Эликсир жизни

Едва только Супрамати успел сделать поверхностный осмотр комнаты, как явился управляющий с большим серебряным подносом в руках, который, по указанию своего нового господина, поставил на стол в библиотеке.

– Как вас зовут, мой старый друг, и с какого времени вы служили моему брату? – спросил Супрамати, разрезая холодную дичь.

– Меня зовут Жан Тортоз, а покойному принцу я служил уже во времена крестовых походов. О! Повидал я свет и испытал немало приключений, – со вздохом ответил управляющий.

– Сегодня вечером и завтра, Тортоз, вы расскажете мне все подробно. Теперь же, после завтрака, я хотел бы осмотреть замок, – заметил Супрамати, наливая в древний, украшенный гербом кубок густое, как сироп, вино. – Какое у вас странное вино, чудное и необыкновенно густое, – прибавил он, отпивая глоток.

– Этому вину триста лет. Запасец его хранится в наших подвалах, которые снабжены не хуже, чем в любом монастыре, – ответил, самодовольно подмигивая, управляющий. – С ключом от подвала я никогда не расстаюсь и забочусь возобновлять бочки, как только они начинают иссякать.

– И вы не скучаете здесь, в этом одиночестве, мой бедный Тортоз?

– Я не всегда жил здесь, ваша светлость. Я живал и в Тироле, где у покойного принца также был замок, который теперь уже не существует, а потом и в Бретани. Здесь я всего только триста лет, а кроме того, еще и отлучался нередко. Ох, иногда я забываю счет годам! Чтобы не привлекать на себя внимание и чтобы меня не приняли за дьявола, – в прежние времена это было опасно и могло костром кончиться, – я принимаю свои меры и прибегаю к хитрости. Так, я отсылаю прислугу и нанимаю другую; затем отпускаю бороду или брею ее; а не то перекрашиваю волосы. Иногда я уезжаю и возвращаюсь под видом нового управляющего. Кроме того, вокруг меня все умирают; а так как я стараюсь иметь как можно меньше сношений с деревней, то меня забывают, и никому не приходит в голову, что я все тот же. Жаловаться я не могу; чувствую себя, как в двадцать лет, и никогда не болел. Мой господин всегда был очень добр ко мне и часто живал здесь по два и по три года подряд, когда у него являлось желание покоя и уединения. Но, Великий Боже, как он мог умереть – он, который никогда не должен был умирать? Этого понять я никак не могу, – сам себя перебил Тортоз и схватился обеими руками за голову.

– Он устал жить и жаждал могильного покоя, – грустно заметил Супрамати. – Бессмертие во плоти имеет свои неудобства.

– О, да! В этом вы глубоко правы. Меня самого вечно терзает горе – горе переживать все, что любишь. Сколько раз я был женат, сколько имел я детей – и всех пришлось похоронить одного за другим. Даже род их угас, – а я остался…

– Это очень тяжело, так как при такой уединенной жизни особенно привязываешься к близким существам.

Управляющий вытер набежавшую слезу. Супрамати тоже опустил голову. Грусть и тоска, временами мучившие его, снова овладели им. Но, быстро подавив это чувство, он оттолкнул тарелку и встал.

– Теперь, мой друг, покажите мне замок. Я очень люблю эти старые феодальные гнезда. Они всегда полны стариной, а этот замок к тому же хорошо сохранился.

– Лет сто тому назад он был немного разрушен, но ваш покойный брат все тщательно исправил, не допуская никаких перемен. Теперь он снова простоит век или два.

С живейшим интересом осмотрел Супрамати внутренность замка, где каждый зал, башенка и сводчатая галерея имели свою легенду, которую Тортоз вкратце рассказывал ему. Но как ни кратки были эти рассказы, Супрамати вывел из них то заключение, что как у древних владетелей замка, так и у Нарайяны женщины всегда играли выдающуюся роль.

