Элисса
Шрифт:
И, не дожидаясь ответа, он повернулся и ушел.
По пути в свою комнату, у дверей Элиссы, полный горечи и негодования Иссахар столкнулся лицом к лицу с выходившим оттуда Метемом.
— Эта женщина не умрет? — спросил он.
— Успокойтесь, достойный Иссахар. Надеюсь, нет, если, конечно, не сползет повязка. Я иду рассказать о ее состоянии принцу.
— С удовольствием уплатил бы сто золотых шекелей тому, кто сообщил бы мне, что повязка сползла, и эта женщина оказалась в руках своего прародителя Вельзевула, — страстно перебил его левит.
— И такое говорит святой
— Глупец, — ответил Иссахар, — кто просил тебя совершить убийство? Таким оружием я не сражаюсь; останется эта женщина жить или умрет — на то воля судьбы. Зайди ко мне, я хочу поговорить с тобой, ибо ты человек ловкий, искушенный в мирских делах. Послушай, я люблю принца Азиэля, был его наставником с самого младенчества; своих детей у меня нет, и он мне все равно что сын. Кроме того, меня прислали в эту ненавистную страну, чтобы я смотрел за ним и оберегал его от всякого зла. Я отвечаю за все, что с ним может случиться. Итак, что случилось? Эта женщина, Элисса, с помощью колдовских чар…
— Спустись на землю, Иссахар. Какие еще чары требуются ей, кроме этой красоты, кроме этих губ, глаз и стана…
— Эта женщина, повторяю, сумела его зачаровать, и он поклялся на ней жениться.
— Ну и что, Иссахар? Ему пришлось бы долго странствовать по белу свету, прежде чем он нашел бы более обворожительную девушку.
— Ты говоришь: «Ну и что»? Ты же знаешь, кто он, знаешь, какой он веры. Эта идолопоклонница погубит его душу. Ты говоришь: «Ну и что»? Но ты же сам слышал: он поклялся в вечной к ней любви. В своем ли ты уме, торговец?
— Такой же вопрос я мог бы задать и вам, святой отец: вы забываете, что я принадлежу к той самой религии, которую вы поносите. Однако, хорошо это или плохо, случилось то, что случилось; чего же вы теперь хотите от меня?
— Я хочу, чтобы ты предотвратил женитьбу принца Азиэля на этой женщине. Конечно, не с помощью убийства, ибо сказано: «не убий», а устроив так, чтобы она вышла замуж за царя Итобала, если же это невозможно, любым другим способом, который придет тебе в голову.
— Значит, ваш закон говорит: «не убий»; скажи мне, Иссахар, хорошо ли обрекать женщину на участь, которая для нее хуже смерти? Что говорит ваш закон по этому поводу? Конечно, можно считать это проявлением глупого упрямства. Но в твердой воле у этой женщины нет недостатка, и я сомневаюсь, чтобы все городские старейшины смогли передать ее живой в руки Итобала.
— Мне совершенно безразлично, Метем, выйдет ли она за Итобала или нет; хотя я терпеть не могу этого язычника и убежден, что своим своеволием и колдовством она быстро свела бы его в могилу. Я только не хочу, чтобы она стала женой Азиэля; а как ты помешаешь их соединению — это уж твоя забота.
— И что я получу за эту услугу, святой Иссахар? Подумав, пророк ответил:
— Сто золотых шекелей.
— Двести, — задумчиво поправил Метем. — Ведь вы предложили мне двести, Иссахар? Во всяком случае, за меньшую сумму я не возьмусь, и это не столь уж дорого, учитывая, какой тяжкий грех должен я взвалить на свою бедную совесть — разлучить два любящих сердца. Но я хорошо знаю,
что вы правы и что супружество оказалось бы несчастливым и для принца Азиэля и для госпожи Элиссы, которым пришлось бы день за днем, год за годом терпеть ваши суровые упреки, Иссахар. Поэтому я сделаю все, что могу, не ради денег, а потому, что считаю это своим священным долгом. Вот пергамент, дайте же мне светильник, чтобы я мог написать обязательство.— Мое слово и есть мое обязательство, финикиец, — высокомерно отрезал левит.
Метем посмотрел на него.
— Да, конечно. Но вы стары, а в этой варварской стране нередко происходят несчастные случаи. Все же такой документ был бы не для посторонних глаз, и, как вы говорите, ваше слово и есть ваше обязательство. Только помните, двести шекелей под один процент в месяц. А теперь вы, вероятно, утомлены, достопочтенный Иссахар, своими заботами о благе других; и я тоже. Всего доброго, приятных вам снов.
Левит проводил его взглядом, бормоча про себя: «Горько, конечно, что я опустился до сделки с таким прожженным плутом, но я сделал это ради тебя и спасения твоей души, о Азиэль, сын мой. Молюсь только, чтобы судьба не повернула все по-своему».
Два дня после той ночи Элисса была в почти полном беспамятстве; опасались, что она не выживет. Но, когда Метем осмотрел ее на другое утро после ранения и увидел, что ее рука распухла не так уж сильно, а главное, не почернела, он объявил, что она будет жить, что бы там ни предсказывали городские лекари. Ее отец Сакон и принц Азиэль жарко благодарили его, но Иссахар промолчал.
Когда наутро финикиец проходил по рыночной площади, его остановила незнакомая чернокожая старуха; она сказала, что у нее есть для него тайное послание от царя Итобала, который разбил свой лагерь под городом; ее повелитель хочет осмотреть товары, привезенные им с побережья Тира. Метем уже с большой выгодой распродал все привезенное, но он не захотел пренебречь представившейся возможностью, закупил еще партию у других купцов, загрузил двух верблюдов и поехал на муле в лагерь Итобала. К полудню он был уже там. Лагерь располагался около воды, в прохладной тенистой роще; Метем заметил, что на одном из деревьев, недалеко от шатра Итобала, болтается тело повешенного черного карлика.
«Такова участь того, кто стреляет в оленя, а попадает в лань, — размышлял Метем, подъезжая к шатру. — Я всегда говорил, что убийство — опасная игра, за пролитую кровь расплачиваются кровью».
У дверей шатра в солнечных лучах стоял царь Итобал, он был очень мрачен. Метем спешился и подобострастно простерся ниц.
— Живи вечно, царь, — сказал он, — великий царь, рядом с которым все земные цари все равно что мелкие божки по сравнению с Баалом или тусклые звезды по сравнению с солнцем.
— Встань и прекрати эти льстивые излияния, — кратко сказал Итобал. — Может быть, я и более велик, чем другие цари, но ведь ты-то так не считаешь.
— Как повелит великий царь, — спокойно согласился Метем. — Женщина на рыночной площади сказала мне, что царь хотел бы осмотреть мои товары. Поэтому я привез все самое лучшее и отборное, чем славится Тир. — Он показал на двух верблюдов, груженных всякими изделиями, по дешевке закупленными им у торговцев, и, заглядывая в свои таблицы, стал описывать их качество и количество.