Элегия Михаила Таля. Любовь и шахматы

Уже много позже того, как мы официально развелись с Мишей, и у него была другая семья, и у меня была другая се- мья, какая-то телепатическая нить продолжала связывать нас. Я иногда просыпалась среди ночи с ощущением, что с Мишей именно сейчас произошло что-то плохое. Меня вдруг сваливал приступ моей постоянной чудовищной мигрени до такой степени, что я теряла сознание, и в этот момент откуда-нибудь из Рио-де-Жанейро раздавался теле фонный звонок. И я стопроцентно знала: это звонит Миша… “Я сказал тебе не всё слова…” И мне становилось легче…

Теперь я думаю: а если бы мы с Мишей встретились не юными созданиями, а лет через десять, умудренными опы- том пожившими людьми? Были бы мы более уступчивыми по отношению друг к другу? Могли бы ощутить эту таинственную биологическую взаимозависимость и избежать многих печальных ошибок, оставивших в наших душах болезненные рубцы? Наверное, да… Впрочем, думаю, из меня никогда не вышла бы хрестоматийная “шахматная жена”. Жены великих шахматистов, великих поэтов, писателей – женщины особые. Среди них есть замечательные, есть и не очень. Дело не в этом. Просто они – отдельная категория людей, к каковой не принадлежу… Хотя, кто знает, что бы не было и что бы было?..

В общем, я через несколько дней уехала с театром на га- строли в Вильнюс, а Мишу врачи сумели поставить на ноги, и он уехал в Швейцарию, и, честно говоря, меня мало водновало, хорошо ли, плохо ли он сыграет на своем турнире. Я изо всех сил старалась вытеснить его из своей памяти, но у меня как-то не получалось, и все время было чувство досады на себя…

И вот однажды едем мы в автобусе на спектакль, со мной рядом садится наш актер Рома Векслер и вдруг говорит: “Видишь, Салли, вот ты, грубо говоря, кинула Таля, но ему это все равно, и в Швейцарии он занял первое место, а счастье было так возможно, так близко…”

“Рома! – говорю я. – Он потому и занял первое место, что я, как ты говоришь, кинула его. Он думает, что теперь, когда он такой герой, я пойму, как я ошиблась. Он Фарлаф, как и большинство мужчин! Но он ошибается, как и боль- шинство мужчин!”

“Нет, Салли, – сказал Рома, – он не Фарлаф. Он, наверное, все же Руслан, который, как известно, искал Людмилу, и что ему Наина…”

И тут я, что называется, завелась! Я сказала, что готова спорить с Ромой на что угодно, что стоит мне только позвонить, и Таль не прибежит, а прилетит ко мне в ту же секунду. По правде сказать, я не была в этом уверена, но распалилась, и мы поспорили. Просто так поспорили…

Надо сказать, мои родители с ума сходили от того, что я поссорилась с Талем. Уж очень они хотели, чтобы я стала его женой. Особенно папа. И представляете их радость, когда я, вернувшись домой после спектакля, стала звонить в Ригу. (Миша к тому времени уже вернулся из Швейцарии.)

“Миша, – сказала я так, словно ничего между нами не произошло, – я в Вильнюсе на гастролях. Если хочешь -приезжай”. И положила трубку. Все-таки из цепочки слу- чайностей складывается закономерность. Кто мог знать, что Рома Векслер спровоцирует меня на абсолютно школьный спор, что я позвоню в Ригу и этот звонок в очередной раз предопределит мою судьбу, и не только мою…

Значительно позже я узнала, что у Миши была в Москве приятельница, известная пианистка Белла Давидович. Муж ее умер. У нее остался маленький ребенок. Отношения их с Мишей постепенно стали более чем дружескими. И Мишины родители ничего не имели против возможной женитьбы. Но я, помимо своей воли появившись на Мишиной “орбите”, если не сняла этот вопрос окончательно, то, во всяком случае, отодвинула его далеко-далеко.

Последняя же наша ссора как бы реанимировала не окончательно свернутые взаимоотношения, тем более что Мишины родители, как я уже .говорила, очень хотели, чтобы их сын наконец повзрослел и чтобы ничего его не отвле- кало от шахмат. В тот вечер после моего звонка из Вильню- са Миша влетел в комнату мамы и сказал: “Мурочка! (Так Таль называл свою маму. Он вообще любил давать ласково-шутливые прозвища.) Я собрался ехать к Белле, но только что позвонила Салли. Как ты скажешь, так я и поступлю!”

