Эльфийский клинок

В это мгновение доселе неподвижные ветви чуть зашуршали, по траве пробежал ветер; синий цветок колыхнулся, задрожал, и его лепестки стали облетать один за другим. Медленно кружась, они пролетали мимо хоббита, а, едва коснувшись земли, вспыхивали бесшумным прозрачным пламенем. Как зачарованный, хоббит следил за их полётом, за их вращением и трепетанием; со стороны казалось, что это беззащитные живые существа, которых волокут на казнь. Стебель цветка гнулся, словно пытался удержать их, и хоббит, холодея, вдруг прочёл в его движениях страстную, беззвучную мольбу – не дать им умереть на земле, которая, казалось, жадно тянула свои чёрные губы навстречу очередной жертве. Повинуясь этому странному чувству, Фолко протянул левую руку – и в тот же миг обвалился весь венчик.

Горстка голубых и светло-синих лепестков упала на ладонь хоббита – и её пронзила острая боль, рука словно окаменела; но Фолко стиснул зубы, и, хотя на лбу тотчас выступил пот, а боль добралась уже до головы и стала с особенной яростью буравить ему виски, он не стряхнул лепестки, медленно тающие в голубом облачке между его пальцев. Ноги не держали его; он тяжело привалился к камню, не сводя взгляда с ладони. На мгновение в голубоватой дымке ему почудились очертания чьего-то прекрасного лица, обрамлённого серебристыми волосами; потом всё исчезло.

Хоббит медленно сполз в образованный двумя стоящими камнями угол, вжался в него спиной. Мир вокруг него менялся – не стало леса и поляны, он увидел высокие белые дюны с одинокими коричнево-зелёными разлапистыми соснами и бескрайнюю голубую равнину и понял, что это – море, у которого он доселе никогда не бывал. Он сидел на плоском камне у самой воды, печально глядя на набегающие волны. Когда откатывала очередная волна, из белой пены шагах в двадцати от берега выныривал блестящий чёрный край изглоданного морем рифа, и он, сидящий у моря, швырял камешки, стараясь попасть в этот неровный гребень, прежде чем следующая волна накроет его. Прозрачный язык волны лизнул мелкий песок у его ног, обутых в сапоги, которых он не носил с весны, на плечах была кольчуга, на голове – шлем. Внезапно заболела левая ладонь. Боль была давней и привычной, и он неторопливым, давно заученным движением протянул руку к поясу, и его пальцы нашарили какую-то флягу. Его двойник, сидящий у моря, знал, что в ней; Фолко же, в лесу, понятия не имел, откуда она взялась. Он медленно отвернул пробку, налил в ноющую ладонь немного остро пахнущего снадобья и стал медленными, плавными движениями втирать его. Всё это тот, другой, проделывал множество раз, но оказавшийся в его теле Фолко мог только гадать, что это значит. Он попробовал пошевелиться – не удалось, тело двигалось помимо его воли. Он понял, что ему остаётся лишь смотреть и слушать, и прекратил попытки. Его руки двигались сами собой, сама собой поворачивалась голова. Что он делает здесь, в этом месте? А это был именно он – это были его руки, хотя на правой прибавился длинный, глубокий шрам, но все знакомые с детства следы ушибов и падений были на месте…

Тем временем за его спиной послышались тяжёлые шаги, под сапогами скрипел белый горячий песок. Сидящий ничуть не удивился – очевидно, он знал их обладателя – и даже не повернулся. На песок упала уродливая тень, и показавшийся странно знакомым хоббиту голос произнёс с необычными для него нотками участия и сочувствия:

– Сильно болит, Фолко-вен?

– Ничего, – медленно молвил тот. (Губы двигались без вмешательства Фолко.) – Сейчас пройдёт… Долго ли ещё ждать?

Слова произносились неспешно, говоривший знал, чего он ждёт, как знал и тот, что стоял у него за спиной. Вместо ответа до его слуха из-за высокой дюны вдруг донеслось негромкое отдалённое пение, потом плеск вёсел, а затем из-за песчаной кручи вышел корабль, которого хоббит до этого тоже никогда не видел; хоббит, но не тот, что сидел у моря. Длинный, узкий, с высоко задранным носом, украшенным головой медведя, с короткой мачтой с притянутым к рее парусом, корабль шёл на вёслах, выставленных из дыр в верхней части борта, – по четырнадцать с каждой стороны. На носу и на корме маячили какие-то фигурки, размахивающие руками.

