"Эль Гуахиро" - шахматист

Уже у машины полковник спросил Веласкеса:

— Роберто, скажите, а как могли завезти к нам эту ржавчину?

— Способов масса. С базы Гуантанамо, к примеру, поднялся вертолет. Его винты создают завихрения воздуха, лучшим образом способствующие рассеиванию взвешенных в нем спор. Достаточно правильно избрать воздушный поток в нашу сторону, и все!

Родригес тут же вспомнил, как неделю назад они передали необходимые сведения в МИД Кубы для предъявления протеста правительству США. И вот почему. Недавно вблизи госграницы Кубы — по непонятным причинам — на большой высоте летал разведывательный самолет США.

— А что думает по поводу эпифитотии агроном Флавио Баррето?

— В пятницу, перед моим отъездом в Ольгин, агроном Баррето заявил, что никого не волнует появление признаков ржавчины в Ольгине, так как эта болезнь не представляет на Кубе опасности. Он сослался еще и на то, что во всей мировой литературе по сахарному тростнику ржавчина расценивается как болезнь, не имеющая серьезного экономического значения. Я спросил, его ли это мнение, и он ответил, что так думают у них в министерство. Баррето — талантливый специалист. На мой взгляд, он искренне верит в то, что говорит, и он слишком упрям, чтобы признать свои заблуждения.

— Роберто, продолжайте, пожалуйста, собирать материалы, имеющие отношение к делу, готовьте записку в Совет Министров. До встречи!

…Вечером, когда полковник Родригес докладывал своему министру о вспышке ржавчины и о возможности печальных результатов, в Пилоне, у могилы отца Гуинче, шел разговор.

— Решено, Гуинче, чтобы избежать кровопролития и, главное, никоим образом не рисковать твоей жизнью, передать тебе сильнодействующее снотворное.

— Травить! — Гуинче переступил с ноги на ногу.

— Снотворное, дурень! В ром, пиво, кофе, чай опустишь таблетки, они растворяются почти мгновенно. Сам минут через тридцать проглотишь красную лепешечку.

— Ты на себе проверил?

— Проверял. — Рамиро нравилось, что Гуинче шутит — это было наилучшим признаком его готовности. — Сегодня я познакомлю тебя с местным жителем. Зовут его Рамон. Он работает по лесному хозяйству, и в горах свой человек. Рамон поселится в последнем боио перед тропой, которая идет к вашему лагерю. Ты расскажешь ему, где лагерь и в какой из ближайших вечеров ты решишь действовать. Может, ситуация не сложится, так в другой вечер. Рамон будет в боио постоянно, так что, как только все улягутся, ты сообщишь ему, и мы с тобой на следующее утро отправимся в Гавану. Мама твоя получила записку, ходила вся сияющая. Мы уверены, что она никому о записке не рассказала. Ну, теперь обрадуется. Скоро увидишь ее!

— Да! — несколько неопределенно произнес Гуинче и глубоко вздохнул.

— Все идет хорошо. Все на базах, и нужен один только home run. [97]

— О'кей, Рамиро! Я пятиться не умею. И в тебя поверил. Сниму тяжесть с души. Хочу другой жизни. Вот только сегодня и завтра исключаются, как я понимаю, и спешить не следует. Во вторник утром Калавера, Вененосо, я и Тостон уйдем. Мы с Колаверой до Гуантанамо и обратно, а Вененосо и Тостон поедут аж до Колона, а потом в Сагуа-ла-Гранде, Так что скорее всего я приду к Рамону в воскресенье. Тогда и проведу вас к пещере.

97

В бейсболе сильный удар по мячу. дающий возможность весы игрокам и бьющему обежать базы и возвратиться с дом (англ.).

— Да? Ну, как знаешь. Стоишь на своем. Хорошо! Девятнадцатого!

— Точно! Осечки не будет!

— В ночь на пятницу я поднимусь в горы, поближе к Рамону, а кругом — никого. Всё тихо до твоего сигнала.

