Елизаветинская Англия. Путеводитель путешественника во времени

Тем не менее, если вы все-таки решите заняться колдовством, будьте осторожны. Если ваша соседка скажет, что вы пришли к ней домой и угрожали ей, после чего ее сын или дочь заболели и умерли, вас могут арестовать, судить и повесить за колдовство. Свидетелей спросят, нет ли у вас животных-компаньонов, в частности кошек или жаб. Ваше тело обыщут на предмет неестественных отметин: через них вы якобы расплачиваетесь с компаньонами своей кровью. Если такую отметину найдут, то проколют иглой, чтобы проверить, больно ли вам; если вас так уколют в суде, кричите во все горло, иначе люди посчитают, что вы отмечены дьяволом. Если вас обвинят в чародействе, то свидетелей спросят, называли ли вы имена адских духов, например Марбаса (он способен исцелить все болезни), Фуркаса (учителя хитрости и коварства), Асмодея (он может сделать вас невидимым) или Аллоцера (он заставит любую женщину полюбить вас). Защитить себя от таких обвинений очень сложно: зачастую свидетелей в вашу пользу просто не найдется.

Вот мы и подошли к последней теме, связанной с колдовством: существует сильнейшее предубеждение против женщин. Сам по себе Акт 1563 года не сексистский, но тем не менее в Англии 90 процентов обвиняемых в колдовстве — женщины. Вы, возможно, подумаете, что это своеобразное последствие бесправного положения женщины в обществе: для многих женщин единственная возможность отомстить обидчикам — заклинания и проклятия. Или же можно предположить, что обвинения в колдовстве — просто выдумки, еще один дополнительный способ притеснения женщин. В любом случае, помните: если вы идете по засыпанной листьями английской дороге и видите одиноко стоящую избушку с соломенной крышей, там вполне может жить ведьма. А если вы скажете, что она никак не сможет убить или покалечить вас, то жители деревни посчитают, что заблуждаетесь именно вы.

Историческое чувство

Жители елизаветинской Англии, в отличие от своих средневековых предков, отлично осознают свое место в истории. Если вы посмотрите на средневековые изображения библейских сцен, то увидите, что жители Древнего мира носят средневековую одежду, ходят со средневековым оружием и плавают на средневековых кораблях. Правители, возможно, и меняются, но для человека Средних веков жизнь кажется такой же, как полторы тысячи лет назад: неурожаи, эпидемии чумы, свержения королей, падения королевств. Резкий контраст с этим составляют взгляды интеллектуалов времен Елизаветы: они понимают, что фундаментальнейшим образом отличаются от своих далеких предков. «Римляне презирали тоги с длинными рукавами», — отмечает Вильям Горман. На резной каминной доске в Хольденби-хаусе центурионы изображены в римских доспехах, обуви и коротких туниках — совсем не похожих ни на какую одежду XVI века.

Чем обусловлено появление этого исторического чувства? Фрэнсис Бэкон лаконично отвечает в «Новом Органоне»: «Книгопечатание, порох и компас: вот три вещи, которые изменили положение дел во всем мире». Но технологический прогресс — лишь одна из причин. Все англичане видят, что старый уклад жизни ушел и уже не вернется. Величественные аббатства разрушены; фермеры хранят зерно в церковных амбарах, а купцы складывают товары в пустых залах монастырей. Аристократические семьи обновляют свои старые замки: строят просторные жилые помещения с длинными галереями внутри старых стен, вставляют в окна стекла, разбивают красивые сады. В 1574 году в полуразрушенной часовне замка Уигмор в Херефордшире доктор Джон Ди находит кучу старинных документов, разбросанных по полу; они лежали там с тех самых пор, как в 1425 году умер последний член семьи лордов. Образованные джентльмены совершают подобные находки по всей стране, в старинных залах и комнатах.

