Елизавета I

— Таков же был и наш отец, — сказала Мэри Сидней. — Он добивался власти так же, как некоторые добиваются женской любви; иногда мне кажется, это влечение сильнее. Роберт именно таков, как вы говорите, и даже больше; я его отлично знаю, и он весь в отца. И тот и другой при желании своим обаянием могли вскружить голову кому угодно, а между тем в угоду своим амбициям они бы не пощадили даже кровную родню. Другой мой брат, Гилдфорд, женился на королеве Англии, и ему отрубили голову за час до её казни. Кстати, я напоминала Роберту о его судьбе. Но Роберт никогда не будет для вас опасен, госпожа, — просто вы слишком сильны и умны для того, чтобы ему это позволить. Вы можете и дальше держать при себе Роберта и других ему подобных, это известно и вам, и ему. Он знает, что он вам не пара, и, может быть, это ещё одна причина того, почему ему нравится смотреть на себя глазами глупенькой потаскушки леди Эссекс.

— Итак, ты мне советуешь смотреть на всё сквозь пальцы, — сказала наконец Елизавета.

— Я вам советую действовать так, как вы сочтёте нужным, госпожа. Если без Роберта вы не можете быть счастливы, держите его при себе. В конце концов, мало кто из женщин любит святых и желает их. Если вы можете от него отказаться и не сожалеть об этом, так и сделайте. Только дайте мне слово, что не скажете ему о том, что говорили со мной на эту тему. Думаю, если бы он знал, как я ответила на первый заданный вами вопрос, он бы меня убил.

— Он никогда об этом не узнает, — сказала Елизавета. — И боюсь, он никогда не будет знать, чем тебе обязан. Если бы я с тобой не поговорила, думаю, в конце концов я бы отправила его в Тауэр. А теперь я буду... смотреть на всё сквозь пальцы.

Сделав несколько быстрых шагов, королева подошла к леди Сидней и, положив ей руку на плечо, поцеловала в изъеденную оспой щёку.

— Теперь я дважды в долгу перед тобой, милая моя Сидней. Благодарю тебя от всего сердца.

* * *

— С вашей стороны, сэр Вильям, было очень любезно снабдить меня таким замечательным конём.

Сесил, сидевший напротив лорда Джеймса, пожал плечами; они находились в покоях Сесила во дворце Нонсач, бывшего любимой загородной резиденцией Генриха VIII до того, как он приобрёл Хэмптонкорт. Елизавета обычно жила здесь ранней весной.

— Это всего лишь небольшой подарок, лорд Муррей; я не Бог весть какой наездник, но в лошадях разбираюсь.

— Как, полагаю, и во всём, чем вы занимаетесь, — медленно проговорил Муррей.

Уже десять минут он внимательно рассматривал Сесила, но не смог добавить к своему мнению о нём ничего нового по сравнению с тем, которое составил при первой встрече с ним в аудиенц-зале королевы: спокойный и осмотрительный человек, одетый так же скромно, как сам лорд Муррей, но при этом твёрдый как сталь и, вероятно, беспощадный, если встать у него на пути.

— Я делаю всё, что в моих силах, — любезным тоном ответил Сесил. — Я, милорд, служу взыскательной госпоже, которая не щадит ни себя, ни своих слуг. Она ожидает от нас умелой и результативной работы; я стараюсь оправдывать её ожидания хотя бы в том, что касается лично меня.

— Ей очень посчастливилось, — мрачно проговорил Муррей.

