Экстрим для мажора

– Да ты не сцы раньше времени, - обнадёжил командир.
– Щас везде газовых датчиков понавтыкали. Так что, если их портянками не заткнут, они просигналят об опасности.

– А зачем их затыкать?
– опять не понял Платон.

– Чтоб не мешали уголёк добывать. Нам зарплата, вам прибыль.

Это невзначай обронённое "вам" подтвердило прежнюю догадку: Лобов прекрасно знает, кого ему навязали в напарники.

– Вон, глянь, под кровлей висит и нам подмигивает. Мы и их обслуживаем. Нет, что ни говори, а работа у нас интересная, творческая, можно сказать, - поддал леща, но тут же саркастически усмехнулся.

– Хотя тебе, конечно, сильно не подвезло. Зосима ко мне приставил, а я - как лошадь - на самой черновой.

– Кто это, Зосима?

– Ну, начальник наш, Аркаша Зосимов. Да уж, такая группа подобралась, что, кроме меня, некому по конвейерам шастать, - с сарказмом пояснил он.
– Илья - бугор. Никита - без пяти минут инженер, Николай - спец по подъёму. Ну и так далее, по списку. А я самый молодой, самый борзый, мне можно.

– Там и помоложе тебя сидел, - напомнил Платон.
– Чернявый такой, который дремал.

– Ну да. Отдыхал после ночного клуба. Сынок главного механика. Папаша его к нам и впихнул. Работает уже год, но так ничего и не смыслит.
– На лице оратора проступила боль и недоумение.
– Ну что за народ пошёл! Всем бы где потеплее, полегче пристроиться. Ладно, это естественное желание, я понимаю, но ведь и совесть надо иметь!

– А разве Зосима не знает, что я...

– Можешь не договаривать! Знает. Он всё про всех знает. Ему б агентом ЦРУ работать. А вот, что тебя пристегнул ко мне, я сам удивляюсь. Он трусливый, угодливый. Тут только одна разгадка: твой папаша так распорядился. Наверно, хочет, чтобы ты, прежде чем в кабинет засел, тоже забойной пыли понюхал.

– Ну, скажешь, - сконфузился Платон.
– Но я не хочу быть обузой. Постараюсь освоить это дело. Если не получится - сам уйду.

– Будем поглядеть, - не без скепсиса сказал Лобов.
– Только одно всё равно плохо: о начальстве с тобой по душам не потолкуешь.

– Но почему ж, толкуй.
– Платон попытался улыбнуться. Вышло - криво.

– Ладно, хватит болтать. Нам ещё на один участок топать.

Опять сбойки, штреки. Платон не мог соориентироваться и подумал, что оставшись один, заблудился бы в этих лабиринтах. Лобов привычно шествовал впереди и что-то ритмически, в такт ходьбе, бубнил. Грачёв, дыша ему в спину, прислушался:

"Шестнадцать тонн, умри, но дай, всю жизнь работай, всю жизнь страдай. И помни, дружище, что в день похорон, тебе заведут шестнадцать тонн!"

– Это что - рэп? - с удивлением спросил.
– Сам, что ли, сочинил?

– Нет, песня такая, старинная. Шестнадцать тонн - норма выработки, - не останавливаясь, разъяснил Лобов.
– Мой дядька её часто слушал. И перед ночной сменой, когда погиб, беспрерывно крутил. Разве не мистика?

– Ещё какая!
– откликнулся Платон, довольный, что командир, кажется, признал его за "своего" и разговорился.
– А что ты, Саша, всё про дядьку да про дядьку. А про отца - ни слова. Он тоже в шахте погиб?

– Нет, - помрачнел Лобов.
– Спился. Под забором помер.

Он вдруг приостановился и посмотрел вбок - туда, где шевелилось много огоньков.

– Кажись, монтажники из нашего отдела. Качаров у них бригадир. Я, когда в шахту устроился, у него целый год стажировался.

Ну вот, опять упрёк! "Все круги ада, мол, прошёл. Не то, что ты." - Платон отхаркнул угольную пыль и вслед за своим неугомонным командиром повернул на огоньки. Тот заговорил с парнями, стоявшими возле барабана с толстым, бронированным кабелем. И с особенным почтением поприветствовал угловатого шахтёра в сапогах.

– Ты, Сашок, вовремя, - пробасил бригадир.
– Мало нас. А кабель, вишь, длинный. Так и вы становитесь в цепь, уж подмогните.

– О чём разговор, Иваныч!
– бодро сказал Лобов.

Стали раскручивать барабан и по очереди подхватывать кабель. На каждого приходился кусок метров в десять. Платон шёл впереди Лобова. Тот наблюдал за ним. Жёсткий кабель в свинцовой оболочке, толщиной в девичью шею, тяжело давил и резал плечо. Платон с трудом переставлял ноги. Как бурлаки на Волге, подумал он.

Бригадир Качаров пробежал вдоль цепи, крича: "Клади на левое плечо!" Платон пропустил команду мимо ушей, на правом - сподручней. А впереди был левый поворот. Задние "бурлаки" почему-то затормозили. Кабель стал натягиваться и со страшной силой прижимать к углу штрека.

– Бросай! Бросай!
– истошно закричал Лобов.

Платон подсел под кабель и едва увернулся от удавливания.

– Тебя же предупреждали: клади на левое плечо!
– наставник подскочил, сердитый, заполошенный.

– Да, парень, чудом ты выскользнул. Могло свернуть шею, - посочувствовали другие.

Прибежал обеспокоенный бригадир и приказал Платону отойти в сторонку.

– Да я всё понял, - возразил парень.

– Нет уж. За тебя, бестолкового, в тюрьму садиться?

Потащили без него. Он шёл следом; однако вскоре не выдержал и подлез под провисший кабель. Лобов увидел, но ничего не сказал, только не отводил взгляда, контролируя. Дальше пёрли без заминок.

Попрощавшись с монтажниками, Лобов повёл круто вверх вдоль транспортёрной ленты. Остановился, запыхавшись.

– Сядем на ленту, чёрт с ним. А то на эдакий Эльбрус разве взберёшься. Да и времени сколь потеряли. Эх, некстати на качаровцев напоролись.

"Где логика?
– разумеется, Платон вслух не стал его упрекать.
– Сам же и ринулся к ним".

Сели на ленту меж кучками угля и поехали вверх. Лобов, устроившийся метра на три впереди, оглянулся, посветил лампой.

– Ты не дремли там, смотри в оба, - строго предупредил.
– А то в бункер угодишь.

– И что тогда?

– Тогда первый твой день станет последним.

Продолжая оглядываться и посвечивая фонарём, Лобов выдал ещё несколько указивок, которые Платону на курсах не сообщали, ибо они относились к необсуждаемому: как себя вести в случае грубых нарушений. Вроде езды на лентах. Но потом внезапно, на полуслове, смолк. И Платон понял из-за чего. На ходках кто-то сидел. Недвижимый, с запрокинутой головой. Лобов спрыгнул с ленты, подскочил к этому человеку и посветил на лицо. Платон, спрыгнувший следом, тотчас узнал: то был шахтёр, над которым посмеивались перед спуском в шахту.