Эмиль Верхарн Стихотворения, Зори; Морис Метерлинк Пьесы

Жидкие аплодисменты.

Я слышал только что крики: «Продажная душа! Его подкупили!» (Оборачивается и хватает с письменного стола папку с бумагами.) Продажная душа! Чего только не делали, чтобы подкупить меня! (Потрясает связкой бумаг.) Все, что низость может предоставить отступнику, все, что подкуп может предложить изменнику, — все обещано в этой пачке писем. Для того, чтобы вы своими руками могли коснуться бесстыдства, хитрости, коварства, низости, слепоты правительства, — я отдаю вам эти письма. Все они сопровождались настойчивыми просьбами, все они были прологом к горячим убеждениям, все они были лишь тенью мерзости, раскрывшейся в личных переговорах. Чего не смели писать, о том говорили, чего не смели сказать вслух, о том шептали на ухо, чего не смели произнести, то подразумевалось. После каждой неудачи атака возобновлялась, на отказ отвечали более щедрым предложением. Под конец была забыта всякая гордость. Мне стоило сделать одно движение, разжать руку, чтобы захватить всю власть и воплотить в одном себе все прошлое. Ах! Поистине я восхищаюсь самим собой, вспоминая, как упорно не разжималась моя рука. А теперь прочтите сами эти письма. (Бросает их в толпу.) Обсудите их, поделите на части, рассейте их на все четыре стороны, по всей Оппидомани. В них отразилось глубокое падение правительства! Вы поймете все. И если я безумно рискую, слагая оружие, то в этом риске — моя неколебимая уверенность. Добровольно, с великой радостью гублю я себя в глазах консулов; я наношу им незабываемое оскорбление и отдаю себя под защиту вашего правосудия. Отныне за мою голову отвечаете вы. Я уязвим со всех сторон, я превратился в яркую мишень, в которую будут направлены все стрелы. Так поклянитесь же мне, что, невзирая на самую черную клевету, невзирая на самую нелепую или самую правдоподобную выдумку, вы все равно пойдете за мной, закрыв глаза и распахнув души!

Клятвы, аплодисменты. Восторженные крики.

Для нас должно быть радостью и гордостью — принадлежать друг другу, одно и то же ненавидеть и любить и одинаково мыслить.

Одобрительные крики.

Я буду вашей душой, вы — моими руками, и мы озарим человечество величием таких завоеваний, что люди, увидев их во всем великолепии осуществления, объявят день нашей победы началом новой эры.

Восторженные крики, затем снова тишина. Эреньен заканчивает свою речь.

А теперь прошу Венсена Ле Бре и Шарля Эно подняться ко мне. Я хочу, чтобы между нами не оставалось никаких недомолвок.

Снова одобрительные восклицания. Эреньен оборачивается и возвращается к Клер, она обнимает его.

Ты видишь, никогда не надо сомневаться в народе. (После минутного молчания.) Скажи нашему разведчику, чтоб он немедленно пришел сюда. Он уже вернулся от Ордэна.

Входят Эно и Ле Бре. Клер выходит.

Ле Бре. Это подлинный триумф.

Эно. О! Вы поистине вождь! Идя против вас, я чувствую свое бессилие, но когда мы заодно, я стою тысячи бойцов.

Эреньен. Наконец-то! На этот раз наше старое правительство, по-видимому, окончательно сброшено в грязь. (Садится.) Несмотря на все свои обещания и клятвы, оно не оказало никакой помощи семьям восставших. Оно поручило нашим людям самую опасную работу: приготовление пороха и взрывчатых веществ. Именно туда падали неприятельские бомбы. Оно составило списки подозреваемых: у каждого из начальников имеется такой список.

Ле Бре. Вы, вероятно, сожалеете о вашем выступлении на Авентине?

Эреньен (резко поворачиваясь к Эно). Нисколько. Знаешь ли ты, Шарль Эно, что я задумал, когда ты поднимал против меня бурю возмущения?

Эно. Учитель, поверьте, моя роль во всем этом…

Эреньен. Не оправдывайся и не перебивай меня — я ведь все забыл. Да, через головы, через негодующие руки побежденного ныне мятежа я осуществлял самую смелую мечту моей жизни, единственную, ради которой я живу. (Внезапно вставая.) Через три дня неприятель мирно войдет в Оппидомань, и мы его примем!

