Елизавета Петровна

Любила Елизавета и построенный еще ее отцом Екатерингофский дворец, стоявший в том месте, где Нева впадала в Финский залив. В этом уютном, уединенном месте многое напоминало императрице о ее детстве. Дворец был возведен в 1711 году, и еще во времена Елизаветы в нем хранилось немало личных вещей Петра Великого, его книги, картины, множество китайских вещей - вазы, фонари, ширмы. Сама Елизавета перестроила этот дворец, и для нее сделали несколько богато украшенных комнат, стены одной из которых украшал белый бархат с цветами, а другой - атласный штоф. В других комнатах висели первые русские гобелены, живописные и тканые картины. Возможно, что звон старинных английских часов напоминал императрице ее детство - эти часы привезли из Англии еще для Петра, и с тех пор они отбивали быстротекущее время (Пыляев, 1990, с.81-85, 160-165, Лонгинов, с.46-49).

Все дворцы, как каменные, так и деревянные, строились в стиле барокко - вначале в его более скромном голландском варианте, а потом - в пышном итальянском. Именно из Италии с шестнадцатого века пришло в мир барокко. Гений Палладио и его учеников и последователей создал удивительные палаццо и соборы в стиле барокко. Но в Италии, Франции, Голландии, и без того заполненных творениями разных эпох, эти сооружения барокко не стали тем, чем они стали в России. Здесь были целина, простор, немереная страна и бездонная казна, здесь не было предела фантазии, и Растрелли сумел заново осмыслить концепцию барокко, он придал светским по преимуществу постройкам в этом стиле невиданный для других стран размах, создавал в России не просто здания в стиле барокко, но целостные ансамбли, поражавшие наблюдателей богатством внешней отделки зданий и фантастической роскошью внутреннего убранства в модном тогда стиле рококо. Этот пышный, вычурный, прихотливый стиль оформления внутренних интерьеров отвечал представлениям Елизаветы Петровны о том, как нужно жить среди красивого, легкого, изящного, веселого, удобного и благозвучного. Растрелли сумел угодить вкусам императрицы, гениально сочетать желания и прихоти заказчицы с традициями и правилами архитектуры и даже национальными традициями России, что позволило впоследствии говорить о школе русского барокко.

Знаменитый собор Смольного монастыря, который начал строиться в 1748 году, чем-то напоминал Успенский собор Московского Кремля, а колокольню собора предполагалось сделать с оглядкой на колокольню Ивана Великого. Кроме Смольного собора до нас дошли еще несколько бессмертных шедевров Растрелли. На крутой горе в Петергофе прямо над фонтанами «висит» Большой дворец - еще одно феноменальное творение Растрелли. Мастер начал строить его с 1745 года. Строительство продолжалось десять лет. Растрелли сумел гениально вписать дворец в природную среду, учесть близость моря, простор небес и лесов вокруг. Архитектор первой половины XIX века В. П. Стасов писал о Растрелли: «Характер зданий, произведенных графом Растрелли, всегда величественен, в общности и частях часто смел, щеголеват, всегда согласен с местоположением и выражающий точно свое назначение, потому что внутреннее устройство превосходно удобно…» (цит.:Овсянников, с.95). Шедевром же шедевров Растрелли стал даже не Зимний, Строгановский или иные дворцы, а роскошный Екатерининский дворец в Царском Селе. Архитектору потребовалось одиннадцать лет, чтобы построить в пригороде столицы волшебный Царскосельский дворец.

Удивительное зрелище открывалось перед теми, кто ехал в Царское Село из Петербурга. Перед ними среди лесов и полей, на фоне голубого неба, сверкал огромный золотой чертог. Как писал сам Растрелли, «весь фасад Дворца был выполнен в современной архитектуре итальянского вкуса; капители колонн, фронтоны и наличники окон, равно как и столпы, поддерживающие балконы, а также статуи, поставленные на пьедесталах вдоль верхней балюстрады Дворца - все было позолочено». Вызолочены были даже будки часовых вокруг дворца (Материалы, с.24). А над всем этим великолепием блистали золотые купола придворной церкви. Идет уже третье столетие, как построен этот дворец, которому, как некогда пошутил иностранный дипломат, гость императрицы, не хватает только одного - футляра, чтобы сохранить эту жемчужину.

