Елизавета I

Внезапно Мария улыбнулась и протянула ему руку:

— Ну же, братец, не будем ссориться! У нас с тобой одна и та же благородная кровь, и она одинаково горяча. Ты знаешь, что я тебя нежно люблю и готова дать всё, что тебе угодно.

— Я не ссорюсь, — ответил Джеймс. Он сделал вил, что не замечает протянутой руки, и Мария её опустила. — Но мне кажется, что моё положение очень сложное. Я не был воспитан во Франции, как ты; может быть, мы с тобой и одной крови, но во мне королевской крови лишь половина, а этого мало. Бог свидетель, я желаю быть тебе верным братом, но твоё стремление подняться ещё выше мне совершенно чуждо. Дорожи той короной, которую ты уже носишь, оберегай её и себя и оставь Англию в покое. Никто из тех, кто ведёт игру против Елизаветы Тюдор, не выигрывает; вот и всё, что я могу тебе сказать.

Мария по-прежнему улыбалась, но её брат не знал, насколько искренна эта улыбка. Несмотря на внешнюю кротость, она отличалась упрямым характером. Она называет его милым братцем и старается загладить их разногласия, но иногда в её странных раскосых глазах загорается своенравный, почти гневный огонёк, который заставляет его сомневаться в её дружелюбии.

— Тогда поговорим о чём-нибудь другом, — смиренно ответила Мария. — Скажем, о моих видах на брак — какая прекрасная тема! Летингтон пишет, что графиня Ленокс также приходится мне роднёй, а её сын пока не женат. По мнению Летингтона, он вполне может претендовать на мою руку.

— Ты о Генри Дарнли? — спросил Джеймс. Он был лучше информирован, чем казалось. — Он сейчас в Англии, и правильно ли я предполагаю, что у него есть некоторые основания претендовать на английский трон?

— Очень эфемерные основания. — Мария сделала вид, что самый важный фактор не имеет никакого значения. — Летингтон пишет, что Дарнли хорош собой и молод. Его мать будет рада такому браку.

— Не сомневаюсь, — недовольным тоном откликнулся Муррей, — если ей будет позволено. Не думаю, чтобы английская королева позволила своему родственнику и подданному жениться на тебе и ещё больше усилить твои амбиции. По-моему, если Летингтон пишет подобное, он просто глуп.

— Как раз в этом его не заподозришь, — возразила Мария. — И, хотя он тебе не по душе, это всем известно, он не глуп. Он знает, какой муж мне нужен, и если он рекомендует Дарнли, в этом человеке что-то есть. Что же касается Елизаветы, какое право имеет она меня останавливать? На любого предложенного мной кандидата она накладывает вето. Испанский инфант, дон Карлос — нет, это означает враждебный Англии союз Испании и Шотландии, и она будет вынуждена защищаться. Шведский король — та же отговорка. Французский король...

— Он твой деверь, — перебил её Джеймс. Её хладнокровное отношение к своему браку всегда вызывало в нём внутренний протест. Женщине не подобает анализировать выбор супруга с династической точки зрения, это прерогатива мужчин.

— Джеймс, — мягко проговорила она, — ну что с того? Бедному Франциску я была женой лишь на словах. Но нет, со стороны моей кузины опять следует запрет, и на сей раз ещё более жёсткий. Она хотела встретиться со мной, но это так и осталось пустым звуком. Она обещает провозгласить меня своей наследницей, но только на своих условиях; я устала терпеть её вмешательство в мои дела. Если шотландцы так горды, можно лишь удивляться, как они это терпят! Чего она добивается? Чтобы я стала такой же увядшей старой девой, как она, и не родила сыновей, продолжателей нашего рода?

— Нет, вряд ли, — ледяным тоном ответил Джеймс. — У тебя должен быть супруг, который бы тобой руководил. Но это должен быть человек, обладающий нужными качествами, а не глупец, который может ещё больше подстегнуть твоё честолюбие.

— Мы ведь решили, что не будем касаться этой темы, — напомнила ему Мария, и в её глазах опять сверкнул враждебный огонёк, — правда, только на секунду — и сразу погас. На её губах снова появилась улыбка. — Я не буду тебя задерживать, Джеймс; но мне хотелось бы сначала всё обсудить с тобой. Ты ведь знаешь, как я полагаюсь на тебя.