Корабль заворачивал прямо к ним. Когда до берега осталось десятка три саженей, в мелкую воду с тяжким всплеском упали прикреплённые к цепям круглые камни, и вслед за ними с носа кто-то спрыгнул. Спустя мгновение Фолко, к своему изумлению, узнал Торина – но почему его друг такой седой и стал вдруг как-то ниже? Торин шёл, раздвигая грудью воду, из-под шлема выбивались серебристого цвета волосы, страшный шрам тянулся наискось через всё лицо, но глаза его весело сверкали, и он приветствовал стоящих на берегу, потрясая высоко поднятым топором. А за ним торопился Малыш, ставший совсем невысоким; он что-то крикнул и лихо свистнул, сунув в рот четыре пальца.

Сидевший за спиной у хоббита встал и подошёл вплотную к воде.

– Ты нашёл их? – заговорил он, обращаясь к уже выходящему на берег Торину. – Ты нашёл их? Они придут?

Весело ухмыляясь, Торин кивнул, шагнул, протягивая к ним руки, и Фолко вновь удивился, как постарел его друг. Губы гнома уже зашевелились, но в это время свет померк, вокруг взвихрились струи синей мглы, и Фолко пришёл в себя…

Он по-прежнему сидел, забившись между двух составленных вместе серых камней, а над ним застыли гномы. Солнце било прямо в лицо – судя по всему, уже миновал полдень. Кружилась и ныла голова, но боль быстро проходила, и хоббит почувствовал, как тело неожиданно быстро наполняется новыми силами и бодростью.

Не сразу, пробиваясь сквозь ещё не отступившую завесу в памяти, он рассказал товарищам обо всём, что случилось.

– Да, не зря мы на твой кинжал дивились, – в изумлении покачивая головой, проговорил Торин. – На этом месте – добрые чары, кем бы они ни были наложены. Но только что значит это твоё видение?

– Что у нас ещё долгий, очень долгий путь и что он не пресечётся в ближайшем будущем, – задумчиво проронил Малыш.

– Хм, интересно, ты видел то, что точно будет или что может быть?

– Даже магическое зеркало Галадриэли показывало лишь то, что может случиться, если ты будешь действовать так же, как мыслишь во время гадания, – развёл руками Фолко. – Впрочем, бывает так, что тебе деваться некуда… У Фродо и Сэма, похоже, не было выбора – они должны были дойти любой ценой. А мы? Разве на нас лежит сейчас столь же ясный Долг?

– Хотел бы я знать, что это за уродливая тень, как ты сказал, – проворчал Малыш. – И голос, говоришь, не то чтобы незнакомый?

– Ладно, изощряться в догадках можно бесконечно, – поднялся Торин. – Пойдём как шли, будем судить по совести и стараться повсюду отделять добро от зла – и посмотрим, к чему мы придём… Фолко, ты в порядке? Мы изрядно перепугались, когда ты исчез – да по следам нашли, утро выдалось росное.

– Нет, со мной все хорошо, – легко вскочил хоббит. – Но кто всё же устроил это место?

– Может, это могила? – предположил Малыш. – Уж больно смахивает…

– А может, и нет, – пожал плечами Торин. – Но мне ясно, что здесь не обошлось без эльфов! Кому же, кроме них? Не Саруману же…

Фолко задумался. С ним творилось нечто странное, словно те два хоббита, на которых разделился он, – один постаревший, много повидавший и понявший, и другой, нынешний, – никак не сольются вновь в одно целое. Его слух и зрение заметно обострились; уже сейчас он мог по желанию сосредоточиться на едва слышном шевелении какого-нибудь жука в траве и уловить все тончайшие изменения в этих звуках; его глаз мог видеть гораздо дальше, чем прежде…

Друзья побыли ещё некоторое время в этом удивительном месте, хотя давно было пора в дорогу, но здесь дышалось необыкновенно легко, в воздухе было разлито чудное благоухание, теперь уже не вызывавшее головокружения. И единственное, что насторожило хоббита, – когда на мягкой земле возле лесного ручейка он увидел след огромной волчьей лапы… След был старым и уже оплывшим, но хорошо заметным.

Минуло ещё два дня. Леса остались позади, всё ближе становился исполинский пик покрытого белоснежной шапкой Метедраса; они пробирались вдоль южной границы Дунланда к последним отрогам Туманных гор. Здесь им встретилось немало летних лагерей и сторожек роханских пастухов, гонявших на приволье холмистых лугов свои великолепные табуны. Один раз их остановил разъезд конных копейщиков; здесь пригодилась подорожная, бережно сохраняемая Торином.

– Куда вы держите путь, почтенные? – возвращая пергамент, вежливо, но настойчиво спросил старший – высокий седой воин на горячем чалом жеребце.

– Мы направлялись к Исенгарду, – спокойно пояснил Торин. – Хотели сами посмотреть на то, что осталось от крепости Белой Руки…

Воин неожиданно посуровел, и рука его легла на рукоять длинного меча.

– Чужеземцы, вы, очевидно, не знаете указа короля марки? Никто не должен входить в окружающий эту проклятую крепость Сторожевой лес.