В нижнем этаже Супрамати осмотрел коллекцию оружия, не очень многочисленную, но составленную исключительно из редких и дорогих вещей. Затем они спустились в подземелье, где Тортоз показал ему одиночные камеры и темницы, высеченные в скале. Двери двух из этих ужасных мест заключения были заперты. Осеняя себя крестным знамением, управляющий заметил, что темницы эти имеют свою трагическую историю.

У Супрамати явилось было желание заглянуть в одну из этих камер, таивших в себе какую-нибудь кровавую драму прошлого, но заметив беспокойный и озабоченный вид управляющего, он воздержался от этого. Тортоз же, видимо, желая дать разговору другое направление, поспешно повел его осматривать погреб.

Погреб представлял обширное подземелье. Два массивных столба поддерживали сводчатый потолок и во всю длину стен были выстроены бочки вышиной в человеческий рост. Они почернели от времени, и на каждой из них вместо этикетки была прикреплена медная дощечка, на которой было написано название и возраст содержавшегося в бочке вина. Кроме того, по углам, в груде песка, были зарыты замшелые бутылки.

Посредине стоял круглый стол и несколько скамеек; с потолка, на железных цепях, свешивалась зажженная масляная лампа, красный дрожавший свет которой отражался на стоявшем на столе большом серебряном подносе и золотых кубках.

– А! Вы уже осветили погреб в честь меня, – с улыбкой заметил Супрамати.

– Нет, ваша светлость! Этот погреб я никогда не оставляю в темноте. Но не угодно ли вам присесть, отдохнуть и выпить несколько кубков самого старого вина, какое только хранится в погребе? Покойный принц всегда так делал, чтобы отпраздновать свой приезд. Он спускался сюда, я подавал ему лучшее вино, и мы выпивали за его здоровье; хотя, благодаря Богу, оно всегда находилось в цветущем состоянии.

– Но, дорогой Тортоз, если после того, что выпито мною за завтраком, я угощусь еще здесь, то буду мертвецки пьян, – со смехом сказал Супрамати.

– Сейчас видно, принц, что вы еще недавно сделались бессмертным, иначе вы знали бы, что никогда не будете пьяны, – с лукавой улыбкой ответил Тортоз.

– В таком случае, давайте; но только налейте и себе кубок, – весело сказал Супрамати.

Выпив кубок старого ароматного вина, которое огнем пробежало по жилам, он самодовольно заметил:

– Превосходно! Настоящий нектар! Итак, вы говорите, Тортоз, что Нарайяна любил это вино?

– Я думаю. Когда он бывал в замке, то часто спускался сюда; когда же он приехал сюда последний раз, чтобы жениться, он…

– Как? Нарайяна женился десять лет тому назад? – покричал пораженный Супрамати.- Но на ком же? На принцессе Наре?

– Нет, ее звали Элеонора. Он привез ее сюда, и один старый священник тайком обвенчал их в капелле замка. Затем они уехали, а года через полтора оба вернулись назад; только принцесса была при смерти, больна, и в одно прекрасное утро ее нашли в постели мертвой. Она похоронена здесь в фамильном склепе. Графиня Гизелла тоже умерла здесь.

– А кто была эта графиня Гизелла?

– Она была дочерью одного баварского графа. Это было во время Тридцатилетней войны. Покойный принц находился тогда в армии Валленштейна, только под ложным именем. Графиня Гизелла безумно в него влюбилась и, узнав, что он в лагере Валленштейна, а что ее отец с братьями убиты, она переоделась пажем и присоединилась к нему. Покойный принц был очень тронут, казалось, такой преданностью; а так как ему уже надоела война, то он приехал сюда с графиней и женился на ней. Я еще и сейчас как живую вижу ее, когда она приехала сюда. Она была в глубоком трауре, но прекрасна, как королева, со своим белоснежным цветом лица и блестящими, как бриллианты, глазами. Пять или шесть лет прожили они очень счастливо, а затем графиня Гизелла тоже заболела и умерла, произведя на свет мальчика… Ребенок всего только несколькими месяцами пережил мать. Оба они тоже похоронены в склепе.