Элегантность ёжика

— Здравствуйте, — сказала она тонким голоском.

Я вгляделась в ее лицо. Как же я раньше не замечала? Есть дети, наделенные редким даром обескураживать взрослых. Они держатся совсем не так, как ждешь от ребенка. Они какие-то слишком серьезные, обстоятельные, невозмутимые и в то же время удивительно прозорливые. Да, именно прозорливые. Присмотревшись к Паломе, я нашла в ней явственные признаки холодного ума и острой проницательности, которые, верно, потому принимала за простую сдержанность, что не могла себе представить, чтобы сестра дуры Коломбы оказалась судьей человеческого рода.

— Коломба просила меня передать вам, что ей должны принести очень важные бумаги, — сказала Палома.

— Хорошо, — ответила я, стараясь не сбиться на сладкий тон, каким обычно взрослые разговаривают с детьми, это, пожалуй, так же оскорбительно, как манера богачей одеваться простецки.

— Она спрашивает, не можете ли вы принести конверт нам домой.

— Я принесу.

— Спасибо, — сказала Палома, но не ушла.

Интересно.

Она спокойно стояла, опустив руки и чуть приоткрыв рот, стояла и не двигалась. Аккуратные косички, очки в розовой оправе и очень большие светлые глаза.

— Хочешь чашечку какао? — сказала я единственное, что пришло в голову.

Она кивнула, все так же бесстрастно.

— Тогда заходи. Я как раз пью чай.

Дверь я оставила открытой настежь, чтоб никто не мог сказать, будто я похитила ребенка.

— Я предпочла бы тоже чаю, если вас не затруднит, — попросила Палома.

— Пожалуйста. — Я слегка удивилась и подумала: все одно к одному — судья человеческого рода, изысканные выражения, любит чай.

Палома села на стул и, пока я наливала ей жасминовый чай, болтала ногами и пристально глядела на меня. Я придвинула ей чашку и тоже села за стол.

— Сестра считает меня идиоткой, вот и приходится выполнять такие поручения, — сказала девочка, со вкусом, как настоящий ценитель, отхлебнув большой глоток чаю. — Сама она по вечерам в компании приятелей пьет, курит и разговаривает на сленге подростков из предместья потому что уверена, что никому и в голову не придет усомниться в ее интеллекте.

Что ж, очень в духе моды а-ля бомж.

— А поскольку она не только дрянь, но еще и трусиха, то прислала меня. — Палома все так ж не сводила с меня своих больших ясных глаз.

— Что ж, это дало нам возможность познакомиться поближе, — вежливо сказала я.

— А можно я приду еще? — спросила она, и в ее голосе мне послышалось что-то жалобное.

— Конечно, — ответила я, — приходи, когда захочешь. Правда, боюсь, тебе будет скучно. Тут меня нет никаких развлечений.

— Да мне как раз и нужно посидеть спокойно! — воскликнула она.

— А дома, в своей комнате, ты не можешь посидеть спокойно?

— Нет. Когда все знают, где я, спокойно посидеть нельзя. Раньше я пряталась. Но теперь все мои укрытия известны.

— Сюда ведь тоже постоянно кто-то заходит. Я не уверена, что тебе тут будет спокойно думаться.

— Я могла бы устроиться вон там. — Она показала на кресло перед включенным на минимальный звук телевизором. — Люди приходят к вам мне они не будут мешать.

— Что ж, я согласна, — сказала я. — Но надо спросить разрешения у твоей мамы.

В открытую дверь заглянула Мануэла — она заступает на работу в половине девятого — и уже открыла рот, чтобы что-то сказать, как вдруг увидела сидящую перед чашкой чая девочку.

— Заходите, — сказала я. — Мы с Паломой решили перекусить и поболтать.

Мануэла подняла бровь. По-португальски это должно означать: что она тут делает? Я легонько пожала плечами. Мануэла озадаченно поджала губы, но, изнывая от нетерпения, все же спросила:

— Ну как?

— Вы можете зайти попозже? — спросила я и весело улыбнулась.

— Ну-ну! — понимающе кивнула Мануэла, увидев эту улыбку. — Ладно, зайду потом, как обычно. — Она опять взглянула на Палому и прибавила: — Попозже. — И вежливо простилась: — До свидания, мадемуазель.

— До свидания, — ответила Палома и первый раз за все время улыбнулась, какой-то вялой, похожей на гримаску улыбкой, от которой у меня защемило сердце.

