Эль Дьябло

– Сочувствую, – деревянным голосом произнёс Михаил, с трудом выговорив слово. – А теперь… может быть… ты… скажешь мне… с какого чёрта… амазонская… магнолия…

Жрец добродушно расхохотался.

– А разве вы поняли бы меня, сеньор, без этой лекции? Подождите ещё минуточку. Мы обожествляли не только людей. Большое значение в религии моего народа имели горы, утёсы, пещеры и скалы… Мы верили, что они – священные обломки небес, упавшие давным-давно на Землю, и называли их уака. Только в окрестностях Куско находится больше трёхсот уака, да и в Лиме их предостаточно. Так вот, первую жертву Художника полиция обнаружила на холме, когда-то бывшим уака, – ещё до того, как конкистадор Писарро основал Город Королей. Древний священный холм с росшей там магнолией, испускающей пусть слабый, но всё же аромат смерти, – согласно мифологии инков, один из первых многочисленных ходов в тёмные подземелья Уку Пача… Мира мёртвых и нерождённых. Сейчас, ввиду того что соседние деревья вырублены ещё в позапрошлом веке, а вокруг холма раскинулся огромный город, магнолия почти утратила свой запах. Но раньше жрецы съезжались сюда со всего Тивантинсуйю, привозя подарки.

Дурман в мозгу Мигеля начал постепенно развеиваться.

– Так, значит… это… жертво… приношение?

Энрике затянулся сигаретой и весьма флегматично кивнул:

– Да… Я удивлён, что у вас в полиции сразу это не поняли, списали убийства на серийного маньяка. Хотя, возможно, тут слились обе ипостаси – и человек, наслаждающийся вниманием газетчиков, и сторонник старого культа – настолько старого, что его боялись сами инки и конкистадоры: они-то и завалили туннели в Уку Пача землёй с камнями.

Жрец осторожно взял Мигеля под руку, помог встать.

– Пойдёмте со мной. Я должен вам кое-что показать. Но прошу вас, что бы вы ни увидели, пожалуйста, не удивляйтесь и не поднимайте шум. Я потом всё объясню.

…Они прошли мимо глиняных индейских хижин к крупному строению: у входа, с треском разбрызгивая искры, горели смоляные факелы. Мигель заметно пошатывался – сказывалась слабость от странной травы в сигаретах. Пригнувшись, он зашёл в зал и остолбенел – вокруг тотемного столба с вырезанной на самом верху мордой зверя были привязаны бессильно свесившие головы девушки в белоснежных платьях. Их щёки отливали алым, длинные волосы касались пола, а на ткани одежд расплылись бурые пятна. У подножия стояла большая чаша, почти до краёв наполненная КРОВЬЮ.

– Блядь, да ты сволочь!

Он обернулся и схватил Энрике обеими руками за горло. Тот не отстранился, однако в живот Михаилу упёрся ствол его собственного револьвера. Того самого, который уборщик вытащил из кобуры, пока эль капитано пребывал в прострации.

– Я же просил, – устало произнёс жрец. – Ничему не удивляйтесь.

…Отделившись от стен, к Михаилу беззвучно скользнули десятки теней.

Часть вторая Cine Patriotero

Здесь было много мёртвых: мы убьём ещё.Наш шаман танцует, крови жаждет он.Лезвия поют во мраке – вы умрёте, как собаки.Manowar, «Spirit Horse of Cherokee»

Глава 1 Худший мир

(где-то в середине пустоты и неизвестности)

…Затемнение. Сначала не видно ничего, идёт только звук. Прерывистое дыхание из тьмы. Хрип. Короткий кашель. Картина постепенно начинает проясняться… Камера показывает общую панораму с высоты птичьего полёта. Цвета набирают силу, наливаются красками, и сразу видно, что качество съёмки потрясающее – это уже не любительская плёнка, как в прошлый раз, а превосходная цифровая запись. Операторы работают профессионально, охватывая местность с разных ракурсов. Вдали видны очертания большого города, среди зданий десятками столбов поднимается чёрный дым. На поляне застыл человек – скорчившийся, лежащий на боку. Камера фиксирует его минуты две, после чего веки незнакомца слегка подёргиваются. В зрительном зале слышны женские вздохи и всхлипывания.

…Олег пришёл в себя. Опасаясь всего на свете, осторожно приоткрыл один глаз. Прямо перед ним колыхалось растение жёлтого цвета. Он повернулся, и ему укололо щёку. Трава. Сухая трава. Олег лихорадочно покрутил головой. Так. Кажется, он на пригорке, посреди луга… Судя по пожухшим травинкам, сейчас наблюдается осень. Небо налилось свинцом: с минуты на минуту вниз упадут капли холодного дождя. Поле простёрлось вплоть до горизонта, кое-где светятся желтизной стога, за спиной – лес с ёлками и белыми деревцами, – похоже, берёзы. Стога. Если некто собирает сено в скирды, стало быть, здесь существуют коровы… Их режут на мясо, и они уж точно дают молоко.

