Елка. Из школы с любовью, или Дневник учительницы

Она допила чай и, вздохнув, поставила чашку на стол:

— Равенство, братство… В теории-то все красиво, только на практике ничего не получается. Вот, к примеру, Прудон. Как он говорил? «Собственность — это кража». Правда, он имел в виду крупную собственность. А мелкую, наоборот, защищал, полагал ее основой вечной и незыблемой. Главными помехами считал цены и деньги, поэтому товары предлагал не продавать, а обменивать; предлагал создавать банки, дающие беспроцентные ссуды. Даже попытался открыть один такой, но…

— Ой! — влезла опять Лиля. — Позвольте догадаться! Неужели банк прогорел? А ведь такая классная идея — работать задарма! Он что, дурак, этот Прудон?

— Не дурак, а идеалист, — поморщилась Мадам. Ее тоже коробила Лилина резкость, но замечаний она не делала, понимала, что бесполезно. — Кстати, в середине девятнадцатого века у него было много сторонников, особенно на родине, во Франции.

— Отнять и поделить всегда много желающих.

— А вот тут ты ошиблась. Революцию Прудон отвергал, рассчитывал, что производства постепенно перейдут артелям и кооперативам.

— Ага, уже вижу очередь из олигархов, — усмехнулась Лиля. — На коленках ползут и умоляют: пожалуйста, заберите у нас заводы, скважины, шахты, яхты, особняки. Хотим жить как все, в «хрущевке» на пятидесяти квадратах… Точно — идеалист. Нет, все-таки дурак.

Выходит, даже глупости — и то придуманы до меня.

А если не глупости? Иногда думаю: если я, мама, дядя Витя можем не воровать, не убивать, не обманывать, то почему этого не могут другие? А если могут, значит, все-таки возможно оно — светлое будущее?

14 февраля

Ура! Ура! Ура!

Просто распирает от желания похвастаться: мне прислали целых семь валентинок! Из историков больше только у Наташи, но у нее малышня, пятый-шестой класс, а у меня — девятые. В их возрасте разница в четыре года — это в целую жизнь.

Для валентинок на первом этаже поставили большой контейнер, и с самого утра вокруг него происходило настоящее столпотворение. Младшие, особенно девчонки, подлетали целыми стайками и запихивали открытки толстыми пачками, громко и деловито обсуждая, кто из подружек и за какие такие страшные грехи лишен права получить заветное письмецо.

— …мне позавчера на математике ластик пожадничала! А я ей линейку давала! Помнишь, когда Светлана Семеновна на природоведении велела таблицу начертить?

— …Танька? Обойдется! Думает, если ей бабушка новую кофту купила, может нос задирать!

— С воланчиками, — завистливо вздыхая, отзывалась подружка. — А вот тут, — проводила она вниз по планке, — пуговки. Перламутровые…

Те, кто постарше, подходили по двое-трое. Громко смеялись, пытались выхватить валентинки друг у друга, всем своим видом показывая, что им эта детская чушь и не нужна вовсе, а пришли они так, для прикола.

— А я знаю, Светка Валерке Петрову написала! — дразнила одна.

— Дура! — надувала губы Светка и замахивалась, чтобы ударить. — Сама, наверное, ему написала, а на меня сваливаешь! Думаешь, никто не видел, как ты на дискаче перед ним выплясывала?!

— Сама дура! — ловко увернувшись, радостно выкрикивала задира, польщенная и предположением об отношениях с Петровым, и тем, что ее старания на дискотеке оказались замечены. И, скорее всего, не только Светкой.

Ну а редкие старшие вели себя как и подобает взрослым — спокойно, напуская вид многозначительный и серьезный. Малышня поглядывала на них с уважением, уверенная, что на их ярких бумажках написано куда более важное, чем просто: «Привет! Ты самая классная!» Хотя, думаю, в большинстве случаев они глубоко ошибались: именно это там и было.

Первые уроки прошли в томительном ожидании. Все сидели как на иголках, слушали вполуха и то и дело перешептывались, игриво посматривая по сторонам.

Наконец, на третьем уроке дежурные, временно переквалифицированные в почтальонов, начали разносить открытки по классам. У меня сидел злополучный 9 «Д», и, как только дверь распахнулась, стало понятно, что урок можно считать законченным. Все соскочили с мест и окружили мальчишку, который, гордый своей миссией, выкрикивал фамилии и вручал счастливчикам заветные листочки. Толпа вокруг него постепенно редела.

— Все! — объявил дежурный, но не ушел. Порылся в другой папке, видимо предназначенной для посланий учителям, и протянул несколько открыток мне: — Нате!

В глубине души я, конечно, надеялась получить милую записочку, но мысль эту до последнего старательно от себя отгоняла: приятная неожиданность всегда лучше горького разочарования. Открытки легли на стол широким веером, и по классу прошелестело сдержанно-восторженное:

— Ого!

Меня прямо распирало от желания прочитать их тут же, во время занятия. Рука уже потянулась…

— А что вам пишут? — выкрикнул кто-то с галерки.

И тут же со всех сторон заканючили:

— Прочитайте… Ну, пожалуйста… Мы никому не скажем…

Урок грозил быть окончательно сорванным, поэтому валентинки пришлось отправить в стол, а с классом заполнять придуманную в срочном порядке таблицу. Если в голове ветер, пусть хоть руки делом занимаются. Это я и про себя тоже. Учительница, а рефлексы как у пятиклашки.

На перемене никак не могла дождаться, когда все выйдут. Наконец, закрывшись, разложила открытки перед собой. Большинство оказались вполне стандартные: яркие, обильно усыпанные блестками, голубками, сердечками и прочим разномастным амуром.

Но одна выбивалась из этого единого блестящего строя. Самодельная, из обычного цветного картона, с кроваво-красной розой на переднем листе, вырезанной, судя по толщине бумаги и просвечивающим с обратной стороны буквам, из газеты или недорогого журнала. Цветок был очень красивым, и я даже потешила себя мыслью, что отправитель пожертвовал мне свою самую любимую и дорогую сердцу картинку.

Шестым или каким иным по счету чувством я сразу поняла: эта открытка — главная. И написанное в ней — тоже самое главное. Поняла и отодвинула на край стола. Оставила на десерт.

Я читала, стараясь не торопиться, но почему-то все равно получилось быстро. Комплименты оказались самыми неожиданными.

«Мне нравится у вас учиться» неизвестный (или неизвестная?) К., подумав, усилил вставленным наверху «очень!!!». Помарка, но зато какая приятная!

В другой оказалась орфографическая ошибка, но и она вызвала умиление: «Вы — лудшая!» В конце концов, я преподаю не русский язык, чтобы огорчаться из-за такой мелочи.

«Зеленый костюм вам очень идет!» Не зря, Иринка, мы с тобой ноги по магазинам топтали!