Емельян Пугачев, т.1
Шрифт:
– Ну, вот уж нет, – отвечал Орлов. – Матушка государыня печется о вас, как о... как... Да вот... – он крикнул в дверь, и два солдата втащили в комнату большой сундук. – Это вам, Петр Федорыч, государыня изволили прислать в подарок. – Орлов открыл сундук и начал выгружать на стол снедь, питье, сладости, жаренный в сахаре миндаль, глазированные померанцы, абрикосы, персики, целые горы пряников, закусок, батареи английского портера, бургундского, картузы с ароматным табаком. – Ну, чем Бог послал... Подкрепимся... Потом в картишки.
– У меня ни гроша, поручик, – с плачевной гримасой сказал Петр.
– Господи, твоя воля! – воскликнул
– Мне много и не надо. Куда мне? Вот бы лекаря моего, Лидерса, я совсем болен... Очень болит голова.
– Вижу, – сказал Орлов, смачно пожирая увесистые ломти вестфальской ветчины и запивая пивом. – Шея у вас тонкая, весь вы болезненный, волосенки реденькие. Глаза красные...
– Это от неприятностей...
– Ну, какая там неприятность. Все под Богом ходим. Все, батюшка Петр Федорыч, все!.. А шейка у вас действительно тонковата, Петр Федорыч, зело тонковата.
– Да что тебе далась моя шея! – прикрикнул Петр. – Повесить, что ли, собираешься меня?! – Петр стал бегать по комнате, гримасничать, фыркать.
– Боже сохрани! Да что вы... – замахал на него руками Орлов. – Я ж по-дружески.
– Молчать, молчать! – выборматывал Петр, подбежал к камину, облокотился о мраморный выступ, обхватил ладонями голову, плечи его стали подпрыгивать. Он стоял спиной к удивленному Орлову, сквозь всхлипы кричал надтреснуто: – Дайте мне Елизавету Романовну! За что вы, варвары, мучаете меня?! Дайте Романовну!..
У Орлова остановился в горле кусок, он пучеглазо глядел в спину вчерашнего императора, на его запрокинутую, стиснутую ладонями, полуоблыселую голову. Красные губы Орлова кривились в недоброй улыбке.
– Ну, скрипку, ну, собачку, камердинера... Ну, Нарциса дайте мне... Негодяи!.. Узурпаторы!.. – выстанывал узник.
Подошли офицеры: Бредихин, князь Федор Барятинский (тот, что когда-то не исполнил приказа Петра арестовать Екатерину), Пассек и другие. Петра успокоили, сели за стол, стали пить, несли грязную похабщину, хохотали. Даже солдат, ухмыляясь, крепко закусил губы, чтобы не прыснуть. Только Петр был мрачен, скучал и вздыхал.
Узнав о просьбе узника, Екатерина тотчас отправила в Ораниенбаум генералу В. И. Суворову [24] приказание: «По получении сего извольте прислать в Ропшу лекаря Лидерса, да арапа Нарциса, да камердинера Тимлера, да велите им брать с собою скрипку бывшего государя, да его мопсинку, собаку...»
На другой день комната узника оживилась. Под смычком Петра плаксиво зазвучала горестная скрипка, камердинер и Нарцис смирно стояли у камина и, поймав взор господина своего, со всех ног бросались к нему, чтобы исполнить то или иное желание его.
24
Отец генералиссимуса Суворова. – В. Ш.
Разжиревший мопс то ластился, кряхтя, к Петру, то подолгу смотрел в тоскующие глаза его. Пес недоумевал, почему хозяин перестал прыгать чрез ножку, хохотать и бегать с ним, с мопсом, по аллеям парка? И куда запропастилась добрая толстая тетя, пичкавшая его, мопса, сладостями? И почему хозяин уехал сюда, почему нет с ними прежних человеков, а все новые... Странные, очень странные дела творятся...
Мопс вскакивает на широкую под балдахином кровать, ложится в ногах Петра, вздыхает, в его собачьих преданных глазах влажная печаль.4
Сегодня дежурили при Петре уже два новых офицера, такие же грубые, как и вчерашний. Петр послал Екатерине письмо на французском языке:
«Сударыня, я прошу ваше величество быть уверенной во мне и не отказать снять караулы от второй комнаты, так как комната, в которой я нахожусь, так мала, что я едва могу в ней двигаться. И так как вам известно, что я всегда хожу по комнате, и что от этого у меня распухают ноги. Еще я вас прошу не приказывать, чтобы офицеры находились в той же комнате со мной, когда я имею естественные надобности – это невозможно для меня. Отдаваясь вашему великодушию, прошу отпустить меня в скором времени известными лицами в Германию...
Но в расчеты Екатерины вовсе не входило отпускать Петра куда бы то ни было за пределы России. Она сама да и все приближенные вместе с Паниным судили и рядили, как быть с Петром. Петр являлся вечной угрозой участникам переворота и спокойствию самой империи. Уже дважды в присутствии Екатерины обсуждался этот вопрос, но Екатерина, выслушивая доводы, молчала, предоставляя приближенным читать ее мысли. Конечно, самое лучшее, если б Петр догадался умереть. Но жизнь каждого из смертных, в том числе и несчастного Петра, «в руце Божией».
В конце концов приближенные убедились, что Петр так или иначе должен быть устранен с государственного горизонта. Стали думать, как бы тайно от царицы измыслить к тому план и осуществить его без ее явного согласия.
Между тем кутила Алексей Орлов вместе с офицерами продолжал навещать Петра, устраивать попойки, картежную игру, ссоры между бывшим царьком и офицерами. Петр мало ел, мало пил, охал, жаловался на живот, часто ложился. «Господи, уже не отравил ли меня этот разбойник Орлов?» – в беспомощной тоске думал он и не знал, как спасти жизнь свою.
В ожидании великих милостей брату и себе, Алексей Орлов пьяно, безграмотво, торопливо и небрежно писал императрице:
«Матушка Милостивая Государыня, здравствовать вам мы все желаем нещетные годы. Мы теперь по отпуск сего письма и со всею командою благополучны, только урод наш очень занемог и схватила Ево нечаянная колика, и я опасен, штоб он севоднишную ночь не умер, а больше опасаюсь, штоб не жил... а сие пишу во вторник, в девятом часу вполовине.
Екатерина на следующий день, 3 июля, прислала лекаря Лидерса, а вслед за ним прибыл в Ропшу штаб-лекарь Паульсен. Оба врача особых ухудшений в здоровье узника не нашли.
Ночью, оставшись один, Петр много плакал, а уснув, все звал во сне Романовну. Утром написал два последних письма. Одно по-французски:
«Ваше величество, если вы совершенно не желаете смерти человеку, который достаточно уже несчастен, имейте жалость ко мне и оставьте мне мое единственное утешение Елизавету Романовну... Если же ваше величество пожелали бы меня видеть, то я был бы совершенно счастлив.