Экзотика

– Ничего с ним не будет. Он плавает, как дельфин. У него первый разряд по плаванию.

– Да, но где же он?

– Поплыл в Монреаль. Он давно бредит Канадой.

– ???

– Да что тут такого? Там тоже большая река, как и здесь. Отсюда до Монреаля можно проделать непрерывный водный путь, нигде не сходя на берег.

Первый визит на космодром произвел на меня впечатление удручающее. Место, которое для меня всегда прочно связывалось с представлением об окне в небо, с большим открытым пространством, оказалось чем-то совершенно противоположным. Я заблудился в тенетах узких, темных коридоров, сумрачных залов, подсобных помещений. Редкие попадавшиеся мне навстречу люди в рабочих комбинезонах были также мрачны, неприветливы и немногословны. Никто толком не смог объяснить, как пройти в нужное мне помещение. Не больше проку было и от скудных указателей, условный язык которых я так и не смог понять.

Он говорит мне: «иди, опоздаешь, ничего не достигнешь…». Мне обидно, я возражаю: «при чем тут время и мой ранний выход?». Ведь если я чего-то достигну или не достигну, то не потому, что рано вышел… Спускаюсь в старинном лифте в стиле модерн, выхожу на улицу. На улице дождь, зябко. Куртка с капюшоном не спасает. Бегу наверх, судорожно ищу что-теплое, что можно надеть под куртку, но тщетно, ничего теплого нет…

Это как мыши мадам Софи. То, что у нее полно мышей, меня никогда не удивляло, но то, что они… разноцветные! Я сначала ничего не понял, не поверил своим глазам. Представляете, оказывается эта старая кошелка шила мышам костюмчики – каждой свой! [Куда там моей тете…] & T = ИСТИНА.

Рутинная процедура снятия денег со счета в банкомате на сей раз пошла как-то не так. Не успел я ввести свой пин-код, как вдруг купюровыдающий слот аппарата выстрелил толстой пачкой денег. От шока я замер. И без пересчета было понятно, что сумма значительно превышала ту, что я ожидал увидеть на своем счету, да и к счету-то я, собственно говоря, не успел получить доступа. Я смутился и не рискнул притронуться к непричитающемуся мне капиталу. Даже покраснел от смущения. Но ведь деньги-то были нужны. Мне. Мои деньги. Я перемещался – пешком и на автобусах – от банкомата к банкомату. Везде на погружение карты в слот банкоматы отвечали немедленным выплевыванием пачки денег, причем толщина пачки увеличивалась от банкомата к банкомату. Наконец, я не выдержал и на автовокзальном банкомате выдернул из плюнувшей в меня пачки купюр сотню евро. В этот самый момент кто-то ткнул меня в спину и проскрипел мне в ухо противным голосом: – По всей сети испорчены приводные ремни. Это системный сбой. Вы не должны этому радоваться. Я резко обернулся, но мой собеседник успел мгновенно ретироваться. Я успел заметить лишь ускользающий за угол длинный черный плащ и высокий черный цилиндр. Из всех возможных ассоциаций сознание моментально выбрало андерсеновского тайного советника из «Снежной королевы». Я погнался за ним. Черная фигура то ускользала, то вновь маячила передо мной где-то в сумрачных подворотнях и темных дворах. Наконец, изрядно устав от погони, я настиг этого типа на вонючих задворках. Я выхватил у него трость, которой он толкал меня в спину у банкомата, и пригвоздил этой самой тростью к глухой стене, как бабочку для коллекции энтомолога. Я смотрел в его бледное, искаженное страхом лицо и злорадно улыбался. Я наслаждался иррациональным торжеством власти над неопределенным условным врагом. Я не нуждался ни в каком диалоге с ним, но, тем не менее, держа его пригвожденным к стене, произнес:

– Кто ты? Идентифицируй себя.

– Я… Я тот, кто честен с другими, но бесчестен с собой. – был ответ.