Он сначала поцеловал ей руку, затем поцеловал в щёку, поклонился и вышел. Оставшись одна, Мария сбросила с колен накидку и встала, её губы сжались, а раскосые глаза прищурились от гнева.

Она должна выйти замуж. Бог свидетель, он прав! Она должна найти мужчину, который встанет между ней, се сводным братом и её дворянами и так или иначе избавит её от этой приводящей в исступление жизни, прекратит это фиктивное царствование, когда любое её слово или поступок подлежат предварительному одобрению другими. По сравнению с первоначальным её положение несколько улучшилось: свобода действий расширилась, у неё появилось много друзей, её любят отчасти ради неё самой, но главным образом за то, что она символизирует: надежду поглотить богатого врага по ту сторону южной границы. И всё же она не любит ни шотландцев, ни их страну; она не в силах их полюбить. Она не может всю жизнь прозябать в этой нищей, унылой стране, когда совсем рядом находится свободное и просвещённое государство с богатыми городами и великолепными дворцами, причём значительная часть населения этого государства — её единоверцы. В Англии она была бы такой же королевой, как Елизавета. Она пыталась полюбить Шотландию, но для того, чтобы Шотландия полюбила её, ей необходимо было пересмотреть все свои убеждения относительно прав государя и необходимейших условий цивилизованного существования. Это холодная, суровая, полудикая страна. В отчаянии Мария Стюарт ходила взад и вперёд по своей комнатушке, представляя себе, как легко было бы полюбить Английское государство и превратиться в английскую королеву. Мысленно она вновь вернулась к депеше Летингтона. Хотя этот человек имел репутацию неразборчивого в средствах авантюриста, Марии он нравился; это был человек проницательного ума, с суховатым чувством юмора, которое казалось ей забавным, циник, но утончённый циник; при взгляде на неё в его быстрых глазах мелькали весёлые искорки, как если бы он заглядывал в глубины её непокорного и честолюбивого духа, таящегося под личиной тихой кротости. В первые месяцы её царствования в Шотландии он внимательно наблюдал за ней, и Мария знала, что сумела завоевать его уважение своей тактичностью — или, скорее, искусным притворством. У них не только было одинаковое чувство юмора; они вдвоём составили заговор с целью перехитрить её врагов. Летингтон ненавидел грубого, напыщенного проповедника Нокса, презирал её брата Джеймса, а кроме того, он признался, что его вольнодумство позволяет ему быть безразличным к её вере. Приняв решение поддерживать её, он оказывал ей неоценимые услуги. Летингтон не терпел дураков и не был намерен примыкать к тем, кто обречён на поражение. Он понимал, каковы её возможности, и решил: если направлять эту королеву туда, куда нужно, то при некотором везении она вполне может объединить под своей короной и Англию, и Шотландию.

Он много писал ей о её кузине Елизавете, к которой питал искреннее уважение. Он сообщал своей госпоже, что её соперница — умная и изворотливая женщина, фактически абсолютная правительница своего государства, сосредоточившая в своих руках власть, при мысли о которой Марию сжигала зависть. То была превосходная актриса, которая также отлично владела искусством лжи; она торжественно заявляла о своих дружеских чувствах к шотландской королеве и, сентиментально вздыхая, говорила о том, что мечтает встретиться с ней, хотя на самом деле предприняла всё от неё зависящее, чтобы эта встреча не состоялась. Далее Летингтон сообщал, что Елизавета совершенно лишена какого-либо религиозного чувства; поскольку она любит музыку и танцы, ей, должно быть, больше по вкусу католические обряды, и тем не менее на тех своих подданных-католиков, которые отказываются посещать официальные богослужения, она накладывает разорительные пени. Из-за этого многим пришлось капитулировать, чтобы не впасть в нужду. Нравственные соображения ей чужды, но она как огня боится войны. Марию это обрадовало; она сочла эту черту признаком слабости, на фоне которого её мужество и романтические мечты о походах и битвах смотрелись очень выигрышно. Позиция Елизаветы в этом вопросе попахивала счётными книгами и мещанской осмотрительностью, которую Мария от всей души презирала. По мнению Летингтона, английская королева вряд ли когда-нибудь выйдет замуж; по слухам, она бесплодна и поэтому остаётся любовницей лорда Роберта Дадли. Если Мария подождёт и не будет раздражать свою кузину браком с иностранцем, та в конце концов назовёт её своей наследницей. После этого уже можно будет действовать смелее. Но в каждом письме, приходившем из Англии, он подчёркивал, что Елизавета — серьёзный противник, некоторые из её сторонников принадлежат к числу умнейших людей в Европе, а возглавляет их сэр Вильям Сесил.

