Елабуга

– Вы?! – так и кинулась она к ней, схватила за руку, но сейчас же отдернула свою и снова вросла в прежнее место. – Не уходите! Побудьте со мной! Сейчас решается моя судьба, – проговорила она. – Если меня откажутся прописать в Чистополе, я умру. Брошусь в Каму.

И Чуковская сидела рядом с ней на краешке единственного в коридоре стула, что-то говорила утешающее, но Марина её не слушала почти, ожидая решения этих чужих людей, скрывающихся за дверью с табличкой «Партком».

– Тут, в Чистополе, люди есть, а там никого. Тут хоть в центре каменные дома, а там – сплошь деревня.

– Но ведь и в Чистополе Вам вместе с сыном придется жить не в центре и не в каменном доме, а в деревенской избе. Без водопровода. Без электричества. Совсем как в Елабуге.

– Но тут есть люди. А в Елабуге я боюсь.

Впрочем, ожидание оказалось не напрасным – Марине с Муром разрешили переезд и разрешили искать жилье хоть сейчас. А про работу ничего не сказали – столовой еще нет, заявлений много.

Но Чуковской она и после этого сказала, что боится того, что «работы не дадут». Страх заполнять анкеты был выше всего, ведь тогда сразу узнают и про эмиграцию, и про Сережу с Алей – и житья не будет.

Потом пошла с Чуковской к ней домой, там надо было покормить ее больную дочь, потом искали квартиру – и вроде нашли недорого, но радости от того, что вроде все решилось как надо – не было.

И вечер – опять у Шнейдеров, которые так хорошо ее встретили, не задался. Вдруг вспомнила, что обещала зайти к Асееву и это сразу испортило настроение. От Асеева пошла ночевать опять в общежитие, к знакомой еще по Парижу Жанне Гаузнер.

Глава 4

27 августа 1941 года

«Уводит их дорога белая…»

Андрей

Утром собрались быстро, Мария Филипповна накормила их на дорогу пшенной кашей, Андрей оставил ей еще банку тушенки и они пошли в сторону вокзала. Долго шли по Ямской Слободе – казалось, нескончаемой череде бревенчатых домиков, изредка перемежаемых кирпичными. Ночью прошел небольшой дождь, что воспринималось несомненным плюсом – дорога под ногами хотя бы не пылила.

– Дядя Андрей, а ты куда едешь?

– В Елабугу, это за Казанью.

– У тебя там родственники? Или ваше предприятие туда эвакуировали?

– Нет у меня там никаких родственников. Там, Настя, сейчас живет одна очень хорошая женщина и ей очень плохо. Если я ей не помогу, случится большая беда.

– Она твоя знакомая? Написала тебе и ты к ней едешь?

– Нет, Настя, она даже не подозревает, что я есть. Просто я знаю, что с ней будет и хочу помочь.

– Кто она?

– Поэт, Настя. Марина Ивановна Цветаева.

– Не знаю такую. Мы ее в школе не проходили.

– Мы проходили, но я тогда на ее стихи внимания не обращал. Не о том тогда думал. Потом… потом на войну попал. И вот как-то мы после боя остановились в здании школы. Тяжелый был бой, я тогда товарища своего потерял. Он, получилось так, меня собой прикрыл. Он погиб, а я живой остался и невредимый. Мне его сильно не хватало. И сейчас не хватает, но тогда… мне жить не хотелось. Я случайно зашел в школьную библиотеку, сидел там, просто перелистывал книгу какую-то. И вдруг увидел слова: «…кому повем печаль мою, беду мою, жуть, зеленее льда?». Подумал еще, что как про меня написано. Начал дальше читать, оказалось, это поэма, женщина описывает, как расстается с любимым. Посмотрел автора: Марина Цветаева. Мне той ночью стихи ее – как свои показались. Книгу я с собой взял, почти наизусть выучил. Потом уже, после войны, узнал про нее все, что мог. И вот, оказалось так, что могу ей помочь. Поэтому и еду.

– Что за война, дядя Андрей? В Испании?

– Нет, Настя, в другом месте. Это тайна.

За разговорами прошли и Ямскую Слободу, и Золотые Ворота, за которыми «повернете налево, через Клязьму перейдете, а там прямо, прямо, до госпиталя».

В воротах госпиталя дежурил молоденький красноармеец, который их пропускать на территорию не стал. Да они особо и не стремились: Мария Филипповна рассказала, что справа, если пройти вдоль забора, как раз к гаражам пройти можно, «а там с кем сговоритесь».

Возле гаражей стояли три полуторки, во внутренностях одной из них, чертыхаясь, копался пожилой водитель.

– Извините, не подскажете, едет сегодня кто в сторону Арзамаса?

– В Арзамас? Я еду. Но нам попутчиков брать нельзя. Сами знаете, что творится.

– Нам очень надо. Вот, девочку к родным везу, она от поезда отстала. Я заплачу.

– Дяденька шофер, возьмите нас, пожалуйста, – подключилась Настя.

Уговаривать долго не пришлось, обещанные деньги и тушенка оказались весомым аргументом.

– Идите сейчас по дороге из города, километров через пять увидите кладбище. Возле него меня ждите, я часа через два выезжаю.

По дороге Настя рассказывала про свою тетю, которая уехала без нее в Арзамас, про школу, в которую пойдет на новом месте, про подружек, оставшихся в Москве, но Андрей особо не прислушивался к Настиным рассказам.

До кладбища добрались примерно за час. Машину ждали недолго, минут через тридцать после того, как они уселись в траве у кладбищенской ограды, зеленая полуторка остановилась на обочине.

– Забирайтесь в кузов, ложитесь на тюки, чтобы вас не видел никто, да и поедем с божьей помощью. Часа через четыре, после Мурома, остановимся, перекусим. А там и до Арзамаса недалеко.

В тюках перевозили что-то мягкое, так что Андрей с Настей удобно устроились, и даже то, что машину неимоверно трясло, а мотор подвывал и кашлял, не помешало Насте почти мгновенно заснуть. Лес монотонно сменялся неотличимыми друг от друга поселками и деревнями, дорога оказалась почти пустой, навстречу машины почти не попадались и Андрей незаметно для себя тоже уснул.

Приснилась скорая помощь, на которой он работал несколько лет после армейки. Старый сон, преследовавший его лет пять после ухода с этой работы, в котором диспетчер зовет его на вызов, а он, заполнив бланк, засыпает опять, вернулся.

Проснулся от того, что машина остановилась. Помня предупреждение водителя, вылезать не стали, но тот их позвал сам:

– Вылезайте, пассажиры, обедать будем! Уже и Муром проехали.

Андрей помог Насте спуститься на землю, спрыгнул сам. Остановились на берегу небольшого озера чуть в стороне от дороги.