Эно. Это невозможно!

Эреньен. Агенты правительства все время пытались меня соблазнить. Я терпеливо обсуждал положение с ними, расспрашивал их, внушал им иллюзии, требовал от них гарантий, доверия, то подавал им надежду, то отнимал ее, выведывая их тайны, противопоставляя их старческой тактике мою порывистость и гнев. Я играл ими дерзко, безумно — и теперь знаю лучше, чем кто бы то ни было, лучше, чем они сами, насколько близка и неизбежна их гибель. Казна их пуста, запасы истощены, склады разграблены. Нет больше хлеба, чтобы выдержать осаду; нет больше денег для защиты. В каких же оргиях, в каких безумствах и грабежах исчезли народное достояние и продовольственные запасы? Каждый обвиняет всех. Армия? Два дня назад пять батальонов отказались выступить. Решено было казнить зачинщиков. Их привели на казнь, но ни один солдат не пожелал расстрелять их, — они до сих пор живы.

На улице крики: «Да здравствует Эреньен!»

В совете консулы ссорятся. Один предлагает план, другой его отвергает, излагает свой и требует его принятия. Неделю назад министры вынесли решение о вылазке через Римские ворота; они добились общего согласия, но ни один консул не хочет встать во главе войска. Каждый из правителей подсылал ко мне своего шпиона: эти старцы не могут сговориться даже между собой, они напоминают жалких сов в клетке на вертящихся шестах. Они приходят в ужас, кричат, и глаза их закрываются при виде всеобщего пожара. Они сваливают друг на друга свои промахи, ошибки, преступления. Они боятся ответственности. «Что делать?» — таков девиз их правления.

Клер (входя). Разведчик пришел.

Эреньен. Пусть войдет. (Обращаясь к Эно и Ле Бре.) Я рассказал вам, каково положение вещей здесь у нас, в городе: теперь вы сможете судить о том, что происходит у неприятеля. И вы поймете, что война больше невозможна. (Представляет разведчика Ле Бре и Эно.) Вот один из тех, в ком я уверен. Он знает лучше, чем все мы, настроение обеих армий. (Разведчику.) Расскажите им, что вам удалось узнать. (Ходит взад и вперед по комнате.)

Разведчик. В прошлый вторник ночью мой брат был послан на разведку к передовым постам. Он зашел очень далеко, чтобы узнать, повреждены ли укрепления, подвергшиеся бомбардировке, и можем ли мы сделать вылазку через Римские ворота.

Эреньен (перебивая). Это та вылазка, о которой я вам говорил.

Разведчик (продолжая). Вдруг в темноте его окликает какой-то голос, очень тихо, как бы опасаясь его испугать и обратить в бегство. Быстрый обмен дружелюбными словами. Его спрашивают, — неужели в Оппидомани не найдется решительных людей, которым надоела война?

Эреньен (оживленно). Это было два дня назад, а с тех пор такие разговоры слышатся все чаще.

Разведчик. Брат мой ответил, что Оппидомань защищается, что против этой бойни должны восстать не побежденные, а победители. Тут подходят солдаты и говорят, что осаждающие устали, что дезертирам потерян счет, бунты вспыхивают ежедневно, армия больше не существует, что, если будет продолжаться ужасная эпидемия, опустошающая войска, — осаду придется снять поневоле. Все ждут, что беды, наконец, всей своей тяжестью обрушатся на виновников войны.

Эреньен. Так что же, — после такого доказательства солидарности враждующих кто посмеет сказать, что умы закостенели и поколебать их невозможно?

О, эти первые, несмелые признанья Во мгле ночей, средь ужасов войны, Когда сердца отчаянья полны, — Порывы первые измученной души, Затем ее прозренье, ликованье! Ведь сами звезды в трепетной тиши Ей с вышины внимают чутким слухом.

Эно. Право, вы меня удивляете. Увидев скудный луч, проникший в дверную щелку, вы начинаете верить в существование огромного солнца. Ведь с тех пор как началась осада Оппидомани, вам каждый день устраивались западни. Кто же поручится за искренность этих солдат? Кто вам сказал, что Оппидомань раскроет свои ворота врагам, хотя бы и безоружным? Вы верите всему вслепую. Сила, вдохновляющая вас, столь же безумна, сколь она пламенна!