«Серьёзный противник», — повторяла про себя Мария, пытаясь на основе всего, что она слышала об этой женщине, составить себе ясное представление о сестре как о человеке. Беспощадная, лживая, способная навязать свою волю тем самым людям, которых Летингтон считает необычайно мудрыми и сильными. Одарённая музыкантша, непревзойдённая танцовщица, страстно любит наряжаться и питает слабость к драгоценностям (считается, что один из надёжнейших способов завоевать расположение Елизаветы — преподнести ей ценный подарок, в том числе предметы одежды). Она свободно говорит на трёх языках и переводит классиков как университетский профессор, а пожалуй, и лучше многих из них. И всё же она незаконнорождённая, дочь вульгарной авантюристки, обезглавленной за прелюбодеяние и кровосмесительство. У неё нет ни красоты Марии, ни подлинно королевского происхождения, в её жидах не течёт кровь Стюартов и Гизов. Она еретичка и самозванка, и весь её ум не сможет перевесить эти недостатки, когда дело дойдёт до выбора между ней и королевой Шотландии.

Несмотря на предостережения и сомнения Летингтона, Джеймса и всех остальных, вера Марии Стюарт в свою звезду была сильнее, чем когда-либо. Она оглядывалась на два года, проведённые в Шотландии, и говорила, что после такой практики управления непокорным народом править Англией будет сущим пустяком.

Она взяла последнюю депешу Летингтона и стала перечитывать в ней то, что касалось Генри Дарнли.

В конце того же года английские войска оккупировали Гавр. Решившись вступить в войну, Елизавета действовала жёстко. Сесилу, впавшему было в немилость, удалось вернуть себе её благосклонность (это была одна из тех внезапных перемен в её отношении к людям, которые всех так удивляли), она послала за ним, провела наедине с ним три часа, а на следующий день вышла к придворным, демонстративно опираясь на его руку. Если временами она к нему слегка охладевала, это лишь заставляло его сильнее изощрять свой ум; благодаря этому он не впадал в самоуспокоенность и работал лучше. Елизавета подчиняла его себе постепенно, но это ей удалось целиком и полностью точно так же, как и с Дадли. Сэр Вильям любил свою жену и многочисленных детей, которых становилось всё больше, но ему было не под силу объяснить, что привязывает его к Елизавете — то была странная смесь восхищения и страха перед её непредсказуемостью.

Однако в марте 1563 года война во Франции закончилась пленением протестантского принца Конде и убийством главы католической партии герцога де Гиза. Внезапно возникшая из политической безвестности фигура регентши Екатерины Медичи поначалу казалась смешной, но вскоре выяснился её подлинный масштаб. Нелюбимая жена, чужеземка, за которой не было ничего, кроме состояния семьи флорентийских банкиров, из которой происходила, она сумела положить конец войне во Франции и обнаружила политический талант весьма зловещего свойства. Первое, что она предприняла, было объединение войск гугенотов и католиков против англичан в Гавре. Это был умный ход; религиозные различия ушли на второй план в сравнении с патриотической ненавистью к старинному врагу, который воспользовался раздорами между французами, чтобы предъявить свои претензии на их землю, сделав своей целью захват Кале. Не успев повоевать на стороне Конде, солдаты Елизаветы оказались осаждены сторонниками Конде, которые действовали заодно с католическими войсками, началась затяжная и ожесточённая схватка, в которой англичане сражались мужественно и стойко. Раздражённая неудачами и обеспокоенная исходом дела, Елизавета теперь поддерживала свою армию с той же яростью, с какой ранее противилась её отправке во Францию, а Сесил теперь был её самым доверенным лицом. Однако все её старания и боевые качества гаврского гарнизона оказались бессильны перед врагом ещё более страшным, чем французы. В порту началась чума, и вскоре там умирало по сто человек в день, а заболевало в два раза больше. Оставалось только согласиться на предложенный Екатериной Медичи мир и окончательно отказаться от всех претензий на Кале.