Он больше не в мире порно. Он всё-таки вырвался.

Олег зажмурил глаза, вспоминая случившееся в хижине Великой Праматери. Когда они с Жанной зашли туда, в помещении было темно, и это неудивительно – зачем слепой женщине включать свет? Колдунья спросила их, доставлены ли остальные артефакты. После утвердительного ответа устроила проверку: брала пальцами, щупала, подносила к носу. Наконец сморщенные губы старухи раздвинулись в ухмылке. Она ещё раз предупредила, что не ручается за успех, однако сейчас же начнёт готовиться к ритуалу.

Собственно, церемония продолжалась считаные минуты.

Вытащив из ящика заранее приготовленного питона (змеи в мире порно активно использовались начиная с фильмов Чиччолины) [9] , она на ощупь ловко отсекла рептилии голову. Сцедила кровь в специальную чашу. Туда же истолкла ступкой кость монахини. Высыпала пепел существа из другого мира. Тщательно перемешала… Она действовала так уверенно, так быстро и точно, словно у неё были глаза. Полученную смесь Праматерь, делая осторожные шаги, поставила на угли, шипящие внутри бронзового котла посередине комнаты. Предупредила, что сейчас вернётся с Фаллосом Основания, отошла в сторону и… исчезла. Дальше Олег уже почти ничего не помнил. Неожиданный блеск чьих-то зелёных глаз в углу. Фигура, отделившаяся от стены. Ледяная ладонь в его руке. Вспышка яркого голубого пламени. И полная ТЬМА.

9

Итальянская порнозвезда восьмидесятых годов во время съёмки отдельных сцен использовала питона в нетрадиционных целях. Питон не пострадал.

Смолкин с трудом распрямился во весь рост.

Надо найти людей. Хоть каких-нибудь. И определиться, куда именно его занесло. В воздухе внезапно послышался тяжёлый гул. Олег посмотрел вверх и замер в удивлении: на низкой высоте, буквально на бреющем полёте, «шли» сразу девять самолётов. Их принадлежность угадывалась издалека – на овальных крыльях красовались чёрные кресты с белой рамкой. Олег открыл рот, провожая самолёты взглядом, и у него как-то резко заболела голова от внезапной догадки. «Только не это, – подумал он, заледенев в ужасе. – Господи, умоляю тебя, не допусти». Однако у Господа на Олега сегодня были свои планы. Со стороны леса вышла толпа людей – человек сто, самых разных возрастов – двадцать, тридцать, сорок лет. Мужчины в касках и серо-зелёной форме двигались не спеша, припечатывая грязь подошвами начищенных сапог. Рукава их мундиров были засучены до локтей, на шеях висели чёрные автоматы с длинными магазинами. Они смеялись, разговаривая на знакомом Олегу с детства отрывистом языке, выделяя слова «ахтунг» и «нох айн маль», а также часто прибавляли букву «я». Не в силах двинуться с места, Олег во все глаза смотрел на приближающихся к нему солдат, – он хотел закричать, но горло ожидаемо выдало лишь жалобный свист.

Вермахт. Немцы. КУДА ОН ВООБЩЕ ПОПАЛ?

За спиной щёлкнул металлом затвор. Олег закрыл глаза. Наверное, в таких случаях принято читать молитву, но ему, как назло, вспомнился лишь запах сдобного кулича на Пасху.

– Ты хто такой, твою мать? – послышалось сзади. – Руки подыми!

Русский язык. Да, ещё хуже. Наверное, вспомогательная полиция или местные СС.

Смолкин послушно воздел руки. В загривок весьма невежливо ткнули стволом:

– Повернись.

Олег повиновался. Направив ему прямо в грудь винтовку-«трёхлинейку» с примкнутым штыком, на него смотрел высокий, лопоухий и конопатый боец в выгоревшей советской форме с петлицами, без погон. Из-под пилотки выбивались светлые волосы.

– Фриц?

– Сам ты фриц, – огрызнулся Олег. – Русский я, не видишь, что ли?

– Одет ты как-то совсем чудно, – удивлённо ответил боец. – Портки на тебе синие, как быдто тёрли их долго, рубаха непонятная… А почему на ботинках слова заграничные?

– «Адидас», – объяснил Олег. – Фирма такая, немецкая.

Он сейчас же прикусил язык, но солдат расплылся в широчайшей улыбке:

– А-а-а, с немца, значит, снял. Наверное, братуха, ты в окружении был, иль специяльно переоделси? Фрица-то дохлого святое дело раздеть, а так любой политрук скажет: мародёрствовать в Красной Армии запрещено, сам понимаешь – сразу же к стенке.