Люблю своё место: деревня, где я родился и вырос. Люблю людей оттуда, они там особенные и больше нигде таких не встречал: все одной семьёй себя чувствовали, никого не обделяли. Любая женщина меня там как сына родного встречала, про семью свою рассказывала, рассказывала, а я всё ещё помню: "Ой, Андрюш, мои то в город уехали, видел их на дороге пади?". А я слышал и слушал, раскрыв рот, всё интересно было. Люблю дом свой, скрип половиц в нём, особенно когда уж совсем рано проснулся. Вроде скрипы должны были мешать, ан-нет, в них тоже я слышал какой-то загадочный шёпот, что-то пытались они мне сказать, но не разобрав ни слова я убегал по своим мальчишечьим делам. Мало ли, какие они у меня сегодня важные, в деревне оно всё так: каждую минутку что-то делаешь, даже если кажется, что лежишь просто. А не просто! В деревне и думается хорошо, всё там тихо и спокойно, думал: "А вдруг лёжа и выдумаю что-то эдакое". Люблю воздух и траву, в прохладное утро они заставляли покрываться кожу мурашками, а в зной щекотали всё тело так, что хотелось глупо смеяться. Люблю пение птиц, их концерты никогда не давали скучать. Птички вообще, я считаю, особенные создания: вроде смотришь, личико у них умное-преумное, что-то они вовсе будто задумали, а может и речь человеческую понимают? А поют всё равно что-то глупенькое. Люблю шум реки вечером, получше колыбельной усыплял, так хорошо там было. Запах люблю, им и надышаться невозможно, а всё хотелось побольше вдохнуть да здорово с разбегу потом в прохладную речку прыгать, всесильным себя тогда чувствуешь. И всё же было в этих родных местах то, что казалось инородным, нечеловеческим, неземным вовсе, во что влюбляться мне было страшно.

Жила в нашей деревне девочка одна, Элей звали. Светлая и стройная, точно берёзка, глаз от неё нельзя было оторвать. И ходила она тоже так, будто милые зелёные листья медленно развевались. Нельзя было сказать, что это та красота, о которой мы привыкли думать, представляя самую удивительную девушку, нет. Та была милой и в красоте своей особенной, самое что ни на есть "творение божье". Сколько раз мы всей деревенской детворой её с собой звали, то на речку, то в поле, а может и в гости к кому, она всё улыбалась так мельком, глазами светила точно звездами и отказывалась. А ведь всё равно потом видели её где-то рядом с собой, будто она везде одновременно! И вообще сторонились её взрослые, как я понял потом. Даже мама её никогда про дочь не рассказывала чего-то и узнать было никак, приезжие они. Ещё молодая та приехала к нам с девочкой маленькой, каким и я сам тогда был. Чудная она! Мама всегда говорила про неё: чуд-на-я. Не обидеть, конечно, хотела, а просто разгадать её не могли. Помню случай был: упахались одним днём, насекомые нас поели всех, пошли отдыхать к реке и закат смотреть. Когда уже все расходиться стали и я один остался, сижу, лицо ещё в закатных лучах купается, а что-то волосы мои треплет. Мягко так, почти уж не чувствуется. Повернулся назад – а не увидел никого. Вернул взгляд к реке, а Эля сбоку от меня уже сидит, я и не понял когда успела. И говорит тихо: "Красиво". И мило так сидит, волосы тёмные, распущенные, пушистые, по спине раскинулись, а сама: колени к груди, на них руки и подбородок сверху, вдаль смотрит. Молчу и дальше любуюсь видом захватившего всё небо солнца, а Эля встаёт и уходит. Смотрю на неё и чувствую: пыльцой пахнет. «Может и показалось» – подумалось мне, а нос щекочет ещё сладкий её запах.

Конец ознакомительного фрагмента.