Эликсир для мертвеца

Гром и молнии несколько поутихли, но поднялся ветер, и гроза продолжала бушевать.

— Папа, пожалуй, я пойду, найду Бонафилью, — сказал Дуран. — И убежусь, что у нее все в порядке.

Но когда он выползал из их укрытия под деревом с низкими ветвями, порыв ветра сломал большую ветвь, она рухнула рядом с его головой и повалила его. Он сел, ошеломленно глядя и потирая голову там, где по ней ударила ветка.

— Возвращайся сейчас же, — сердито сказал его отец. — Бонафилья недалеко, и если я знаю свою дочь, в безопасном месте. Не хочу, чтобы ты оказался убит ради того, чтобы привести ее поближе. И если она говорит, что сухая, то, скорее всего, более сухая, чем мы.

Ветер яростно завыл, и Дуран заполз обратно в их укрытие.

И почти целый час сильный ветер и барабанящий дождь удерживали всех на месте. Потом молнии и гром удалились. Сильный ветер, который, казалось, будет дуть вечно, начал слабеть и внезапно прекратился совсем. Без них барабанящий дождь стал слабеть.

— Папа, — сказала Ракель, высунув руку из их каменного укрытия, — дождь прекратился.

Она поднялась и вышла в лощину.

— Тучи расходятся, — добавила она. — Я вижу кое-где голубизну неба.

Исаак поднял руку, проверяя, нет ли опасностей над головой, потом тоже поднялся и вышел.

— Хорошо снова ощутить простор, — сказал он. — Хотя я радовался этому убежищу, когда мы в нем нуждались.

— Где остальные? — спросил Юсуф, который, нужно заметить, заснул, едва оказался в сухом, удобном месте, и теперь зевал.

— Неподалеку, — ответила Ракель. — Я слышу, как перекликаются сеньор Аструх и Бонафилья.

— Пойду, посмотрю, как там наши животные, — сказал Юсуф. — Наверно, их нужно будет немного почистить.

Появилось солнце, потом слуги, которые собирали мулов и растирали их соломой, густо настеленной в телеги, чтобы смягчить тряску на неровной дороге, а служанки раскладывали самые мокрые вещи для просушки. Потом на дороге появились сеньор Аструх и его сын вместе с чужаком, Фелипом, который тут же принялся растирать свою серую кобылу.

— Где Бонафилья? — спросил Дуран.

— Здесь, — ответил знакомый голос откуда-то поблизости. — И я все грязная и измятая оттого, что все время лежала под деревом, сжавшись в комок. Где Эсфирь?

— Здесь, сеньора.

— Иди, помоги мне, — раздраженно сказала Бонафилья.

Но десять минут спустя, когда все привели себя в порядок и снова тронулись в путь, Эсфирь смотрела на свою госпожу с очень задумчивым выражением на лице.

Хуана и Фелиситат были уже почти у дворцовых ворот, когда гроза обрушила на Перпиньян свою ярость. Когда они слезли с взбудораженных мулов и поднялись по открытой лестнице, ведшей с королевского двора в большой зал и личные покои, платья их вымокли, вуали промокли, с волос капала вода на каменный пол галереи.

— Сеньора, вы насквозь промокли, — сказала Фелиситат, вводя ее в комнату и закрывая дверь.

— Если я промокла, значит, и ты тоже, — сказала Хуана. — Извини, что оторвала тебя от твоего теплого, сухого дома, но я не могу доверять своей служанке так, как тебе. Я права? Предала бы ты меня, Фелиситат?

— Сеньора, на свете нет такого богатства, которое толкнуло бы меня предать жену моего господина, — спокойно ответила Фелиситат. — Если вы умрете, тогда как я, бедная рабыня, отплачу за страдания, которым подвергалась я и мои родные?

— Ты свободная, Фелиситат. Ты больше не рабыня.

— Возможно, но когда могущественные люди смотрят на меня, они видят во мне рабыню, без силы, без друзей.

— Такого не будет, пока я жива, — сказала Хуана. — Помоги мне снять мокрые одежды, потом я помогу тебе.

Обе надели сухие сорочки и чулки, и Фелиситат вытирала волосы Хуаны льняным полотенцем, когда они подняли взгляд и увидели стоящую в дверном проеме сеньору Маргариду.

— Маргарида, — спросила Хуана, — ты здесь давно?

— Не дольше, чем требуется для вдоха, — ответила та. — Рада видеть, что вы добрались благополучно, но надеялась, что у вас хватит догадливости укрыться от дождя, — добавила она, указывая на кучу мокрой одежды на полу.

— Мы были всего в нескольких минутах от ворот, когда разразилась гроза, и хлынул дождь, — сказала Хуана. — Там не было никакого укрытия, и, добираясь до крыши, мы вымокли до нитки. Правда, ненадолго.

Неожиданно мир стал зеленовато-белым, и гром сотряс каменные стены дворца. Три женщины стояли молча, дожидаясь, когда утихнут раскаты.

— Я не могу оставаться, — сказала Маргарида, когда стало достаточно тихо. — Вернусь, когда гроза кончится. Принцесса не выносит грома и любит, чтобы придворные дамы были вокруг нее. Кое в чем она еще ребенок, хотя держится королевой.

— Возвращайся, когда сможешь, — сказала Хуана. — Я не только провела много времени в размышлениях за последние дни, но и взяла с собой Фелиситат, которая понимает, что происходило в замке. О многом из того, что она говорит, я и не слышала.

— Обещаю, — сказала Маргарида. — Не мерзни, воробышек. Позаботься о ней, Фелиситат.

Она сдержала слово. Когда появилось солнце, и последний раскат грома еле слышно раздался вдали, Маргарида вошла в маленькую гостиную. Хуана снова сидела у окна и шила, Фелиситат сидела неподалеку от нее, тоже с иглой.

— Расскажи о своих новых мыслях, — напрямик сказала Маргарида, садясь напротив них.

— Ты спрашивала меня, кто может настолько ненавидеть Арнау, чтобы потратить большие деньги на уничтожение его и его семьи. Я думала и думала об этом. Маргарида, он не такой человек, чтобы заводить смертельных врагов. Не вздорный, не алчный, не чрезмерно честолюбивый. Клянусь, поля не усеяны трупами его соперников. Он покорил меня умом и приятным обхождением, и я с тех пор вела его денежные дела. Я бы знала.

— Готова поверить тебе, — сказала Маргарида, — хотя не думаю, что кто-то — пусть даже ближайший друг — может судить, кто его ненавидит.

— Возможно, но мне требовалась отправная точка. Я разговаривала с Фелиситат по пути сюда — а это была долгая поездка, я учла твое предупреждение ездить осторожно, и, клянусь, мой мул шел таким медленным шагом, что два-три раза засыпал от скуки.

— Вы ехали одни? Две женщины?

— Нет. Взяли с собой сына Фелиситат, крепкого шестнадцатилетнего парня, который вооружился тяжелой дубинкой. Сейчас он внизу, наверняка узнает от солдат многое из того, чего ему не следует знать.