Это ощущение невосполнимой утраты заставляет некоторых людей как можно подробнее описывать прошлое. Толчок этому дал Джон Леланд, изъездивший в 1535–1543 годах вдоль и поперек всю Англию и Уэльс и описавший старинные замки, дворцы, церкви и города. Он просматривает старые документы и обыскивает остатки монашеских библиотек в поисках письменных источников, способных пролить свет на древнюю историю этих мест. Его работа «Трудоемкое путешествие Джона Леланда в поисках английских древностей» (1549) вдохновляет и других историков. Вильям Ламбард в 1576 году выпускает «Прогулку по Кенту»; Вильям Гаррисон в следующем году — «Описание Англии»; в 1586 году выходит «Британия» Вильяма Камдена, разделенная на главы по числу графств. В то же время от пережитков Средневековья избавляются. Лондонская церковь Грейфрайарс продает около 700 гробниц — в том числе резные алебастровые гробницы средневековых королев — мэру города, который, в свою очередь, продает их по цене камня, из которого они сделаны. Возмущенный историк Джон Стоу начинает собирать исторические хроники Лондона, в том числе — список всех надписей на памятниках в церкви Грейфрайарс. Первый том его «Обзора Лондона» выходит в 1597 году; его примеру следует Ричард Карью, опубликовавший в 1602 году «Обзор Корнуолла». В том же 1602 году выходит «Описание Уэльса» Джорджа Оуэна, в следующем — его же «Описание Пемброкшира». Джон Хукер пишет «Краткую хорографию графства Девон», а Сэмпсон Эрдсвик — «Обзор Стаффордшира», распространяемые в рукописном виде. Внезапно, практически из ниоткуда, каждый регион получает новый «обзор» своего прошлого. То же можно сказать и о стране в целом: в 1568 году Ричард Графтон выпускает «Большие хроники», в 1577-м Рафаэль Холиншед пишет «Хроники». Последними в качестве исторического источника для своих пьес активно пользуется Шекспир.

Результатом этого внезапно пробудившегося огромного интереса к истории стало основание в 1572 году Общества антикваров, заседавшего в конторе герольдов в Дарби-хаусе. Члены общества публично читают свои работы и обсуждают свои изыскания. Среди них — Вильям Камден, Ричард Карью, Сэмпсон Эрдсвик, Вильям Ламбард и Джон Стоу, а также другие историки, юристы, герольды и архивариусы, в частности Артур Агард, Томас Тальбот и Роберт Коттон, собравший самую большую библиотеку исторических английских рукописей. Но сила истории такова, что Общество привлекает к себе слишком много нездорового внимания. В английском праве прецеденты могут легко превратиться в правовые принципы, так что исторические документы, связанные с престолонаследием, приводят к щекотливым ситуациям. Когда Роберт Коттон находит завещание Эдуарда VI, где король признает наследницей трона леди Джейн Грей, его просят передать этот документ правительству для уничтожения. Это лишь один пример: у него в руках оказалось немало важнейших документов. Позже, когда королеву просят инкорпорировать Общество и предоставить ему собственное помещение, она не соглашается. Она считает, что история опасна — мы видим это на примере Джона Хейварда, которого посадили в тюрьму за книгу о Генрихе IV И Елизавета в этом не одинока: следующий король распускает Общество антикваров, а через несколько лет королевским указом закрывается и библиотека Роберта Коттона.

Представления общества о себе меняются в течение всего правления Елизаветы — и соответствующим образом меняется и его характер. В конце эпохи общество по-прежнему остается жестоким и милосердным, коррумпированным и мужественным, расистским и гордым. Но англичане окончательно оторвались от средневековых корней, и возврата к ним уже не будет. Вместе с пониманием того, что они не такие, как в прошлом, приходит и другое понимание: что в будущем тоже все будет по-другому. Томас Нортон, драматург, историк и член парламента, с помощью исторических изысканий пробует предсказывать будущие события [49] . Поэты, работающие в последние годы правления Елизаветы, тоже понимают уникальность своего положения во времени, говоря об «эпохе», отличной от всех других эпох. Это самосознание — одна из самых поразительных черт характера елизаветинской Англии; путешественника во времени оно изумит и того больше, потому что во всех предыдущих поколениях оно отсутствовало. В этом еще одна причина, по которой вы, скорее всего, посчитаете, что с елизаветинскими англичанами у вас больше общего, чем с их средневековыми предками. Они открыли сущность «современности»: новизну, радостное возбуждение и непредсказуемость. И кто может винить их за это возбуждение? В конце концов, кто знает, что они откроют потом?