Благодаря французскому послу рассказ о том, какой приём оказала ему английская королева, облетел всю Европу. Муррей не мог простить ей этого умышленного унижения, но ещё больше он её возненавидел за язвительные выпады, сделанные против него наедине. Муррей ненавидел Елизавету, но ещё более ненавистно ему было его положение изгнанника в этой стране, жизнь среди этого народа, к которому он питал всё большую неприязнь. Ему внушал отвращение английский климат, многословие и упадок нравов, которые были заметны повсюду, среди всех слоёв общества; в религиозных догматах здесь царила такая чересполосица, что они были иными едва ли не в каждом приходе; средний класс был чересчур влиятелен, а аристократия привержена материальным благам и настолько изнежена своей суетной и самовлюблённой королевой, что он мог бы поклясться, что мужчин в английском высшем обществе трудно отличить от женщин. Муррей тосковал по морозному прозрачному шотландскому воздуху почти до физической боли. Однако пока что ему не удалось примириться со своей сводной сестрой Марией.

— Видит Бог, я бы желал, чтобы шотландская королева проявила то же благоразумие, что и королева Елизавета, — сказал он. — Впрочем, не выйди она замуж за этого негодяя, она не оказалась бы в нынешнем положении; без моей поддержки и поддержки моих друзей, которых она изгнала из страны, она всецело зависит от него!

— Как нам известно, она беременна, — заметил Сесил. Собственно, эта новость и вынудила его пригласить этого малосимпатичного шотландца к себе для того, чтобы оценить политическую ситуацию.

Муррей кивнул:

— Да, и одному Богу известно, каково будет потомство от такого брака, если, конечно, слухи неверны и отец ребёнка — действительно Дарнли.

На секунду выцветшие глаза Сесила прищурились.

— Какие слухи, милорд?

— Если вам они неизвестны, — с горечью ответил Муррей, — я могу изложить вам их суть в сильно смягчённом виде. Моя сводная сестра без ума от музыки; эта её привычка всегда меня раздражала, но она привезла её из Франции, где воспитывалась. Она держала при дворе музыкантов, а два года назад взяла к себе на службу итальянского певца. Его имя Риччио; трудно себе представить более безобразное существо — кривобокий как сучок и хитрый как крыса. Нет нужды вам объяснять, что милорд Дарнли удостоил его своего особого внимания. То было в первые дни его брака с королевой, когда она совершенно утратила способность здраво рассуждать или хотя бы соблюдать внешние приличия; всякий, кому милорд Дарнли оказывал покровительство, немедленно оказывался в числе её приближённых.

— Если я не ошибаюсь, — перебил Сесил, — секретаря королевы Марии зовут Риччио?

— Это он и есть, — угрюмо проговорил Муррей. — Он сумел настолько втереться ей в доверие, что она назначила его на эту должность и оказывает ему такие знаки своего расположения, что теперь её царственный супруг ненавидит его так же яростно, как раньше любил.

— А насколько мне известно, королева, ваша сестра, теперь питает к своему мужу неприязнь такую же сильную, какова раньше была её любовь к нему, — сказал Сесил.

— Провидение её покарало, — удовлетворённо заметил Муррей. — Теперь она понимает, что мои предостережения были справедливы: её супруг — пьяница и распутник, не чтящий ни Бога, ни людей. Как я слышал, он бесчестно обращается с ней даже теперь, когда она ждёт ребёнка.

Судя по его тону, он считал: каковы бы ни были нынешние страдания королевы Марии, это не более чем справедливая кара за то, что она действовала вопреки его советам.

— В таком случае сейчас она, должно быть, готова подумать о том, чтобы вернуть вас в Шотландию, милорд, — предположил Сесил.

— Ха! — Муррей издал злобный смешок. — Плохо же вы знаете мою сестру, если думаете, что в деле управления государством она хоть в какой-то мере руководствуемся политическими соображениями! Её неприязненное отношение ко мне и другим лордам-протестантам неизменно, а о нашем возвращении в Шотландию она и слышать не хочет. Впрочем, она теперь вообще не хочет слышать никого и ничего, кроме того, что подсказывает ей её необузданная натура и советует эта итальянская змея. Мэйтлеид Летингтон мне далеко не друг, но даже он больше не имеет на неё никакого влияния. Пришло время действовать другими методами. Поэтому-то я и пришёл к вам, сэр Вильям; я полагаю, вы к нам расположены, а посему вас следует посвятить в наши планы.