Елизавета Тюдор

Елизавета I, кормящая «нидерландскую корову». Неизвестный фламандский художник. Около 1583 г.

Мария Стюарт в трауре по первому мужу Франциску II. Около 1560 г.

Филипп II. С. Коэлъо. 1583 г.

Казнь Марии Стюарт в замке Фотерингей 18 февраля 1587 года.

Иллюминованная грамота Филиппа II с его портретом, подписанная в октябре 1588 года после поражения Великой Армады.

Текст приказа Елизаветы I об атаке Кадиса. 1587 г.

Фрэнсис Дрейк.

Неизвестный художник.

Один из самых удивительных елизаветинских морских волков — У. Рэли, совсем непохожий на моряка изысканный придворный, поэт и философ, пронес имя Елизаветы через дебри Амазонки и Ориноко, куда он отправился искать легендарную страну Эльдорадо. Рэли открыл Гвиану, описав впоследствии нравы местных индейцев и свои приключения. Едва ли можно вообразить себе более забавную и трогательную картину, чем английский дворянин, показывающий индейцам изображение королевы Елизаветы и втолковывающий им через нескольких переводчиков, что она — великий касик севера, их большой друг и враг злого касика испанского короля. Индейцы дивились и кланялись ее портрету…

Всего два десятилетия потребовалось англичанам, чтобы донести свой флаг — красный крест святого Георгия на белом фоне — до самых отдаленных уголков мира: до Сибири на северо-востоке, Канады и Гренландии на северо-западе, Африки, Филиппин и Молукк, Южной Америки. С законной гордостью Ричард Хаклюйт вопрошал: «Кто из королей этой земли до ее величества видел свое знамя, водруженное у Каспийского моря? Кто из них когда-нибудь вел дела с императором Персии? Кто когда-либо прежде видел английского подданного… у султана Константинополя? Кто когда-нибудь слышал об английских консулах в Триполи в Сирии, в Алеппо, в Вавилоне, в Басре, и более того… в Гоа? Разве до этого английские корабли становились на якорь в великой реке Ла-Плата? Проходили вновь и вновь Магеллановы проливы?»

Мир больше не принадлежал безраздельно Испании. Островной народ смело утверждался в нем, готовый постоять за свои права в любом полушарии. Нация мужала, становилась крепче и увереннее в себе вместе со своей королевой, к ногам которой ее герои слагали лавры всех своих побед. Источник их воодушевления, их путеводная звезда звалась Елизаветой. Хаклюйт восторженно писал, что она «унаследовала от своего знаменитого отца героический дух и наиславнейшую расположенность» к великим предприятиям.

Но, как это часто бывает, всплеском патриотических чувств и национальной консолидацией англичане были не в последнюю очередь обязаны своему новому врагу — католической Испании. Национальное противостояние, усиленное религиозным, все более превращало Англию в сугубо протестантскую страну, в которой все меньше места оставалось для компромисса с католиками, и воспламененное общественное мнение постепенно лишало королеву возможности маневра.

Протестанты и католики: потерянный рай

В течение первых десяти лет правления Елизавете удавалось сохранять Англию тихой гаванью Европы, где не бушевали религиозные страсти и христиане не проливали кровь христиан. Ее континентальные соседи справлялись хуже. Во Франции с воцарением Карла IX и приходом к реальной власти его матери Екатерины Медичи борьба между гугенотами и католиками то разгоралась, то утихала, смягченная ее политическими маневрами и компромиссами; но конфессиональный вопрос оставался неразрешенным, и страна неуклонно сползала к Варфоломеевской ночи. У испанцев дела обстояли еще плачевней: Нидерланды — самая богатая и развитая часть империи Габсбургов, бриллиант в ее короне — были готовы отложиться от Испании. В 1566 году там началось национально-освободительное движение, переросшее затем в восстание. Реформированная религия — кальвинизм — исподволь пустила здесь глубокие корни, и фламандцы не желали больше отдавать плоды своей богатой земли католическим королям Испании. Филипп II послал в Нидерланды герцога Альбу, бестрепетной рукой подавившего восстание и залившего страну кровью «еретиков», но справиться с ними окончательно ему не удалось; в стране развернулось партизанское движение.

