Элеанора и Парк
Шрифт:
— Я никогда не утверждал, что хоть что-то знаю о девушках.
— А я слыхала другое, — отозвалась она. — Будто бы тебе можно приводить девушек в свою комнату…
— Они там бывали, — сказал Парк. — Но я ничего о них не узнал.
Оба остановились на его пороге. Парк взял у нее сумку. Ему тоже было не по себе, но он старался это скрыть. Элеанора смотрела на дорогу, словно раздумывала, не сбежать ли.
— Я имел в виду, что ты не выглядишь как-то иначе, чем всегда, — сказал он мягко, просто на случай, если его мама стоит по другую сторону двери. — А ты всегда выглядишь мило.
— Я никогда не выгляжу
— Мне нравится, как ты выглядишь, — сказал он. Это прозвучало скорее как возражение, а не комплимент.
— Это не значит — мило.
— Ладно, отлично. Ты выглядишь как бродяжка.
— Бродяжка? — Ее глаза сверкнули.
— Да, бродячая цыганка. Ты выглядишь так, словно проходишь кастинг к «Очарованным Богом».[81]
— Я даже не знаю, что это такое.
— Кошмар.
Элеанора подошла на шаг.
— Я выгляжу как бродяжка?
— Хуже, — сказал он. — Как грустный клоун из бродячего цирка.
— И тебе это нравится?
— Очень.
Едва он произнес это — она улыбнулась. А когда Элеанора улыбалась, что-то надламывалось у него внутри.
Что-то. Всегда.
Элеанора
Хорошо, что именно в этот момент мама Парка открыла дверь. Поскольку Элеанора подумывала: не поцеловать ли Парка. И не сказать, чтобы это была хорошая идея. Элеанора ничегошеньки не знала о поцелуях.
Разумеется, она видела миллион поцелуев по телевизору (спасибо Фонзи[82]), но по телевизору не понять техническую сторону дела. Попытайся она поцеловать Парка, это напомнило бы ситуацию, когда маленькая девочка заставляет свою куклу Барби поцеловать Кена. Просто впечатывает их лицами друг в друга.
К тому же, если б мама Парка открыла дверь во время этого неуклюжего поцелуя, она бы возненавидела Элеанору еще больше.
Мама Парка ненавидела ее — это ясно как день. Или, возможно, она просто ненавидела то, что воплощала собой Элеанора, — девицу, которая соблазняет ее первенца в ее собственном доме.
Элеанора прошла вслед за Парком в гостиную и села. Она старалась вести себя как можно вежливее. Когда мама предложила им перекусить, Элеанора сказала:
— Это было бы отлично, спасибо.
Мама Парка смотрела на Элеанору, словно та была пятном жидкости, пролитой кем-то на нежно-голубой диван. Она принесла еду, а потом оставила их одних.
А Парк казался таким счастливым! Элеанора попыталась сказать себе, как прекрасно быть рядом с ним, но слишком много сил уходило на то, чтобы просто держать себя в руках.
В доме Парка было полно вещей, которые изумляли ее. Стеклянный виноград, свисавший отовсюду. И шторы, которые подходили расцветкой к дивану, который подходил к кружевным салфеткам под лампами.
Кто бы подумал, что в таком милом и скучном доме может вырасти человек, подобный Парку? Но Парк был самым интересным и клевым парнем, какого она встречала в своей жизни. А этот дом был его родной планетой.
Элеанора пыталась думать о маме Парка с пренебрежительным снисхождением. О ней — и об этом мещанском домике. Но вместо этого в голову лезли совсем другие мысли. О том, как, должно быть, прекрасно жить в таком вот доме. Иметь
собственную комнату. И собственных родителей. И шесть видов печенья в буфете.Парк
Элеанора права: она не была милой. Она казалась произведением искусства — а оно не обязано быть милым. Оно должно пробуждать в людях чувства.
И — о, да: Элеанора пробуждала чувства. Когда она сидела на диване рядом с Парком, казалось — кто-то открыл посреди комнаты окно и заменил весь воздух новой, улучшенной маркой («теперь двойная свежесть!»).
Рядом с Элеанорой он ощущал, как что-то меняется. Что-то происходит. Даже если они всего лишь сидят на диване. Она не позволила взять себя за руку — не в его доме. И не осталась на ужин. Но сказала, что придет завтра, если его родители разрешат, а они разрешили.
До сих пор мама была безукоризненно любезна. Она не «включала» обаяние, как делала для клиентов и соседей, но и не была груба. А если пряталась на кухне всякий раз, когда приходила Элеанора — это было ее право.
Элеанора пришла снова в четверг, и в пятницу, и в субботу. В субботу они играли с Джошем в видеоигры, а папа снова предложил Элеаноре остаться на ужин.
Парк не мог поверить своим ушам, когда она согласилась. Отец разложил обеденный стол, и Элеанора села прямо рядом с Парком. Он видел, что она нервничает. И едва ли не теребит свой растянутый свитер. Через некоторое время ее улыбка начала превращаться в гримасу.
После ужина все смотрели «Назад в будущее» по кабельному каналу, и мама Парка сделала попкорн. Элеанора сидела с Парком на полу, прислонившись к дивану. Когда он потихоньку взял ее за руку, Элеанора не отняла ее. Парк погладил большим пальцем ее пальцы — он знал, что Элеаноре это нравится. От этого ее веки начинали опускаться, словно она засыпала…
Когда фильм закончился, отец Парка стал настаивать, чтобы Парк проводил Элеанору домой.
— Спасибо за прием, мистер Шеридан, — сказала она. — Спасибо за ужин, миссис Шеридан. Все было очень вкусно, и я отлично провела время. — В ее голосе не было ни намека на сарказм. — И уже на ходу обернулась через плечо: — Спокойной ночи!
Они вышли, и Парк закрыл за собой дверь. Он почти видел, как нервозная любезность оставляет Элеанору. Ему хотелось обнять ее, чтобы помочь поскорее с этим справиться.
— Тебе нельзя провожать меня до дома, — сказала она. — Ты же понимаешь, да?
— Понимаю. Но мы можем пройтись немного.
— Ну не знаю…
— Пойдем, — сказал он. — Уже темно. Никто нас не увидит.
— Ладно, — отозвалась она, но руки держала в карманах.
Шли они медленно.
— У тебя правда отличная семья, — сказала она минуту спустя. — На самом деле.
Он взял ее за локоть.
— Слушай, я хочу кое-что тебе показать. — И потянул Элеанору на соседнюю подъездную аллею, в проем между сосной и трейлером.
— Парк, это незаконное проникновение.
— Вовсе нет. Там живут мои бабушка с дедушкой.
— И что ты мне хочешь показать?
— На самом деле ничего. Я просто хотел, чтобы мы минутку побыли вдвоем.
Он утащил ее в конец аллеи, где их скрывали от посторонних глаз деревья и трейлер.
— Серьезно? — сказала она. — Это было неубедительно.