать. Идеологическая составляющая уходит из сознания, и этот вопрос возникает постоянно.

— Но за последние двадцать пять лет ситуация должна была хоть немного измениться…

— Сегодня молодые люди воспринимают авангард с интересом. Мы наблюдали, как во время проведения Ночи искусств молодежь приходила на выставку Мондриана и очень живо на него реагировала, обсуждала. Мы видим, как дети, которые открыты к восприятию условного языка искусства, с удовольствием слушают про авангард. Они все понимают, у них не возникает, в отличие от их родителей, вопрос, почему этот портрет «неправильно» нарисован. Мне кажется, в обществе наступает очень важный этап осмысления, что такое русский авангард. И в этом отношении знаменательно то, что произошло на открытии Олимпиады, — в фантастическом шоу были задействованы самые яркие и характерные образы русского авангарда, прозвучал супрематизм. Впервые с 1936 года государство на международном уровне реабилитировало авангард. В каком-то смысле это не менее важно, чем победа нашей сборной. На Западе все музеи с удовольствием принимают выставки русского авангарда, на них выстраиваются очереди. Не все зрители являются тонкими знатоками этого материала, но это принято, потому что это уникальное явление и этим мы вошли в историю мирового искусства. И возвращаясь к нашей ситуации, даже если человек не любит и не понимает авангард, он должен осознавать, что это ценно, это наше достояние и это вопрос престижа страны. Мне кажется, на Олимпиаде это отчетливо прозвучало.

— 15 апреля в Манеже стартует проект Питера Гринуэя «Золотой век русского искусства», в котором участвуют и работы авангардистов из вашего собрания.

— Мы принимаем косвенное участие в этой выставке, поскольку выдаем на нее не произведения, а изображения для создания мультимедийной инсталляции. Гринуэй придумал очень необычный проект, мы сами пока до конца не представляем, как это будет выглядеть.

— Гринуэй сам отбирал работы?

— Какое-то время назад мы обсуждали с Гринуэем собственный проект на другую тему, осуществить который нам не удалось. Мы встречались, он был здесь, видел нашу экспозицию. Так что в этот раз он уже знал, что просить.

— Какие работы будут задействованы?

— «Черный квадрат» точно, про остальное не скажу — не хочу раскрывать его творческих тайн.

— На ваш взгляд, мультимедийные проекты, как тот, что делает Гринуэй, или «Ван Гог. Ожившие полотна», который проходит сейчас в центре Artplay, помогают популяризировать классическое искусство или нивелируют ценность самой живописи?

— Это вопрос, который все сейчас обсуждают. Но если считать, что этим мы ограничиваем желание познакомиться с подлинниками, то тогда нужно перестать издавать книги по искусству, потому что, по сути, это то же самое, просто в другой технологической форме. Никакая технология не даст ни точной цветопередачи, ни возможности почувствовать энергетику живого произведения искусства, созданного художником. Что смотреть — это вопрос выбора. Если человеку достаточно видео или каталога, по крайней мере он получит какую-то информацию. Мы рассматриваем это как привлечение внимания и приглашение прийти в музей познакомиться с подлинниками. Здесь учитывается еще одно обстоятельство — от искусства ХХ века отталкивает чувство неуверенности, которое возникает, когда в залах тебя окружают сплошь незнакомые работы, которые к тому же ты не очень хорошо понимаешь. Опыт проекта «Шедевры на улицах Москвы», когда в городском пространстве появились «Купание красного коня» Петрова-Водкина, «Сливы» Машкова, еще ряд работ, показал, что волей-неволей человек считывает картинку, она где-то откладывается. И потом мы наблюдали реакцию в залах, когда, увидев «Сливы», люди говорили: «Я же видел эту картину, я ее знаю!» — и уже с удовольствием к ней подходили и рассматривали детали. Проект Гринуэя, безусловно, привлечет внимание, и если потом зрители придут к нам посмотреть оригиналы, они будут реагировать на них уже по-другому, они будут рассматривать их как что-то знакомое.

— Приведу одну историю: когда открывалась выставка Мондриана, одна музейная дама из голландской делегации, выйдя из центра «Гараж» в Парке Горького, хотела попасть к вам на вернисаж. Она обращалась ко многим прохожим, чтобы спросить дорогу, и сначала ее отправили в Лаврушинский, она съездила туда, естественно, безрезультатно, вернулась, и минут пятнадцать никто не мог ей подсказать, где здесь Третьяковская галерея. Нет ли недоработки музея в том, что о его существовании не знают?