Мишина мама рассказала мне об этом через пару лет после того, как я вышла за Мишу замуж. “Доченька! – сказала она мне. – Поверь мне! Что бы я ни ответила, Мишенька все равно поехал бы в Вильнюс. Поэтому я отделалась уклончивым советом: поступай так, как подсказывает тебе твое сердце…”

Как вы можете догадаться, заметный в моей судьбе спор с Ромой Векслером я выиграла – на следующий день после моего звонка Миша был в Вильнюсе. И я, которая еще вчера считала себя остывшей, окончательно излечившейся от “талевского синдрома”, была страшно рада, что он приехал. Как будто с моей души сняли тяжелый камень…

Приезд Таля в Вильнюс вызвал двойной ажиотаж. Во-первых, в Вильнюс приехал “волшебник Таль”, а во-вторых, он приехал к Салли Ландау – к “нашей” вильнючанке! (Стыжусь – до сих пор не знаю, как правильно называть жительницу Вильнюса.)

Миша остановился в нашем доме, то есть в доме моих ро- дителей. Они были счастливы – их мечта сбывалась. К нам бесконечно приходили близкие и дальние знакомые, чтобы увидеться с шахматной звездой и на следующий день хвас- тать: “ Вчера мы были в гостях у Ландау. Там был Миша Таль. Мы с ним подружились. Удивительно талантливый мальчик и очень остроумный…”

Таль и в то время, и всегда был человеком очень общи- тельным, легким и контактным. Он находил общий язык практически с любым собеседником, даже с тем, который ему был не очень интересен. Он был прекрасно воспитан и не мог позволить себе обидеть невниманием или высокомерием. Это его качество приводило к тому, что многие, побывавшие в его обществе всего один раз, уже записывали его в свои друзья. Так продолжалось в течение всей его жизни. Так продолжается и после его смерти – в периодической печати, на радио и телевидении вдруг появляются какие-то Мишины “друзья” и начинают рассказывать о нем порой несусветный вздор. Читать и слушать это обидно, но что поделаешь?..

Помимо домашних посиделок нас приглашали на разные приемы, вечеринки, дни рождения. Вильнюс наполнялся слухами о том, что Таль сделал предложение Салли Ландау. И надо сказать, что эти слухи были не лишены оснований…

В Вильнюсе жил тогда шахматный мастер Вистанецкис. Это был высокий, красивый, светский в полном смысле слова человек. В один из дней далекого теперь 1959 года на приеме в честь Миши он вдруг встал и предложил поднять бокал за здоровье “нашей очаровательной землячки Салли Ландау, которая выходит замуж за представителя братской прибалтийской республики”. Тут все повскакали со своих мест и стали чокаться с нами и поздравлять. Оркестр заиграл что-то торжественное… Я изумленно взглянула на Мишу, но он пожал плечами и, выпятив нижнюю губу, загадочно уставился в потолок, а потом наклонился ко мне, чмокнул в щеку и сказал негромко: “Вистанецкис – хороший мастер и вряд ли так мог ошибиться в расчетах…” Теперь представьте мое положение. Мне-то что делать? Отрицать? Может, возмущаться? Ничего глупее нельзя придумать! Я принимала поздравления, благодарила, отшучивалась… Я убеждена, что устами Вистанецкиса Таль осуществил одну из своих рискованных победных комбинаций. Конечно, не на ровном месте. Он чувствовал, что я очень обрадована его приездом в Вильнюс, и сделал ход, разрубивший узел двусмысленности наших отношений. Я не могу сказать, что он пожертвовал чем-то ради меня. Он сделал это и для себя. Он хотел этого, потому что любил меня, потому что был уверен в том, что я его тоже люблю. Это не Вистанецкис “не мог ошибиться в расчетах”. Это не мог ошибиться Таль. Да он и не ошибался....

На следующее утро я принимала поздравления с состояв- шейся накануне помолвкой, о которой уже сообщила, не помню, правда, какая, вильнюсская газета.

В Ригу мы возвратились вместе, и я решила переехать от Аманды Михайловны в театральное общежитие, так как оплата проживания у нее мне тогда была не по карману, а переезжать к Мише насовсем у меня еще не было оснований. К тому же, рассуждая о будущей семейной жизни, я думала об отдельной квартире, в которой никого не должно быть, кроме меня и Миши. Он же, наоборот, никаких других вариантов в голове не держал, кроме того, что мы обязательно должны жить у него на улице Горького вместе с Мурочкой и Джеком (так Миша называл Роберта). В тот розовый период это были, пожалуй, единственные наши разногласия. В конце концов выработался компромисс – я много времени проводила в доме Талей, часто оставалась там ночевать, но сундук с моими вещами оставался в общежитии, и номинально я жила в общежитии…