Я тяготел и тяготею к спиральным и спиралевидным структурам. Для меня они всегда означали произведение циклических и линейных процессов, символизировали эволюцию. Но однажды одна такая спираль чуть было не сыграла со мной смертельную шутку. Некий полицейский с заискивающей миной взялся подвезти меня на моей же машине. Не знаю, зачем и почему я согласился. Никакой необходимости в том, чтобы принять его странное предложение, не было. Но он был так ласков, нежно-настойчив, что я не смог отказать. Как только он сел за руль, а я – в пассажирское кресло, он позвонил кому-то по телефону и сообщил: «не беспокойтесь, он в моих руках, ему деваться некуда». Господи, что же делать? Выпрыгнуть на ходу? Но эта скотина заблокировала двери… Умоляю его остановиться, ссылаюсь на то, что мне срочно нужно в туалет – сил нет терпеть. Взываю ко всему, что для него свято. Он, поглядывая на меня не без подозрений и с какой-то нехорошей улыбочкой, все же останавливается и разблокирует дверь. Я, не помня себя, влетаю в ближайшее здание, и оказываюсь перед… спиралевидной лестницей! Бегу, сам не зная почему, сначала вниз – видимо, инстинкт самосохранения сработал по механизму норных животных. Оказываюсь в вонючем подвале, заставленном бочками с капустой и другими мерзкими солениями десятой свежести. Едва не сблевав, бегу наверх. Оказываюсь на галерке театрального зала, куда меня не пускают. Еще выше. Там, наверху, обнаружилась научная лаборатория, где меня вообще не сочли за человека… В отчаянии я побрел к выходу. Полицейский уже поджидал меня внизу, потирая руки. Пришлось отдаться на милость победителя. А вы как бы поступили на моем месте?

Взгляд за горизонт мог бы дать многое. Он мог бы, наверное, вызвать к жизни новый рассвет или ускорить приближение долгожданной спасательной авиагруппы или, хотя бы, остановить лесной пожар. Но горизонт здесь, в глухой сельве, не просматривается.

Была одна гетера. Красивая. Манила меня рыжими волосами и короткой юбкой. Но телесный контакт оттолкнул меня. Я очутился на жесткой, мускулистой кукле с сухой кожей. Особенно отвратителен был поцелуй – холодный и сухой настолько, что у меня мгновенно пересохло во рту и спазмом перехватило горло.

Знакомый проспект в огнях, радостно-шумный, с непрерывными потоками машин и людей, прекрасно просматривался. Я стоял метрах в трехстах от него и не имел иного желания, кроме как дойти, добежать, долететь, прыжком преодолеть эти жалкие сотни метров и влиться в бесконечное движение, стать его частицей. Место, где я стоял, было парадоксально пусто. И едва я начал двигаться в сторону проспекта, меня занесло в глухой двор-колодец, пустой, замкнутый четырьмя стенами с рядами черных окон. Ни единого звука, кроме шума ветра. Даже звуки проспекта не долетали сюда. Вдруг слышу где-то неподалеку, возможно, в соседнем дворе, детские голоса. Спешу туда. С каждым моим шагом усиливающийся ветер подхватывает и развевает полы моего плаща и швыряет их мне же в лицо. Двор невелик, но пересечь его было мудрено. Упорно двигаясь на голоса, я все же оказался в соседнем дворе – точной копии первого. Но только я проник туда, голоса мгновенно исчезли. Второй двор так же глух и нем, как первый. Чу! Я снова слышу голоса, смех, на этот раз откуда-то слева, где виден проход в следующий двор. Бегу туда изо всех сил. Напрасно. Опять никого, то же глухое молчание и черные ряды мертвых окон. Пытаюсь вернуться в исходную точку, но нет. Путь потерян, и я, кажется, навсегда пленен лабиринтом глухонемых дворов.

Бывает так, что функциональность и даже эстетика промышленной архитектуры оказываются принесенными в жертву некой сакральности. В четырехуровневом цеху были лестницы, прямо ведущие на второй и четвертый уровень. На третий же уровень лестницы не было. Добраться туда со второго уровня также не представлялось возможным. Мне посоветовали подняться на второй уровень, взять этажерку на роликах, залезть на нее, немного подтянуться и таким образом попасть на третий уровень. Так я и сделал. Однако этажерка показалась мне узкой и неустойчивой. Пришлось подогнать вторую такую же. Когда я с немалым трудом залез на них, ноги мои стали разъезжаться (этажерки ведь на роликах!). Пришлось, чтобы не потерять равновесие, балансировать на этажерках, как на гигантских роликовых коньках. До третьего уровня я так и не добрался.

Я наслаждался поездкой на новейшем трамвае каплевидной футуристической формы, сидя рядом с водителем. Мне казалось, что я даже улыбался от радости в тот момент, когда кто-то сзади пробормотал мне что-то на ухо, в чем мне послышались подчекнуто-французские интонации. Я, полуобернувшись, переспросил:

– Pardon, monsieur, quelle est votre question?

В ответ я получил несильный, но грубый толчок в спину… Но ехал я не ради только удовольствия. Мне необходимо было посетить то иррациональное производство с разноуровневыми цехами, где мои ноги разъехались на роликовых лестницах при попытке преодолеть второй уровень. Однако я прибыл туда слишком поздно. Здание бывшего завода было трансформировано изнутри и превращено в спортивный клуб, где здоровенные розовощекие атлеты высоко подпрыгивали, быстро бегали, делали всевозможные гимнастические кульбиты, ловко забрасывали мяч в кольцо и, бодро смеясь и похлопывая друг друга по плечу, спрашивали друг друга:

– Ну как? Сдал тюрю?

