Эмери

Серж старался радовать меня как можно чаще. Как будто я была живой, настоящей женщиной.

Я же, в свою очередь, не меньше старалась для него, выбирала в витринах и на дороге цветы и вещи, которые должны были ему понравиться, но оставались вне поля его зрения.

– Я хочу написать книгу.

Когда он, наконец, сказал это, я возликовала так, что Серджио почувствовал это и засмеялся.

Ему исполнилось уже пятьдесят пять, и хотя он был всё так же красив, мне приходилось делать над собой усилие, чтобы не выть от отчаяния. Он научился понимать меня так же хорошо, как самого себя, и это бы его огорчило.

– Это будет большая книга, Эми. Мы будем долго писать ее. Потому что это будет книга о тебе. О нас.

Я молчала, впервые не находя слов и ожидая продолжения, а Серж остановился перед зеркалом, позволяя мне рассмотреть как следует свои морщины.

Как если бы я тысячу раз до того их не видела, не отслеживала, замирая, появление каждой из них.

– Я смертен, а тебя ждёт Вечность. Кто знает, как скоро нам обоим придётся прекратить бежать от мысли об этом, – когда он снова заговорил, голос его прозвучал немного хрипло. – Книги живут, пока их читают, Эми. Я не знаю, что будет со мной. Возможно, после смерти я стану кем-то похожим на тебя, добрым ангелом, спустившийся с небес, чтобы помогать людям. Но я хочу, чтобы у них осталась наша история.

Он в самом деле ничего не знал.

Не хотел слышать, когда я рассказывала ему о том, что смерть не конечна, что за ней непременно последует новая жизнь в новом теле.

Не желал верить, сколь бы страстно ни уверяла его в том, что я далеко не ангел, что ангелы, если они в действительности существуют, едва ли обратили бы на меня свои взоры.

Он жил в чистоте своих иллюзий, а я, стараясь не подавать виду, корчилась от боли, когда он вот так, опрометчивым, но имеющим силу словом предрекал собственную судьбу.

Стать таким, как я. Отзываться на чужой зов и быть для того, чтобы исполнять чужие желания за определенную цену.

В тот момент я узнала, что после его физической смерти потеряю его навсегда.

Уже наутро Серж захотел сесть за работу, и обо всём этом мне нужно было забыть.

Перестать злиться оттого, как сильно я стала похожа на человека, оттого, сколько неудобств и волнений, оказывается, доставляют все эти чувства.

Не горевать о скоротечности человеческой жизни, тридцать лет которой пролетели для меня как один миг.

Запретить себе думать обо всём том, от чего он отказался ради меня. Добровольно и с радостью не позволил себе даже самых простых земных человеческих удовольствий. Всего того, в чем, насколько я понимала к тому моменту, нуждалось большинство людей. Близость и прикосновения себе подобных. Возможность говорить вслух и слышать другой голос в ответ. Видя его насквозь, я знала, что он не отрёкся от меня ни мыслью, ни делом.

И эта книга, – наша книга, – должна была стать вершиной его мастерства.

Серж писал так вдохновенно, что временами задерживал дыхание. Так много, что его тело начинало уставать от сидения за столом и отказывалось подчиняться.

Я неотлучно оставалась рядом, помогала ему обходить острые углы, рассказывать нашу историю правдиво, но без лишних, не предназначенных для чужих ушей и глаз подробностей.

Когда первый экземпляр был готов, он заказал для него кожаный переплёт, – самый дорогой, самый красивый.

– Она всегда будет твоей.

Лучшее, что я смогла сделать для него в ответ, это покинуть его тело. Превратить роман, который он назвал моим именем, в свой новый дом.

Серж сопротивлялся. Он говорил, что ему стало пусто без меня, но я осталась непреклонна, потому что теперь его время имело счёт. Силы, которые он раньше тратил на меня, оказались ему самому нужнее.

За первым экземпляром книги последовал второй, а за ним – третий, четвёртый и пятый.

– У тебя мозоли на пальцах.

– Книги живут, пока их читают. Я хочу, чтобы ты жила, Эмери.

– В этой книге нет финала.

– Потому что есть мы. Разве это не очевидно? Пусть люди придумают его сами.

С тех пор как во мне поселился страх потерять его и понимание неизбежности этого, я почти утратила способность спорить с ним.

Даже когда ни одного из пяти экземпляров Серж не продал.

Он давал одну из книг почитать всем желающим, и случалось так, что за нашей историей выстраивалась очередь, а в доме оставался только мой экземпляр, но ни разу он не взял за это денег.

– Кое-что не продаётся.

– Тебе нужно восстановить хоть что-то. Или написать новое.

– Нет.

– Значит, я не справилась со своей задачей, – он улыбался так безмятежно, что это стало моим последним аргументом.

– Напротив, ты дала мне больше, чем я, смел мечтать. Стала моей женой, моей музой.

Услышав это, я поняла, что значит «горько смеяться».

Он был счастлив со мною так же, как я была счастлива с ним.

Я по-прежнему могла войти в его тело, как в родное, ставшее мне настоящим домом вместилище.

Когда оно ослабело настолько, что Серж уже почти не мог работать, я научилась держать его руку, водить ею вместе с ним по бумаге, не позволяя ей срываться и оставлять кляксы.

Его не стало, когда ему было семьдесят восемь.

Приближение смерти читалось отчётливо, я различила подступающий холод прежде, чем это смог сделать сам Серджио, и вспомнила всё.

Выбрав стать музой для него, я с равным успехом могла бы выбрать любого другого. Того, в чьих руках превратилась бы в оружие, беспощадное и разящее точно в цель. Все эти десятилетия я защищала его там, где он в силу своего незлобивого характера не мог справиться самостоятельно.

Но даже я не могла прогнать Смерть.

Чем ближе она была, тем более безмятежным казался Серж. За три дня перед тем, когда я изо всех сил старалась не метаться от отчаяния, чтобы не напугать его, он развёл поздней ночью костёр во дворе нашего дома и бросил в него четыре книги.

– Что ты делаешь?!

– Я не хочу ни с кем тобой делиться. Не могу.

Впервые в его голосе прозвучала почти что мука.

Я понимала его причины.

Для людей он остался чудаковатым стариком, прожившим всю жизнь в одиночестве.

Никому из них не дано было знать, какой яркой, наполненной любовью и страстью была эта жизнь.