Эмиль из Леннеберги

– Уезжайте отсюда! Уезжайте отсюда! У нас в доме тиф!

Все замерли в смущении и испуге.

Мама Эмиля спросила:

– Что ты там мелешь? У кого это тиф?

И тут в дверях за спиной Кресы-Майи появилась маленькая Ида с фиолетовым личиком, с белыми кругами вокруг глаз и в одной ночной рубашке.

– У меня, – сказала маленькая Ида и восторженно прыснула со смеху.

Все рассмеялись. Все, кроме папы. Он лишь выразительно спросил:

– Где Эмиль?

А Эмиля и след простыл. И пока все пили кофе, Эмиль тоже не показывался.

Выйдя из-за стола, пастор пошел на кухню утешать Кресу-Майю. Она сидела там злющая-презлющая, потому что тиф оказался ненастоящим. Но тут случилось вот что: когда пастор утешал Кресу-Майю, он случайно взглянул на связку писем, которую Эмиль забыл на стуле.

– Нет, просто невероятно! – Пастор ахнул и схватил письмо Адриана из Америки. – Неужто у вас та самая марка, которую я ищу столько лет!

Пастор собирал марки и знал цену редкостям. Без лишних разговоров он предложил за марку, наклеенную на письме Адриана, сорок крон.

Папа Эмиля чуть не задохнулся, услыхав о такой баснословной цене. Подумать только, платить сорок крон за какой-то жалкий клочок бумаги! Он и сердился, и в недоумении качал головой… Надо же! Этому Эмилю опять повезло! Покупка старой бархатной шкатулки оказалась тоже удачной, самой удачной сделкой из всех, какие Эмиль заключил на аукционе!

– Ведь за сорок крон можно купить полкоровы, – сказал папа с легким упреком.

Тут уж Эмиль не мог промолчать. Он приподнял крышку дровяного ларя, где прятался все это время, и высунул свою любознательную голову.

– Когда будешь покупать полкоровы, – спросил Эмиль, – ты возьмешь переднюю часть, что мычит, или заднюю, что бьет хвостом?

– Марш в столярку! – взорвался папа.

И Эмиль отправился в сарай. Но сперва он получил от пастора четыре красивые бумажки по десять крон каждая. А на следующий день он поскакал в Бакхорву. Он вернул хозяевам письма и отдал половину вырученных денег, а потом поскакал домой, напутствуемый добрыми пожеланиями и готовый к новым проделкам.

– Думаю еще поездить по аукционам, – сказал Эмиль, когда вернулся. – Ты как, папа, не против?

Папа что-то пробормотал в ответ, хотя что именно – никто не расслышал.

После того как гости разошлись, Эмиль просидел весь воскресный вечер, как я сказала, в столярной, строгая своего сто тридцатого старичка. И лишь тогда вдруг вспомнил, что день был воскресным и, значит, ножом строгать нельзя, потому что это считается страшным грехом. Нельзя, верно, было и зуб рвать, и тем более разукрашивать кого бы то ни было в фиолетовый цвет. Эмиль поставил деревянного человечка на полку рядом с другими. За окном сгущались сумерки. Он сидел на чурбане и раздумывал о своих проделках. Наконец он сложил ладошки и взмолился:

– Дорогой Боженька, сделай так, чтоб я покончил со своими проказами. Тебя милостиво просит Эмиль Свенссон из Каттхульта, что в Леннеберге.

И тут же принялся за новые проказы.

ВТОРНИК, 10 АВГУСТА

Как Эмиль посадил лягушку в корзинку с кофе и едой, а потом попал в такую жуткую историю, о которой лучше и не вспоминать

В общем-то папе Эмиля можно было и посочувствовать. Если его сынишка заключил несколько сногсшибательных сделок на аукционе, одну лучше другой, то сам папа вернулся с одной лишь свиньей. И представляешь, как-то ночью, когда никто не ждал, это животное принесло одиннадцать маленьких поросят и тотчас сожрало десять из них – так иногда поступают свиньи. Одиннадцатый поросенок тоже не остался бы в живых, не спаси его Эмиль. Он проснулся ночью от боли в животе и вышел во двор. Проходя мимо свинарника, он услышал, что молочный поросенок визжит, будто его режут. Эмиль рванул дверь. В самую последнюю минуту он выхватил маленького поросеночка у его свирепой матери. Да, это в самом деле была злая свинья. Но вскоре она заболела какой-то странной болезнью и на третий день сама сдохла. Бедный папа Эмиля остался лишь с одним-единственным крошечным заморенным поросенком. Вот и все, чем он разжился на аукционе в Бакхорве. Неудивительно, что папа был мрачный!

– От этой Бакхорвы один убыток да беды, – сказал он маме Эмиля однажды вечером, когда все укладывались спать. – Какое-то проклятие лежит на всей их скотине, это ясно.

Эмиль лежал в кровати, когда услышал разговор родителей, и тотчас высунул свой нос.

– Отдай мне поросеночка, – попросил он. – Мне все нипочем, пусть он даже проклятый.

Но такое предложение пришлось папе не по душе.

– Тебе все дай да подай! – сказал он с горечью. – А мне? Мне, выходит, ничего не надо?

Эмиль прикусил язык и некоторое время не вспоминал о поросенке. Кстати, это был совсем тощий, крохотный поросенок, кожа да кости, и синий, будто от холода.

«Видно, проклятие высосало из него все соки», – подумал Эмиль.

Ему казалось ужасным, что такое могло случиться с маленьким поросенком, который никому ничего плохого не сделал.

Так же думала и мама Эмиля.

– Бедный маленький заморыш, – сказала она.

Так говорили в Смоланде, когда хотели пожалеть какого-нибудь малыша.

Лина тоже любила животных и особенно жалела этого поросенка.

– Бедный маленький поросенок, – говорила она. – Он, поди, скоро сдохнет.

И он подох бы непременно, если бы Эмиль не взял его в кухню, не устроил бы ему в корзине постельку с маленьким мягким одеяльцем, не напоил бы молоком из бутылочки и вообще не стал бы ему вместо родной матери.

Подошел Альфред и, увидев, как Эмиль старается изо всех сил накормить бедняжку, спросил:

– Что это с поросенком?

– Он проклятый и не хочет есть, – пояснил Эмиль.

– Ишь ты, а на что же он серчает? – спросил Альфред.

Но Эмиль объяснил ему, что поросенок не серчает, а просто он слабенький и несчастный, ведь на нем лежит проклятие.

– Но я во что бы то ни стало это проклятие сниму, – заверил Эмиль. – Поросеночка я выхожу, это уж точно.

И что правда, то правда, он своего добился! Прошло немного времени, и поросеночек стал шустрый, словно ящеренок – детеныш ящерицы, – розовенький, гладенький и кругленький, словом, такой, какими и должны быть маленькие поросята.

– Глупый маленький заморыш, он, видать, отъелся, – сказала тогда Лина. – Глупый маленький заморыш, – повторила она.

И с этим именем поросенок прожил всю свою жизнь.

– И верно, он отъелся, – сказал папа Эмиля. – Молодчина Эмиль!

Эмиль обрадовался похвале папы и тотчас предусмотрительно спросил:

– Сколько раз мне нужно спасти его, чтобы он стал моим?

В ответ папа только хмыкнул и недовольно взглянул на сына. Эмиль опять прикусил язык и некоторое время не вспоминал о поросенке.