Еще в тридцатые годы XVIII века здесь было довольно глухое место. На поляне возле финской деревни стоял небольшой дворец Екатерины I (вначале деревянный, а с 1718 года - каменный), некогда подаренный Петром своей жене. По наследству он перешел к цесаревне Елизавете, она приезжала сюда, чтобы поохотиться, весело провести время вдали от двора Анны Ивановны и глаз ее соглядатаев. Жить же постоянно во дворце матери было небезопасно - вокруг стояли нетронутые, дремучие леса, шалили разбойники. Сохранилось письмо Елизаветы 1735 года из Царского Села к управляющему петербургским дворцом. «Степан Петрович!
– писала цесаревна.
– Как получите сие письмо, в тот час вели купить два пуда пороху, 30 фунтов пуль, дроби 20 фунтов и, купивши, сей же день прислать к нам сего ж дня немедленно, понеже около нас разбойники ходят и грозились меня расбить» (Бенуа, с.22). Дело было, по-видимому, серьезное - в те времена разбойники извещали свою жертву о намерении напасть на нее.

С Царским Селом у Елизаветы были связаны теплые, детские воспоминания - она всю жизнь так любила это место! Царское Село было для нее таким же отчим домом, как для Петра Преображенское, а для Анны Ивановны Измайлово. Сюда ее тянуло всегда, здесь она провела детство и беспечную юность, здесь она укрывалась от безобразной старости. С приходом цесаревны к власти местность вокруг этого глухого урочища разительным образом переменилась. Растрелли получил задание построить новый дворец и приказ ради возводимого шедевра не жалеть ни материалов, ни денег, но, несмотря на весь свой талант, он никак не мог угодить вкусам императрицы, раз за разом заставлявшей переделывать дворец; подчас архитектору было непонятно, что же она от него хочет. Как писала в конце XVIII века императрица Екатерина II, «это была работа Пенелопы: завтра ломали то, что было сделано сегодня. Дом этот был шесть раз разрушен до основания, и вновь выстроен прежде, чем доведен был до состояния в котором находится теперь. Целы счета на миллион шестьсот тысяч рублей, которых он стоил, но кроме того, императрица тратила на него много денег из своего кармана, и счетов на них нет» (Екатерина, 1907, с.120-121). И все же когда, наконец, Растрелли закончил свой шедевр, восторгам не было конца.

Помимо изумительного внешнего вида посетителей потрясало внутреннее убранство дворца. В 1754 году на экскурсию во дворец был вывезен весь дипломатический корпус, и дипломаты «с особливым прилежанием смотрели как резную и позолоченную работу, так и особливо плафоны, весьма выхваляя великолепность и вкус оных украшений… наслаждался смотрением оных украшениев» и вообще весьма адмирировали (восхищались) «не токмо одно великолепие и богатства, употребленные как в наружных, так и внутренних убранствах всего огромного здания, но изрядный и особливый вымысел и порядок, который при всем усматривался» (АВ, 4, с.656). Что могли видеть гости императрицы Елизаветы, описывает знаток Екатерининского дворца Александр Бенуа: «Через светлую, украшенную золоченою резьбою дверь, на которой лепилась картуш с государственным гербом, входили в самый дворец. Сразу же из первой залы открывалась нескончаемая анфилада позолоченных и густо разукрашенных комнат. В глубине этого таинственного лабиринта, за бесчисленными дверями и стенами жило мифическое существо - «самая благочестивая государыня императрица». Оттуда, из глубины глубин, точно из какого-то зеркального царства, подвигалась она в высокоторжественных случаях и выходила к толпившимся в залах подданным. Медленно превращалась она из еле видной, но сверкающей драгоценностями точки в явственно очерченную, шуршащую парчой и драгоценностями фигуру».

Миновав анфиладу проходных комнат - антикамер с их живописными плафонами, наборными паркетами, позолоченной резьбой, орнаментами, нарядной голубизной голландских изразцовых печей, гости попадали в Большой зал – главную архитектурную драгоценность дворца. В этом зале происходили балы и торжества. Вот как увидел современник - французский дипломат - этот зал в конце 1750-х годов: «Красота апартаментов и богатство их изумительны, но их затмило приятное зрелище 400 дам, вообще очень красивых и очень богато одетых, которые стояли по бокам зал. К этому поводу восхищения вскоре присоединился другой: внезапно произведенная одновременным падением всех штор темнота сменилась в то же мгновение светом 1200 свеч, которые со всех сторон отражались в зеркалах». Речь идет о трех сотнях зеркал в золоченых рамах, занимавших сверху донизу простенки между окнами Большого зала. Фантастический эффект, описанный автором, состоял в том, что все свечи начинали многократно отражаться как в зеркалах, так и на поверхности зеркального наборного паркета, создавая иллюзию волшебного расширения пространства. Потом, как пишет французский дипломат, заиграл оркестр из 80 музыкантов, и бал открылся.