Протестантская Англия, куда было так легко добраться из Нидерландов через узкий пролив, дала приют многим, спасавшимся от террора Альбы. Фламандские эмигранты-ткачи основали целые поселения в Эссексе. Королева Елизавета лично посетила их в Колчестере и пообещала свое покровительство на новой родине. Английские порты неофициально предоставляли убежище фламандским морским партизанам — гезам, которые совершали оттуда налеты на испанские суда. Одним словом, в Англии было в избытке тех, кто мог рассказать об ужасах испанской оккупации и о том, как гибнут на кострах мученики за истинную веру. У англичан еще были слишком свежи их собственные воспоминания о религиозных преследованиях во времена Марии Тюдор. Неизбежно возникали страхи и опасения относительно того, что станут делать испанцы, если окончательно «усмирят» Нидерланды. А что, если они захотят предпринять молниеносный бросок через пролив и начнут интервенцию в Англию, чтобы с корнем выполоть протестантизм в Европе? Опасность казалась более чем реальной. Английским дипломатическим и тайным службам было хорошо известно, что в Испании партия «интервенционистов», сторонников вторжения в Англию, была достаточно сильна, и только здравый смысл Филиппа сдерживал их пыл.

Масла в огонь подливала и английская католическая эмиграция. За десять лет изгнанники оперились и основали несколько духовных семинарий, где иезуиты готовили священников из числа молодых английских католиков. Туда стремились тайно отправить своих сыновей многие семейства, которые внешне приняли реформированную англиканскую церковь, но на деле сохраняли верность старой религии. Юноши уезжали на континент под предлогом путешествия или получения образования в одном из университетов Франции или Германии, а оказывались семинаристами в Дуэ или в Риме. Их наставники отцы иезуиты считали, что во имя торжества католической религии допустимо совершить смертный грех — убийство, при этом их не останавливал даже сан Божьего помазанника, если таковой являлся врагом истинной религии. Идея тираноубийства вообще была idee fixe XVI столетия. Протестанты призывали избавляться таким простым, но действенным способом от католических монархов-тиранов, католики — наоборот. Как ни старалась Елизавета пройти по лезвию ножа и остаться доброй государыней для всех своих подданных, обстоятельства складывались таким образом, что ее имя все больше ассоциировалось с делом протестантизма. Не учиняя религиозных преследований и не отправив на костер ни одного еретика, она тем не менее сделалась для иезуитов и их питомцев «еретичкой и тираном». Что, если найдется решительный католик, желающий избавить Англию от протестантской государыни одним ударом кинжала? Возможные последствия казались дальновидным иезуитам весьма заманчивыми. Смерть английской королевы, этой «смоковницы бесплодной», у которой не было законного наследника, немедленно погрузила бы страну в безвластие и смятение. В этих условиях, по их мнению, католическая партия в Англии — магнаты Арунделы, Монтагю, Ленноксы и весь католический север с легкостью смогли бы возвести на престол ближайшую претендентку — Марию Стюарт, которая восстановила бы католичество. С Англией как очагом протестантизма было бы покончено, притом без особых расходов на крестовые походы, армии вторжения и флот. Законные права Марии на корону значили очень много в этой схеме. Они давали основания надеяться, что, как и в случае прихода к власти Марии Тюдор, легитимизм одержит верх над религиозными чувствами англичан и они не окажут сопротивления законной королеве. Отцы иезуиты не учитывали только одного: это было другое время и другая нация, а Мария Стюарт была иностранкой, к тому же запятнавшей себя убийством.

Итак, снова Мария Стюарт. В своем почетном заключении при далеко не строгом режиме, установленном для нее графом Шрусбери, она не только пользовалась отличительными знаками королевского достоинства, восседая под балдахином с государственным гербом, но и активно переписывалась с европейскими монархами, пытаясь интриговать и добиваясь своего возвращения на шотландский престол на почетных условиях. Занятым собственными проблемами католическим государям было не до нее: в Лувре ее рассматривали как ставленницу Гизов, к которым правящая династия Валуа относилась с большим подозрением, в Эскориале сочувствовали, но не настолько, чтобы протянуть руку помощи и нарушить хрупкое равновесие в отношениях с Англией.

Парадоксально, но Елизавета оставалась единственной, кто пытался еще восстановить Марию на троне, упорно настаивая на этом в переговорах с шотландскими протестантами. Тем же Мария была попросту не нужна: у лордов под крылом воспитывался ее сын Яков — будущий король Шотландии. Единственное условие, при котором они соглашались принять королеву обратно, было отречение от престола в его пользу. Обеим королевам такое требование казалось абсурдным.

