Ельцин против Горбачева, Горбачев против Ельцина
Шрифт:
Аргументов было мало, – в основном демагогия, домыслы, фантазия, прямая ложь…
Вновь скажу: сегодня трудно понять, как могло довольно сдержанное выступление Ельцина на октябрьском пленуме ЦК вызвать такую неистовую истерию, в том числе и на пленуме горкома.
Тон задал Горбачев. Сказав, что вообще-то «в партии не должно быть ни зон, закрытых для критики, ни работников, огражденных от нее» (про эти «зоны» тогда на каждом шагу говорилось), он, тем не менее, направил весь ход разговора в сторону «четвертования» смутьяна, осмелившегося нарушить границы этой самой зоны, которая в действительности существовала вокруг него самого, генсека, и Политбюро: эти границы никому не было дозволено переступать. «Товарищ Ельцин поставил личные амбиции выше
Атака на Ельцина пошла по известному принципу «Сам дурак!»: «Ах, ты нас критикуешь? – Да ты лучше на себя посмотри, ты ведь всю работу в городе развалил!» И главное обвинение – неуважение к кадрам, неумеренная перетряска кадров. Горбачев:
«Втянувшись на начальном этапе в широковещательные заявления и обещания, что в значительной мере питалось его непомерным тщеславием, стремлением быть всегда на виду, товарищ Ельцин упустил, ослабил руководство городской партийной организацией, работу с кадрами…», «Видя, что дело начало стопориться, обстановка в столице не улучшается, а в чем-то даже ухудшилась, товарищ Ельцин попытался переложить ответственность за собственные крупные недостатки в работе на других и прежде всего на руководящие кадры. Горком партии по инициативе товарища Ельцина, при его самом активном участии, по сути дела, начал по второму кругу перетряску кадров…»
Потом Горбачев будет говорить, что в перетряске кадров Ельцин пошел не только по второму, но и по третьему кругу.
Горбачев будто забыл, что когда Ельцина назначили, одной из главных задач, прямо озвученной или подразумеваемой, было – очистить Москву от гришинских руководящих кадров, то есть, в первую очередь, от поставленных Гришиным секретарей райкомов; без этого ни о каком улучшении дел в столице нечего было и думать. И вот теперь это ставится ему в главную вину. Горбачев: «В общем, товарищи, стиль и методы товарища Ельцина, для которых характерны псевдореволюционная фраза, псевдорешительность, оказались несостоятельными…»
А в чем, собственно, проявилась эта несостоятельность? Никаких доказательств тому не приводится. Слова, слова, слова…
Слова генсека, разумеется, охотно были подхвачены всеми участниками заседания. И пошло-поехало, на голову Ельцина обрушился бурный поток обвинений и поношений: «Не могу считать случайностью или ошибкой поведение товарища Ельцина на пленуме ЦК. Это была далеко не ошибка, а рассчитанный, в том числе и по времени, удар в спину Центрального Комитета партии и его Политбюро… Поступок товарища Ельцина – это откровенный авантюризм…», «Такая выходка, иначе не назовешь, не случайна, она вытекает из стиля работы товарища Ельцина…», «Действия Бориса Николаевича следует рассматривать как подножку делу перестройки, подножку всем москвичам…», «Даже бросить тень сомнения, что у москвичей может быть какая-то иная позиция, чем позиция ЦК, – это кощунство (во как! – О.М.) Это огромное, если угодно, партийное преступление, иначе нельзя квалифицировать…», «Заявление, которое было сделано товарищем Ельциным, фактически сыграло на руку противникам. Цитируют и берут в качестве знамени…», «Кадровая чехарда, которая происходила в нашей организации, нелепа, она не на пользу перестройке… Михаил Сергеевич, члены Политбюро, мы всегда были, есть и будем помощниками партии…», «Самовозвышение, авторитарный стиль работы, нежелание считаться с товарищами по партии, на мой взгляд, и привели к вызывающему поведению товарища Ельцина на Пленуме Центрального Комитета партии…»
Такое вот групповое… избиение человека, осмелившегося выйти с критикой на высокую партийную трибуну. При этом, надо сказать, почти никто из выступающих, за исключением нескольких человек, на пленуме ЦК не был, но… Как говорится, Пастернака не читал, но – не нравится!
Раз или два, правда, прорвались все же голоса, что не такой уж и плохой Ельцин. «Он работал много, самоотверженно, творчески, его работа оказывала заметное влияние на работу городской партийной организации…», «Есть у товарища Ельцина положительные качества. Это и явилось основанием того, что он стал первым секретарем обкома партии в Свердловске…»
Но эти немногие добрые слова тонули в океане помоев, которыми обливали Ельцина. Да и сам человек, который их произносил, тут же как бы спохватывался – что это я! – и тут же вливался в общую струю поношения отступника.