«Зала была очень велика, танцевали зараз по двадцать менуэтов, что составляло довольно необыкновенное зрелище. Бал продолжался до одиннадцати часов, когда гофмаршал пришел доложить Ея величеству, что ужин готов. Все перешли в очень обширную и убранную залу, освещенную 900 свечами, в которой красовался фигурный стол на четыреста кувертов. На хорах залы начался вокальный и инструментальный концерт, продолжавшийся во все время банкета» (Мессельер, с.970).

Гости, по-видимому, перешли в Картинную столовую - другое чудо дворца. Все стены этого зала были сплошь покрыты картинами, разделенными лишь узкими золотыми рамами. Это создавало впечатление единой живописной панели, составленной из сотни картин знаменитых художников. Как пишет Бенуа, «эта «варварская», с точки зрения музейной техники развеска имеет, однако, свою декоративную прелесть. Потускневшие от времени краски этих полотен сливаются в однозвучный и благородный аккорд. Глаз скользит по роскошному полю, целиком состоящему из ценных произведений искусства… Стены Картинного зала напоминают древние пиры, когда столы ломились под нагроможденными яствами, а приглашенные насыщались одним видом такого изобилия, не успевали и не могли отведать и десятой доли угощений. Желанный эффект был достигнут: гости уходили, пораженные богатством хозяев. Едва ли Елизавета, любившая, правда, живопись, но не имевшая к ней глубокого отношения, желала произвести иное впечатление на своих приглашенных. Весь дворец, с его наружной и внутренней позолотой, с его сказочной и даже разнузданной роскошью, должен был давать представление о каком-то сверхчеловеческом богатстве. И картинная коллекция не могла при этом предъявлять права на самостоятельное значение. Картины совсем так же, как и золото, и янтарь, и полы из заморских дерев, и горы редкого фарфора, должны были в своей совокупности, в своей массе говорить о чрезвычайных сокровищах императорского дома, а следовательно, и об его могуществе».

А как была изящна наполненная удивительными восточными вещами Китайская комната. А рядом сияла своими дивными панелями Янтарная комната. Как известно, ее по эскизам талантливого немецкого архитектора Андреаса Шлютера и под руководством архитектора Гете делали два прусских мастера Эрнст Шахт и Готфрид Турау для дворца в Шарлоттенбурге, принадлежавшего первому прусскому королю Фридриху I. Еще никто так не поступал с янтарем - обычно его использовали в украшениях, инкрустациях, при оформлении мебели. Здесь же мастера, тщательно подбирая обработанные куски янтаря, создавали панели и мозаичные картины необыкновенной красоты. В Пруссии Янтарную комнату так и не собрали в одном помещении, и презиравший роскошь Фридрих-Вильгельм I спрятал сокровище в цейхгаузе. Теперь неясно, при каких обстоятельствах она попала к Петру I, который получил ее в подарок от своего союзника прусского короля. Возможно, это была плата за города шведской Померании, отданные пруссакам, возможно, Петр попросту выпросил Янтарную комнату у коронованного приятеля. Известно, что он также просил, даже требовал, чтобы город Данциг (современный Гданьск) отдал ему висевшую в городском соборе картину «Страшный суд», чем-то особенно поражавшую современников. Однако Данциг отстоял свою драгоценность.

Как бы то ни было, янтарные панели были привезены в Россию и пролежали втуне до 1743 года, когда Елизавета Петровна распорядилась установить их в своем Зимнем дворце. Но когда началась постройка последнего (четвертого) Зимнего дворца и старые покои начали ломать, был дан приказ - панели «Ентарного кабинета» на руках перенести в Царское Село, что солдаты и сделали весной 1755 года. Растрелли и мастер Мартелли полтора месяца устанавливали Янтарную комнату в Екатерининском дворце. Растрелли внес усовершенствования в устройство комнаты, он переделал некоторые панели, приказал дописать красками «под янтарь» те панели, которых «не хватало» по размерам комнаты, украсил комнату зеркальными пилястрами, золоченым фризом и добавил другие - в стиле барокко - интерьерные детали. Вдоль стен стояли столики с янтарными статуэтками, различными кунстами - диковинками и поделками из янтаря. И хотя потом Янтарная комната много раз переделывалась, она сохраняла основные архитектурные идеи Растрелли, которому, кажется, одному оказалось по плечу вписать этот великолепный шедевр в архитектурное произведение.