Я был лишним в этом мире бодрости и пота. Второй раз я не вписался в это пространство, организованное таким образом, что мне не оставалось в нем места. Какая «тюря»? Потом, после углубленного контекстного анализа я понял, что речь, скорее всего, шла о неком экзамене на тренерскую работу.

Начать этот эпизод надо было бы с чего-то элегического. Например, так: мела метель. Метель действительно мела. Скорее, это была неспешная, тягучая поземка, но во всем воздухе стояла какая-то хмарь вроде замерзшего тумана, сквозь которую угадывались силуэты домов, людей и машин. При этом мороз был несильный, и адекватно одетый человек мог чувствовать себя в этой атмосфере вполне комфортно. По заснеженному полю были расставлены ярмарочные шатры, наполненные теплом и светом. На ярмарочное поле понагнали много полиции и крепких людей в штатском. Они степенно прохаживались между шатрами, пристально вглядываясь в лица всех, кто оказался внутри оцепления.

– Ждут Путина, – шепнул мне на ухо мой знакомый – автор панк-романа «Позывы на низ» и один из последних осужденных в совке за гомосексуализм.

Через мгновение послышался характерный шум, и на поле опустился элегантный черный вертолет, из которого вышел… нет, не Путин, конечно, но человечек очень на него похожий. Оказавшись вплотную к нему – на расстоянии всего двух-трех слоев охраны, – я поразился еще большему сходству этого местного чиновника с тщательно копируемым им оригиналом. Имитировался не только внешний типаж, но походка, жесты, манера говорить с интонационной акцентуацией отдельных слов и банальных фраз. «Как же они все стремятся подражать своему гопническому вождю, – подумал я тогда. – Все, начиная от его придворного дурака Медведева, речь которого на слух почти невозможно отличить от путинской – ни по голосу, ни по интонациям, ни по особым речевым приемам, – вплоть до самого незначительного поместного князька в каком-нибудь Мухосранске, на самом дне властной вертикали…». В конце концов, охрана оттеснила меня за новое, внутреннее оцепление, быстро возникшее внутри внешнего. Впрочем, достаточно деликатно. Помогло присутствие рядом моего знакомого, который в этом кругу был «своим» – чиновник нежно взял его под локоть и, что-то сладко щебеча, провел его с собой в ближайший шатер в сопровождении своей толстомордой свиты. В новом пространстве места, где я получил относительную свободу действий, меня ждало несколько новых, удивительных открытий. В одном из близлежащих шатров шел французский концерт. Выступали молодые шансонье-авангардисты. Зал был заполнен преимущественно студентами. Я нашел себе место где-то в середине зала как раз к тому моменту, когда молодой человек с красивым французским лицом и шапкой спадающих на плечи каштановых волос вышел на сцену и запел потусторонним голосом:

– Je t’ai fr^ol'e en passant…

Я почувствовал несильный, но грубый толчок в спину. Полуобернувшись, я с досадой и раздражением обнаружил то же бормочущее чмо, что толкнуло меня давеча в трамвае.

– Pardon, monsieur, quelle est votre question? – спросил он меня, в точности, как я его тогда.

Я раздраженно отвернулся от этого несносного ублюдка, но наслаждаться концертом уже не мог. Нужно было срочно выйти на свежий воздух, в туман и пургу. В стороне от шатра, ближе к внешнему оцеплению перед жилым массивом собралась толпа. Сквозь метель вдоль дороги, отделяющей жилой массив от ярмарочного поля, открывалось ужасающее видение: военная бронетехника, мобильные РСЗО, мобильные установки для запуска баллистических ракет и многое другое – грозное и массивное, обозначенное латинскими буквами «Z» и «V», – что из-за плохой видимости трудно было различить. Все это медленно двигалось вдоль улицы с отвратительным, угрожающим всему миру лязгом. Вот тогда-то меня впервые за этот неприятный день пробрала дрожь. Но это было еще не все! Сзади меня раздались крики. Я, как и вся толпа, до этого созерцавшая поток военной техники, обернулся и увидел несущуюся через поле собачью упряжку с моим знакомым – автором романа «Позывы на низ» – и путинообразным чиновником, одетыми в костюмы Кая и Снежной Королевы соответственно. Чиновничья свита орала и улюлюкала. Меня начало подташнивать. Я нашел короткий путь к внешнему оцеплению и, немного попререкавшись с полицейским, который упорно не хотел меня выпускать (по принципу «вход рубль, выход – два»), оказался за границей этого проклятого места. В воздухе сразу почувствовалось что-то знакомо-щемящее – смесь запахов моря, свежей морской рыбы и солярки, как в старом лимассольском порту, где уставшие от дневной работы рыбацкие баркасы дремлют, мерно покачиваясь на легких волнах…