— Арголья говорит, что нас держали и не давали выхода на город, потому как пришло это последнее задание, а теперь, еще через неделю, он полагает, что мы оставим горы.

— В воскресенье, Гуинче! В воскресенье! Пошли!

Флавио Баррето был расстроен. Полковник Родригес заехал к нему в министерство, чтобы разрешить пару вопросов.

— Скажите, Баррето, чем и как можно объяснить, что из двадцати четырех сортов тростника одному только сорту В4362 было отдано такое предпочтение?

— Борьбой за урожай! Планами правительства по производству сахара.

— И что же будет с планами теперь?

— На этот вопрос вам, может быть, ответит кто-то другой.

— Хорошо, Баррето, а что вы думаете о появлении ржавчины на Кубе?

— Уредоспоры патогена «пукциния эрианти» занесены к нам воздушными потоками с африканского континента, как два года назад головня на Ямайку.

— И только на Ямайку и только на Кубу! А соседние страны летящим по воздуху спорам не понравились. Не было посадочных площадок. Ну, а как вы отнесетесь к тому, что все руководства по фитопатологии первую роль в распространении патогенов и других сельскохозяйственных вредителей на большие расстояния отводят человеку?

— Все течет, все изменяется. Но, к примеру, возбудитель ржавчины кофейного дерева был известен до семидесятого года только в Африке и Азии, а занесен…

— Все авторитеты, в подавляющем большинстве своем ученые США и их друзья, утверждали, что Уредоспоры «гемилейа вастатрикс» были занесены ветром в Бразилию из Анголы. И воздушные течения имеются. Ну, а когда в пятьдесят первом году появилась ржавчина кукурузы в Африке и нанесла там огромный ущерб — борьба с этой болезнью длилась десять лет, — споры летели против воздушных потоков? Нет, Баррето, я принимаю версию, по которой патоген ржавчины кукурузы был завезен в Африку на семенах, закупленных в США. И не случайно. А там сравнительно слабый патоген в условиях США, так утверждает известный вам Кэммек, не встретив на своем пути препятствий, быстро распространился на континенте уже по воздуху.

— Ну, если так, вам и карты в руки. Ищите на Кубе человека.

— Конечно! Как раз поэтому и следует полагать, что не напрасно за последние годы в научной литературе США так часто вспоминают факты перенесения из Нового света в Европу, Африку и Азию фотофтороза картофеля, мучнистой росы винограда, ржавчины кукурузы, а еще больше говорят о головне сахарного тростника и ржавчине кофейного дерева, занесенных якобы на американский континент. С точки зрения науки, Баррето, по-моему, это нонсенс, с точки зрения контрразведчика, в данной ситуации особенно, — фальшивое алиби, наводка на ложный след. Жаль, что вы оказались столь недальновидны и в вашем лице мы не будем на сей раз иметь сторонника.

Рамиро-мальчик стоял на полотне железной дороги — в детстве было так, — и на него со страшной скоростью несся поезд. У паровоза глаза, уши и клыки невероятного чудовища…

Рамиро пробудился, услышал движение за перегородкой, и тут же хозяин дома, местный лесничий, принялся тормошить его за плечо.

— «Гуахиро», вставайте! К вам пришли. Рамиро бросил взгляд на светящийся циферблат своих ручных часов, которые по давней привычке, ложась спать, он оставлял на полу у кровати. Они показывали три часа сорок минут ночи. Сердце гулко застучало. Натянул брюки, рубаху, вынул из-под подушки пистолет, надел на руку часы. Пригладил волосы.

В большой комнате его ждал Рамон — лесничий оставил их наедине, — там уже горела лампа. Лицо Рамона — словно маска Марселя Марсо перед выходом на сцену. Смотрит в сторону. В руке его Рамиро видит гребень, он кажется ему знакомым. Однако это не пугает его и не наводит ни на какую мысль, потому что другое куда значительней: Рамон появляется в такое время, тяжело дышит, боится глядеть в глаза. Что-то стряслось!

— Говори, Рамон!

— Гуинче убит! — вымолвил Рамон и стиснул зубы.

— Как?!