Эль-Джазаир должен быть разрушен

Кора закрыла глаза, тысячный раз рисуя в голове смерть Эль-Джазаира… Запоздалая догадка рассыпала по спине ледяные градинки. Она ничего не знает о городе! Она видела его стены, видела солдат. Но это не всё. В городе есть улицы, дома, там что-то происходит. У города свой нрав, свои секреты. Она никогда не поймёт сути Эль-Джазаира, не нарисует, если не попадёт в самое его сердце.

Нет, она не отважится! А есть ли выбор? Кора тяжело поднялась. Она должна пробраться в этот проклятый город! Времени почти не осталось, а надо ещё придумать, как пройти стражу…

Женщины! Кора бросилась к сундуку. После морских вылазок Гар привёз немало трофеев. Она торопливо разбросала украшения, выхватила фараджи, скользнула в широкий халат, закрепила на голове обруч. Мир сразу стал тесным, узкая прорезь для глаз показалась тюремным окном.

Приоткрыла полог палатки — в лицо ударил холодный ветер, буря совсем близко. Лагерь притих, никого. На это и был расчёт. Если увидят свои, долго разбираться не станут, кто скрывается под фараджи. Решат — шпионка и прострелят ноги, чтобы далеко не убежала.

Кора выскользнула из палатки и, не оглядываясь, помчалась в сторону чёрных фигурок. Бурые клубы поднимались над землёй, порывы ветра сбивали с ног, пыль разъедала глаза.

Она споткнулась, упала на колени. Синие изодранные шаровары, широкий кушак, короткая расшитая жилетка, надетая на голое тело — мёртвый солдат смотрел в небо, открытый рот застыл в немом крике. Солдат прижал к распоротому животу руки в тщетной попытке удержать засиженные мухами внутренности.

Кто-то гортанно крикнул. Кора подняла голову — женщина-берберка махнула рукой, показала вниз. Кора кивнула, подошла. На носилках лежал солдат с рассечённым плечом. Видно, женщина не могла унести последнего раненого, ждала подмоги. Кора подхватила носилки, и они двинулись к городу. Подумать только, она помогает спасать бербера!

Воздух стал плотным, дышать было почти невозможно.

Скоро, очень скоро в ней почуют чужака. Она не знает языка — как должно свободным горожанкам. У неё нет клейма на запястье — как у рабыни. Фараджи скрывает ее русые волосы и голубые глаза. Но только до поры. Страх накатил вместе с новым порывом ветра. Руки ослабли, Кора уронила носилки. Невольная напарница возмущённо затараторила на своём вороньем языке.

Они добрались до ворот, когда буря лизала пятки и грозилась перейти в ураган. Берберка поспешно переступила порог узкой дверки в воротах, что-то тихо сказала. Стражник кивнул, перевёл внимательный взгляд на Кору, под белоснежным тюрбаном зло сверкнули смоляные глаза. Она похолодела. Если берберка донесла на неё, то вылазке конец. Кора пригнула голову пониже, руки онемели под тяжестью носилок.

Застонал раненый. Стражник мигом потерял к ней интерес, прикрикнул на берберку, и та резко двинулась вперёд, увлекая за собой Кору.

* * *

Они оставили раненого в лазарете недалеко от ворот, и Кора сразу спряталась в узком переулке. Если её схватят в городе — выбор небольшой. Либо казнят, либо продадут в рабство. Могут ещё оставить гнить в тюрьме. Что ж, тогда она воспользуется стилетом, спрятанным до поры под лифом котта. Это будет единственно достойный выход.

Но пока её никто не преследовал. Кроме бури, конечно. Даже толстые стены бастиона не спасали от ветряных вихрей. Идти приходилось пригибаясь к земле.

В воздухе носились мелкие камни, домашняя утварь, в лицо летели щепки, солома с крыш. Кора схватилась за ближайшую стену, порыв ветра швырнул её на противоположную сторону. Она ударилась головой, осела. Клубы пыли залепили глаза, закрутили волчком…

Она очнулась, когда её снова куда-то тащили. Кора почувствовала, как трещит фараджи, и перестала сопротивляться.

Хлопнула дверь, шум ветра стих в одночасье. Кора открыла глаза. Над ней склонилась женщина и быстро-быстро заговорила, будто отчитывала. Остановилась, ожидая ответа. Кора покачала головой. Женщина жестами предложила поднять накидку фараджи. Кора снова покачала головой. Женщина отошла на шаг.

Рядом с берберкой вилась девчушка лет семи, с интересом поглядывала на Кору. Та улыбнулась — когда-то сама так же глазела на мир. Женщина мягко отстранила дочь, что-то сказала ей — девчушка нехотя пошла в боковую комнату. Оглянулась, ещё раз бросила взгляд на Кору.

Берберка недоверчиво изучала непрошен ую гостью. Кора поняла — ей не рады, но за стражей никто не пойдёт. Женщина пожалела её и теперь не знает, что делать. Наконец берберка решилась — позвала за собой, приоткрыла резную дверь во внутренний дворик с узкой террасой. Толкнула Кору во дворик, показала на себя, приложила палец к губам, развела руками. Мол, она будет молчать, но в доме Коре не место. Дверь захлопнулась перед носом.

То ли ураган сходил на нет, то ли дворик был по-особенному защищён от бурь, но здесь ветер не сбивал с ног и не забрасывал пыль под одежду.

Кора опустилась на плиточный пол, бездумно уставилась на ряд белых колонн, поддерживающих навес. Нарисовать хорошую погоду? Рука поднялась и безвольно опустилась. Она не могла даже это.

От бессилия Кора расплакалась.

* * *

В Бреде на набережной она нашла полуживую синичку. Кора тщетно пыталась отогреть жёлто-синий комочек своим дыханием, подсунуть под клюв хлебные крошки. Птица не шевелилась.

В тот миг Кора поверила, что может всё исправить — путаясь под ногами у прохожих, она изрисовала набережную вдоль и поперёк. Примёрзшая корка снега пестрела летящими в небо птицами. Но рисунки исчезали. И приходилось рисовать заново…

Синичка не ожила. Тогда Кора и поняла — есть смерть, и с этим ничего не поделаешь. А потом узнала, что есть ещё и война.

Бреда выдержала два месяца осады. Губернатор отказался платить контрибуцию, надеясь на подкрепление. Но союзные войска опоздали.

Отца убили в первый же месяц осады, мать медленно сошла с ума — приходилось кормить и одевать её насильно. Кора пыталась рисовать — рисунки рождались мёртвыми, и она бросила бесполезное занятие. Война была не лучшим временем для мечтаний. Всем правили голод, смерть и страх.

Когда в их пропахший бедой дом ворвались смуглые воины в шароварах и нелепых накрученных головных уборах, у Коры не было сил сопротивляться. «Смерть, так смерть», — думала она, сидя в погребе. Но мать неожиданно вырвалась, набросилась на солдат. Те только ухмылялись. Она не годилась для рабства — кто купит безумную женщину? Маму изнасиловали, вспороли саблей живот.

Кора должна была вступиться, но животный страх приковал к мёрзлой стенке погреба, милостиво позволяя наблюдать казнь мамы сквозь трещины в полу. Кору, конечно, нашли. Ей не дали ни похоронить мать, ни попрощаться с домом.