49

В 1582 году Нортон получает задание от Фрэнсиса Уолсингема: посмотреть, что история страны предрекает для ее будущего. Он сообщил, что в истории Британии примерно каждые пятьсот лет происходит серьезнейший переворот, последний из которых случился в 1066 году. Он предсказал, что в Англии вскоре случится новый переворот, и, оглядываясь на недавнюю Реформацию, предположил, что общество преобразится благодаря религии — предсказание вышло очень точным, учитывая события, произошедшие в правление Карла I в середине следующего столетия. См. Barry Shaw, ‘Thomas Norton’s ‘‘Devices» for a Godly Realm: An Elizabethan Vision for the Future’, The Sixteenth Century Journal, 22, 3 (осень 1991), pp. 495–509.

V. Знания первой необходимости

В незнакомой стране даже простейшие повседневные вещи могут вызвать серьезные трудности. Какими монетами нужно расплачиваться за еду? Как здороваться с людьми? Как вести себя за столом? Как сказать, который час? В традиционных учебниках истории вы ответов на такие вопросы не найдете, так что эта глава призвана восполнить ваши пробелы в знаниях.

Языки

Вы хотя бы немного, но знакомы с языком той эпохи благодаря шекспировским пьесам и поэмам, так что понимаете, что он заметно отличается от современного. У него иная структура и построение фраз. В нем есть знаки и условные обозначения в форме каламбуров и аллюзий, многие из которых вы не поймете. Но большая часть трудностей связана именно со словарным запасом. Английский язык, бурно развивавшийся в течение двух столетий до Елизаветы, достиг более или менее современной формы и теперь в основном меняется благодаря заимствованиям из греческого, латыни и других иностранных языков. Их немало — шекспировский лексикон из 20 тысяч слов примерно вдвое превышает словарный запас писателя времен начала правления, и узнать 90 процентов этих слов не составит вам труда. К сожалению, словаря английского языка, который помог бы вам разобраться в оставшихся 10 процентах, не существует. Самый первый — «Алфавитная таблица» Роберта Каудри — уже готовится к печати, но выйдет лишь в 1604 году. К тому же это не совсем словарь, а всего лишь список трудных слов, заимствованных из латыни и древнегреческого.

Ругательства вам проблем не доставят — вы все поймете по тону голоса. Вы, может быть, и не сможете дать определение слову «blithering» (оно значит «несущий чепуху»), но сразу поймете, что если вас назовут «blithering idiot», то это совсем не комплимент. Если кто-то крикнет вам «Sirrah!», то вы быстро поймете всю ошибочность современных предположений, что это синоним уважительного «сэр»; это уничижительное обращение к мальчикам, слугам и мужчинам, которые ниже вас по общественному положению. Популярное среди образованных людей восклицание — «Zounds!» («Да чтоб я…») — это сокращение от полной формы «God’s wounds» («Богом клянусь!», буквально «Раны Божьи»). Кроме того, в ходу и такие восклицания, как «God’s blood!» («Кровь Божья») и «God’s death!» («Смерть Божья»); обоими пользуется и сама королева. Более того, Елизавета в сердцах может воскликнуть даже: «Господи Иисусе!» [50] . Как вы понимаете, в компании пуритан такие фразы весьма неуместны. С междометиями вроде «О God» («О Боже») и «Good God» («Боже правый») вы и так знакомы — они часто употребляются во многих домах эпохи Елизаветы. К этому списку стоит еще добавить «Fie!» («Фи!»), которое выражает изумление, возмущение или отвращение, а также применяемое в качестве междометия слово «Faith!» («Верю!»), которым вы выражаете полнейшее согласие с собеседником.

50

Black, Reign, pp. 5, 364–5.