— Тебе пора домой, — сказала я. — А то родители будут беспокоиться.

Она встала, нехотя пошла к двери и прежде, чем выйти, сказала:

— Несомненно, вы очень умная. — И, не дождавшись ответа (я онемела от изумления), заключила: — Вы нашли отличное укрытие.

2 Невидимое

Депеша, которую курьер принес для Ее Хамского Величества Коломбы, была открыта.

Конверт и не думали заклеивать, даже белую защитную полоску с клапана не сняли. Раззявленный, как старый драный ботинок, он оставлял на виду скрепленную спиралью рукопись.

Почему отправитель не потрудился запечатать пакет? По моему разумению, причиной послужила не столько вера в порядочность курьеров и консьержек, сколько уверенность в том, что содержимое их не заинтересует.

Первый раз в жизни, клянусь всеми богами и покорнейше прошу принять во внимание обстоятельства (бессонная ночь, летний дождь, Палома и т. д.), я сделала такое. Осторожно достала из конверта рукопись.

Коломба Жосс. «Аргумент de potentia Dei absoluta» [21] . Дипломная работа. Научный руководитель — профессор Мариан. Университет Париж — Сорбонна.

К обложке прикреплена записка:

Дорогая Коломба Жосс!

Вот мои замечания. Благодарю за курьера. Увидимся завтра в Сольшуар.

Ваш Ж. Мариан

Из вступления явствует, что работа посвящена средневековой философии. А точнее, Уильяму Оккаму, францисканскому монаху-логику XIV века. Ну а Сольшуар — это библиотека «богословских и философских наук», ее держат доминиканцы, и находится она в Тринадцатом округе. Там обширный фонд средневековой литературы, в том числе, если не ошибаюсь, полное пятнадцатитомное собрание Уильяма Оккама на латыни. Откуда я знаю? Да я туда ходила несколько лет тому назад. Зачем? Просто так. Увидела на карте Парижа эту библиотеку, как было сказано, доступную для всех, и решила ознакомиться — для коллекции. Народу в залах негусто, все, кого я видела, — это либо ученые мужи преклонных лет, либо студенты-умники. Однажды я разговорилась там с одним дипломником, который писал работу по греческой патристике, смотрела на него и все удивлялась, как можно тратить молодые годы на изучение таких отвлеченных предметов. И в самом деле, по сравнению с тем, что является самым существенным для всех приматов, — вопросами секса, иерархии и территории, — рассуждения о смысле молитвы у Августина Гиппонского выглядят совершенной ерундой. Мне возразят, что человеку свойственно искать смысл, выходящий за рамки естественных потребностей. А я отвечу, что верно (иначе не было бы литературы) и совсем не верно: ведь стремление к смыслу — это тоже потребность, я бы сказала даже, высшая из всех потребностей, поскольку прибегает для своего удовлетворения к наиболее действенному средству, то есть к разуму. Поиски смысла и красоты — вовсе не признак того, что человек выше животных и, в отличие от животных, видит целью своей жизни просветление духа; нет, это лучшее оружие для удовлетворения вполне обыденных и материальных нужд. Другое дело, что в силу особого устройства нервных связей, действительно присущего лишь человеку, мы придаем оружию самодовлеющую ценность, и потому разум, это совершеннейшее средство выживания, еще и позволяет нам производить сложные построения на пустом месте, порождать лишенные практического значения мысли и ничему не служащую красоту. Это своего рода сбой, незначительное следствие тонкой организации головного мозга, нефункциональная аномалия, попусту расходующая важные ресурсы.

21

Абсолютного могущества Бога (лат.)

Если же упомянутые поиски не носят совсем уж бредовый характер, то они действительно связаны с необходимостью, которая нисколько не противоречит животной природе. Литература, например, играет вполне прагматическую роль. Как и все другие виды искусства, она призвана сделать более приемлемым отправление наших жизненно важных функций. Люди формируют свою судьбу, размышляя о мире и о себе самом, и то, что мы постигаем таким путем, невыносимо, как любая голая правда. Нам ведомо, что мы не боги, созидающие мир силой собственной мысли, а всего лишь животные, наделенные средством выживания, и нам нужно что-нибудь такое, что делало бы эту истину не слишком горькой и защищало от бесконечной, жалкой канители, на которую обречены живые организмы.