Самым удивительным
опять-таки было, что Ельцин и тут даже не предпринял попытки отстоять свою критическую позицию. Правда, как он пишет, состояние его было таково, что он вообще плохо воспринимал происходящее. Однако его выступление, как оно было опубликовано в газетах («Правде», «Московской правде») – вполне логичное, гладкое, «причесанное». Не несущее в себе никаких следов плохого самочувствия оратора. Вот как оно выглядело в «Московской правде»:«Я думаю, нет необходимости давать здесь себе оценку, поскольку мой поступок просто непредсказуем. Я и сегодня, и на Пленуме Центрального Комитета, и на Политбюро, и на бюро горкома, и на нынешнем пленуме много выслушал того, что я не выслушал за всю свою жизнь. Может быть, это и явилось в какой-то степени причиной того, что произошло.
Я только хочу здесь твердо заверить и сказать, Михаил Сергеевич, вам и членам Политбюро и секретарям ЦК, здесь присутствующим, и членам горкома партии, всем тем, кто сегодня на пленуме горкома, первое: я честное партийное слово даю, конечно, никаких умыслов я не имел, и политической направленности в моем выступлении не было.
Второе: я согласен с той критикой, которая была высказана. Наверное, товарищ Елисеев сказал правильно – если бы это было раньше, то было бы на пользу (Елисеев – летчик-космонавт, в то время ректор МВТУ имени Баумана. – О.М.)
Я должен сказать, что я верю, убежден по-партийному абсолютно твердо в генеральную линию партии и в решения XXVII съезда. Я абсолютно убежден в перестройке и в том, что как бы она трудно ни шла, она все равно победит. Другое дело, что она, и в этом иногда у нас действительно бывают разные нюансы оценок, и по разным регионам, и даже по разным организациям идет по-разному. Но, конечно, я в перестройку верю, и здесь не может быть никаких сомнений. Я перед вами, коммунистами, проработавшими два года вместе в партийной организации, заявляю абсолютно честно. И любой мой поступок, который будет противоречить этому моему заявлению, конечно, должен будет привести к исключению из партии.
В начале прошлого года я был рекомендован Политбюро и избран здесь на пленуме первым секретарем горкома партии, сформировалось бюро (на самом деле, если говорить точно, первым секретарем МГК КПСС Ельцин был избран 24 декабря 1985 года. – О.М.) И надо сказать, бюро работало очень плодотворно. Сформировался исполком Моссовета, в основном я имею в виду председателя, его заместителей, которые, конечно, и это отмечали многие, стали заниматься конкретной работой. Но, начиная примерно с этого года, я стал замечать, что у меня получается плохо. Вы помните, мы на пленуме московского городского комитета партии говорили о том, что надо каждому руководителю, если у него не получается, всегда честно сказать, прийти и честно сказать в свой вышестоящий партийный орган, что у меня не получается. Но здесь, конечно, была тоже тактическая ошибка. Видимо, это было связано с перегрузкой и прочим. Но оно действительно стало получаться у меня, я не могу сказать про все бюро, стало получаться в работе хуже. Сегодня, пожалуй, наиболее четко это выразилось в том, что легче было давать обещания и разрабатывать комплексные программы, чем затем их реализовывать. Это во-первых. И во-вторых, именно в этот период, то есть в последнее время, сработало одно из главных моих качеств – это амбиция, о чем сегодня говорили. Я пытался с ней бороться, но, к сожалению, безуспешно.
Главное сейчас для меня как для коммуниста Московской организации – это, конечно, что же все-таки сделать, какое решение принять, чтобы меньше было ущерба для Московской организации. Конечно, ущерб он есть, и ущерб нанесен, и трудно будет новому первому секретарю городского комитета партии, бюро и городскому комитету партии сделать так, чтобы вот эту рану, которая нанесена, этот ущерб, который нанесен, и не только Московской организации, чтобы залечить ее делом как можно быстрее.
Я не могу согласиться с тем, что я не люблю Москву. Сработали другие обстоятельства, но нет, я успел полюбить Москву и старался сделать все, чтобы те недостатки, которые были раньше, как-то устранить.
Мне было особенно тяжело слушать тех товарищей по партии, с которыми я работал два года, очень конкретную критику, и я бы сказал, что ничего опровергнуть из этого не могу.
И не потому, что надо бить себя в грудь, поскольку вы понимаете, что я потерял как коммунист политическое лицо руководителя. Я очень виновен перед Московской партийной организацией, очень виновен перед горкомом партии, перед вами, конечно, перед бюро и, конечно, перед Михаилом Сергеевичем Горбачевым, авторитет которого так высок в нашей организации, в нашей стране и во всем мире.