С более «нормальной» речью существуют две проблемы. Первая — вам встретятся слова, которых вы просто не знаете. Если кто-то скажет «swive» («прелюбодействовать»), «cupshotten» («пьяный»), «foison» («изобилие»), «holpen» («помог»), «beldam» («старая женщина») или «jakes» («туалет»), а вам слова будут незнакомы, то придется спрашивать, что они значат. Вторая проблема еще труднее: многие слова, которые использовались и в елизаветинскую эпоху, и сейчас, за прошедшие столетия сильно изменили свое значение. Представьте себе английский язык в виде широкой реки, в которую постоянно впадают все новые ручеики иностранных слов, острот и новых переживании, а само русло постоянно идет излучинами. Именно это постоянное течение и делает язык живым — это река, а не застоявшееся болото архаичных слов, — и любые метки, поставленные в этом потоке, рано или поздно будут снесены. Возьмем для примера слово «nice». Во времена Елизаветы оно не означает «добрый», как сейчас, — его значение едва ли не противоположно. Оно означает «точный» или «аккуратный» и довольно «холодно»: фраза «they are so nice in measuring their bread» означает лишь то, что «они» очень точно умеют взвешивать хлеб, а не то, что «они» щедры. Слово «cute» изменилось примерно так же: тогда оно значило «острый» и не ассоциировалось ни с какими милыми котятами. Столь же неправы вы будете, предположив, что своего значения не изменило слово «mean» (ныне — «злой» или «подлый»). Тогда оно означало нечто малое и скромное: «mean estate» значит, что у человека небольшой финансовый капитал, a «mean parentage» значит не то, что отец или мать его не любили, а то, что они были бедны. «The meanest woman in town» — не оскорбление, а всего лишь характеристика бедности, скорее сострадательная, чем порицательная. Вы обязательно споткнетесь на слове «several»: в елизаветинской Англии оно означает «раздельный», а не «немного», так что фраза «they went their several ways» означает «они пошли разными дорогами», а не «они прошли вместе по нескольким дорогам». Если о человеке говорят «romantic», то это значит, что он ведет себя «героически» или как персонаж из легенды — а не то, что он дарит возлюбленной красные розы. «Mess» — это не только ситуация неразберихи: куда чаще этим словом обозначают прием пищи за общим обеденным столом; если про вас и другого человека говорят «you share the same mess», это значит, что вы едите из одних и тех же тарелок. У слова «occupy» много значений, большинство из которых связаны с «использованием» — например, «he occupied no silver vessel or plate» («он не пользовался серебряными сосудами и тарелками»). Торговца на ярмарке могут назвать «occupier» [51] , а «man occupies a woman» значит «мужчина занимается с этой женщиной сексом». «House of easement» («дом облегчения») — это синоним туалета или уборной, равно как и «house of office» («дом заседаний») — с работой это словосочетание не связано никак. К сожалению, места, чтобы привести все словарные различия, здесь не хватит, но на всякий случай вот вам еще несколько слов:

51

Например, у Гаррисона в четвертой главе: ‘no occupier shall have occasion to travel far off with his commodities’ («ни один торговец не должен иметь возможности далеко уехать со своими товарами»).

Avoidance — изъятие (не «избегание»)

Bootless — неудачник (не «босоногий»)

Budget — сумка (не «бюджет»)

Cheap — рынок (не «дешевый»)

Counterfeit — похожий (не «поддельный»)

Defecated — чистый, без осадка и примесей, например о напитке (не «после дефекации»)

Ecstasy — безумство (не «экстаз»)

Hold — ставка (например, «I hold you a groat» — «Ставлю четыре пенса»)

Jerks — удары, например дубиной (не «рывки» и не «конвульсии»)

Lawn — высококачественная льняная ткань (не «газон»)

Puke — синевато-черный цвет (не «рвота»)

То resolve — раздумывать, размышлять (не «решаться»)

Scarlet — высококачественная шерстяная ткань (не «алый»)

Slops — предметы одежды (не «жижа», не «пойло» и не «чушь»)