Эликсир князя Собакина

Бабст обернулся и замер, открыв рот.

— Здраст... — пробормотал он. — А ты... а вы кто?

— Это моя сестра Вера, — представил гостью Савицкий. — Княжна, прямой потомок младшего брата Льва Сергеича. Вера приехала из Парижа, чтобы поучаствовать в нашем деле. Химик, между прочим. Верочка, познакомься. Костя Бабст, главный хранитель этого музея.

— О! Я очень очарована, — протянула руку княжна.

Бабст, видимо, не знал, что делать. Он протянул было руку в ответ, потом отдернул, вытер ее о спортивные штаны, снова протянул, осторожно взял Муркину лапку — и вдруг наклонился и поцеловал ее.

— Какой милый! — восхитилась княжна. — Это только в России остались такие милые интеллигентские люди.

— Да чего уж там... — засмущался Бабст.

— А я услышала, что вы тут пели, и зашла послушать.

Княжна подошла к фотографиям.

— О, этого человека я знаю! — воскликнула она. — Это Юрий Визбор. Я его большая... как это?.. адмиратриса. Это он написал про лыжи у печки стоят.

— Точно! — расплылся Бабст. — «Домбайский вальс», шестьдесят первый год. Во как! Значит, и до Парижа дошло наконец.

— Да, он был настоящий герой-бессеребряник и большой путешественник. А это, наверное, горы Кавказа. Пьер, ты знаешь, что князь Леон был в таких же кавказских горах?

— Конечно, знаю, сестренка. У меня и фото есть. Я тебе потом покажу.

— Ты это не забудь. Костя, а ты тоже ходил в горы?

— Случалось, — ответил Бабст. — С пятнадцати лет по ним лазаю.

— О! Ты настоящий русский мужик! Как Визбор и как князь Леон Сергеевич. Я вас всех обожаю. Давайте выпьем!

— Верочка! — испугался Савицкий. — Так нельзя. Мы же в музее. И потом, может быть, Костя не пьет.

Бабст почесал лысину и смущенно ответил:

— Вообще-то пью. Но только с вечера. Утром нельзя, эксперимент у меня.

— А какой эксперимент? — княжна ужасно заинтересовалась этими словами. — Вы, наверное, тут в музее повторяете опыты Дмитрия Ивановича? Я тоже делала его опыт с хлоридом кремния в парафиновой бадье. Костя, мы должны все это подробно обсуждать!

Бабст был явно впечатлен ее знаниями.

— Ну, в общем, да, эксперимент менделеевский. Но как тебе сказать... В общем, я его не повторяю, а дальше иду. Я на себе опыты ставлю.

— Инкруаябль!Я сразу поняла, что ты герой. Расскажи немедленно, а то я буду сгорать от любознательности. Ты просто обязан все рассказать коллеге.

Неотразимая Мурка лебединой походкой подплыла к главному хранителю музея — и поцеловала его в заросшую щеку.

— Ну, пожа-алуйста! — пропела она нежнейшим голоском.

Бабст покраснел как рак и засопел, глядя в пол.

Потом он поднял глаза к фотографиям и вздохнул:

— Дмитрий Иваныч, ты уж прости меня! Сам видишь...

Главный хранитель подошел к своему столу, выдвинул нижний ящик и осторожно достал оттуда металлическую коробку, похожую на автомобильный аккумулятор. Сверху из коробки торчала воронка, а сбоку был приварен маленький краник.

— Вот он, менделеевский аппарат.

Савицкий одним прыжком преодолел расстояние от окна до стола, схватил агрегат и стал вертеть, рассматривая со всех сторон. Кроме краника и воронки — несомненно, приделанных недавно — снаружи ничего не было.

— А что внутри? — спросил он у Бабста. — И главное — что же он производит?

Бабст отобрал у него аппарат, бережно поставил драгоценную реликвию на стол, сел в кресло и сказал:

— В общем, раз уж такое дело, слушайте мой рассказ, ребята. Про устройство знать вам незачем, да и не поймете вы ничего. Хотя ты бы, Вера, наверно, поняла... Но нет, пусть хоть это тайной останется. А вот про действие — так и быть, расскажу.