В Йорке на англо-шотландских переговорах о судьбе Марии обе делегации, измученные твердостью Елизаветы, не желавшей покинуть кузину в беде (в этом они были склонны видеть скорее твердолобость), пришли к мысли, что панацеей может стать брак Марии с тем, чью кандидатуру одобрит английская королева. Это непременно должен был быть протестант, верный Елизавете и способный послужить гарантом незыблемости протестантизма в Англии и Шотландии. В недобрый час взгляд шотландцев остановился на кузене Елизаветы герцоге Норфолке. Он был одним из тех, кто расследовал дело об участии Марии в убийстве мужа, и совсем не обольщался в отношении той, чье преступление ужаснуло его. Впервые услышав о брачном предложении, герцог искренне ответил, что «предпочитает спать спокойно на своей подушке». Идея тем не менее захватила английскую делегацию. Они увидели в потенциальном браке Марии и Норфолка возможность разрешить не только шотландские, но и английские проблемы. Если бы ближайший родственник королевы, первый среди английских аристократов, единственный английский герцог, получил корону Шотландии, то эту чету можно было бы без опасений провозгласить наследниками английской державы в случае, если королева Елизавета умрет бездетной. Англичане оседлали любимого конька — необходимость упорядочить престолонаследие.

Зная более чем нервное отношение Елизаветы к вопросу о преемнике, обе стороны приступили к обсуждению этой проблемы, не ставя королеву в известность о своих планах. В этом была их роковая ошибка, ибо завеса секретности, окружавшая дискуссии, в один прекрасный момент могла вызвать у их государыни сомнения в верности ее ближайшего окружения. Сам Норфолк прекрасно понимал, что его согласие жениться на шотландке может быть легко представлено как государственная измена. Но он был абсолютно лояльным подданным, как и другие члены кабинета, поддержавшие идею этого брака. Даже Лейстер был «за». Приходится признать, что Елизавета сама создала столь двусмысленную ситуацию. Она заставила своих министров уважать ее решение не выходить замуж, но не могла принудить их не думать о том, что произойдет в случае ее смерти. Если бы Мария пережила английскую королеву, ее права среди прочих претендентов были бы самыми предпочтительными. И Сесил, и Лейстер, и даже сам Норфолк охотно бы подписали Марии смертный приговор, но поскольку Елизавета не отдала ее на заклание, им приходилось вырабатывать modus vivendi с потенциальной наследницей престола. Каждый из них принимал меры, чтобы до шотландки не дошли слухи о его личной к ней враждебности, и писал вежливые и даже галантные письма, подстраховываясь на будущее. В этих письмах было много обтекаемых фраз и мало искренности.

Иное дело католические магнаты севера — графы Нортумберленд и Вестморленд с их знанием политической ситуации в северных графствах Англии, где большинство населения оставалось католиками и было настроено в пользу Марии Стюарт. Они не могли не искушать Норфолка мыслью о том, что при такой поддержке женитьба принесла бы ему английскую корону даже скорее, чем он мог рассчитывать. Дискуссии приобретали опасный характер. Лейстер и те, кто был поосмотрительнее, ретировались.

Слухи о матримониальных планах Норфолка неизбежно доходили до двора. Сесил, почти единственный, кто не одобрял этих планов, насторожился и поднял на ноги свою тайную службу. Королева, встревоженная этими известиями, тем не менее поступила в соответствии с принципом «video et taceo» («видеть, но хранить молчание»). Она выжидала, наблюдая за тем, как поведут себя ее сановники. Лейстер почел за благо откровенно рассказать ей о переговорах. Норфолк колебался, не зная, как поступить и в чем оправдываться. Наконец он сделал роковой выбор — молчать, будто он и не вынашивал никаких амбициозных планов. Елизавета дала ему шанс объясниться. «Какие новости?» — спросила она герцога, когда он прибыл из Лондона в Гринвич. «Никаких», — был его ответ. «Никаких новостей? — переспросила она. — Вы приехали из Лондона и не можете рассказать нам ничего нового о браке?» Это был сигнал, знак того, что королева в курсе происходящего, но Норфолк не пожелал его заметить, сделав вид, что не понимает, о чем идет речь. Ужиная с августейшей кузиной за одним столом, он так и не нашел в себе сил открыться ей. Елизавета выждала еще несколько дней, прежде чем прямо потребовать от него рассказа о том, что уже хорошо знала от других. Выслушав герцога, она ограничилась тем, что запретила ему вести какие-либо переговоры о браке.