Он нежно погладил аппарат и начал:

— Эта штука в описи значилась как батарея постоянного тока, и внутри у нее никто, конечно, не копался. Ну, и в экспозицию ее не ставили — кому такое интересно? Стояла у меня тут на шкафу, пыль собирала. А год назад случилось... В общем, жена от меня тогда ушла. Настроение, сами понимаете, так себе... хоть вешайся. Запил я. Пил по-черному, каждый день, но на работу ходил и на работе тоже пил. И вот как-то раз налимонился я с вечера и заснул. Просыпаюсь уже ночью, вот тут, за столом. Ну, перед охраной неудобно выползать в таком виде, поэтому сижу, квашу дальше. И вдруг примерно в половине третьего является ко мне сам Дмитрий Иваныч. Вот ей-богу, не вру, гитарой клянусь! Вот с этой самой фотографии сошел и сел напротив. «Выливай, — говорит, — все недопитое в мой аппарат». — «Какой такой аппарат?» — спрашиваю. — «А в тот, который вы, дураки, батареей называете». И на шкаф показывает. Слушаюсь, говорю. Спасибо тебе, говорю, Дмитрий Иванович, за то, что от белой горячки меня бережешь. Достал эту штуку со шкафа, вылил полбутылки в щель. А оно вдруг как зашипит и звук такой: тик-так, тик-так! Как будто таймер там встроенный. Пошла реакция — в темноте, на холоду, ты представляешь, Вера? Потом смотрю — закапало. Я стакан подставил. Через полчаса выдал аппарат сто грамм и затих. Ну, я пить это дело не стал, утром пошел в лабораторию, провел анализ... Формулу я называть не буду, ты извини, Вера. В общем, смесь странная оказалась, не пойми зачем такую гнать, хотя пить, в принципе, можно, для здоровья не опасно. Коту, помню, дал, тот вообще никак не среагировал. Ну, ладно. Слил я это дело в пробирку, сунул в рюкзак — думаю, с товарищами посоветуюсь — и поехал тоску разгонять на Грушинку.

— Куда? На Грушевку? В Минск, что ли? — удивленно спросил Савицкий.

— На Гру-шин-ку, — по слогам повторил Бабст. — Это фестиваль такой авторской песни на Волге. Ну ты-то, Вер, знаешь, конечно?

— А то! — по-свойски ответила княжна.

— Ну вот. Поехал я, значит, на Грушинку. На большую, которая пьяная на Мастрюках. День пью, два пью, три пью, чувствую, больше не могу. А надо дальше пить, тоска-то не проходит. А я не могу. И тут мне опять Дмитрий Иваныч явился. Вижу вдруг: у костра присел напротив и в крылатку завернулся. Хлебни, говорит, из своей пробирки. Слушаюсь, говорю. Хлебнул — и вдруг мир другим стал. Пьяного тумана как не бывало. Мир чистый, светлый, умытый — хотя кругом все те же хари. А Дмитрий Иваныч сразу исчез, даже поблагодарить я его не успел. Ну, от этого просветления я сразу на другую Грушинку переехал, которая потрезвее — на Федоровские луга, по соседству. Сижу там и думаю: что же со мной такое происходит? Я же турист бородатый пьющий, вымирающий вид. Всю жизнь за водушку горой стоял, наркоты чурался. Да я скорее «Сектор Газа» запою, чем дурь курить стану, не говоря о прочем черном и белом. А тут как попробовал...

Бабст махнул рукой.

— Но, может быть, это совсем не наркотик? — спросила княжна. — Ты ведь делал анализ?

— Делал, я же говорю. По составу не наркотик. Но делото в другом: душа к нему лежит. Так лежит, что не оторваться. Вот и пошла с тех пор такая жизнь: с вечера нарочно володю пью, в смысле водку, а утром у меня эксперимент — просветляюсь.

Все помолчали.

Дверь скрипнула, и в кабинет просунул голову Живой.

— Мне там скучно стало, — капризно сказал он.

— Ну ладно, заходи, — разрешил великодушный Бабст.

Паша, ступая осторожно, как кот по раскаленной крыше, прошел в дальний угол и пристроился там на краешке стула.

Савицкий вскочил и принялся, шагая по кабинету, горячо убеждать Бабста:

— Костя, ты пойми: то, что ты открыл и испытал, — это только начало. Этот «отрезвит» — всего лишь часть напитка, который придумал Лев Сергеевич. Если он один так отрезвляет и просветляет человека, то что же будет, если мы соберем полный состав?! Это же чудо! Разве тут дело в деньгах? Как ученый ты просто обязан нам помочь. Мы сделаем всех счастливыми! Все вокруг станут такими же замечательными людьми, как ты, как Визбор, как Дмитрий Иванович. Мы спасем мир!

Мурка тоже вскочила с места. Она подбежала к Косте, встала перед ним на колени и протянула к нему руки.

— Мы спасем мир? — спросила она. — Правда, спасем? Костик, скажи: правда?

Бабст посмотрел ей в глаза, блаженно улыбнулся и сказал:

— Ладно, спасем!

— А еще выделывался, — буркнул Живой из своего угла.

— Молчи, змей! — ответил ему Бабст, не оборачиваясь.

Глава 10 Змеиный город

— Ну, в общем, слушайте, мужики и ты, Вера, — сказал Бабст, когда его познакомили с планом будущей экспедиции. — Я вот что решил. Так и быть, с вами я поеду. Отпуск за свой счет возьму, все равно летом к нам никто не ходит. Но только учтите — эксперимент я прерывать не буду.