Эммануэль

Так она стояла, глядя на свою гостью и не пытаясь даже скрыть свой интерес к ней. Анна-Мария не могла удержаться и рассмеялась. Эммануэль сконфузилась:

– Я неприлично веду себя?

– О нет, вы ведете себя как надо.

Что знает о ней Анна-Мария? Эммануэль насторожилась:

– Почему вы так сказали? Марио рассказал вам, что мне нравятся девушки?

На самом деле в эту минуту она не испытывала ничего подобного. При встрече с красавицами она бывала обычно непринужденной и предприимчивой, но здесь что-то мешало ей, что-то отпугивало. К счастью, юная гостья отвечала с таким полным отсутствием смущения, что Эммануэль перестала ощущать неловкость:

– Ну, конечно же! И еще более того. Он говорит, что вы просто ненасытны.

– О, неужели Марио говорил с вами о таких вещах!

– Может быть, это сплетня, а? Куча эскапад в туземных кварталах, приступы эксгибиционизма, забавы втроем. Бог знает что еще! Я уже позабыла половину всего, что слышала.

Нескромность Марио не очень-то рассердила Эммануэль. Она ведь сама хотела такой рекламы.

– И что же вы думаете обо всем этом? – спросила она почти деловым тоном.

– О, я слышу подобные вещи от моего прелестного кузена так давно, что уже перестала обращать на них внимание.

Эммануэль отметила, как тактично ее собеседница обходит возможность дать прямую оценку ее поведения и нравов. Но в силу какого-то мазохистского комплекса ей самой не хотелось быть настолько деликатной.

– Ну, а как насчет меня? Считаете ли вы, что мне можно… например, наставлять рога мужу?

– Так же, как и всем.

Спокойный тон и улыбка Анны-Марии непонятны Эммануэль. Так осуждает она ее или нет?

– Надеюсь, вы пристыдили Марио за такие вещи?

– Ничего подобного. На него бессмысленно сердиться.

– На него? А на кого же я должна сердиться?

– Ну, разумеется, на самое себя. Ведь вам это доставляет удовольствие.

Эммануэль отметила это как точное попадание в цель. Но ей хотелось решить принципиальный вопрос.

– Но если бы не Марио с его теориями, я, может быть, и не была бы такой.

В чистом, как звон колокольчика, смехе Анны-Марии не было ничего обидного. Она сидела на маленькой деревянной скамеечке под раскидистым тамариндом, защищавшим их от палящего солнца таиландского августа. Они сидели лицом к лицу, подавшись навстречу друг другу. Анна-Мария была вся в голубом, на Эммануэль были крошечные трусики, едва видневшиеся из-под лимонно-желтого пуловера, выгодно подчеркивавшего ее бюст. Густые черные волосы падали ей на лоб и щеки, она отбрасывала их, вскидывая голову, как молодая кобылка, или ловила их зубами и вновь отпускала слегка повлажневшими. Снова быстро и внимательно она оглядела Анну-Марию, чувствуя, как в ней просыпается вожделение. Она находила Анну-Марию прелестной; более желанной, чем Ариана с ее полуголым антуражем, восхитительней Мари-Анж с ее кошачьими повадками и лукавыми глазенками. Более притягательной, чем даже Би… Эммануэль почувствовала легкий укол совести. Но осудить себя не смогла: все, даже Би, были какими-то земными, здешними, а Анна-Мария была оттуда. Тайный посланец другой планеты.

На мгновение Эммануэль увидела эти далекие галактики, черное небо, свет звезд и дальний путь, дальний путь… Голос Анны-Марии вернул ее на землю.

– О, теории Марио, – сказала девушка. – Я их знаю. Более того, я полностью с ними согласна.

Она заметила удивление Эммануэль и продолжала с чувством.

– Ну, в Высшей школе искусств много дворянских отпрысков расставались со своими предрассудками.

– О, вы были в Риме?

– Нет, в Париже.

– А Марио хотел меня убедить, что вы чопорны и строги.

– Эти качества в парижских ателье быстро выветриваются.

– Я даже подозревала за вами и другие ужасы: целомудренность, стыдливость, мораль, религия.

Анне-Марии пришлось улыбнуться:

– Дело обстоит не так уж плохо. Я в самом деле еще девушка, живу воздержанно и мыслю свое существование как существование дочери Бога и Церкви.

Она явно обрадовалась, увидя на лице Эммануэль гримасу отвращения.

– Хотя я вам сказала, что меня совершенно не смущают ваши похождения, начала она объяснять. – Я никогда не скажу, что стала бы поступать так же. Более того, мне кажется, что это очень печальная жизнь. К ней у меня такое же отношение, как к природе: меня это не шокирует, не возмущает, но я – против этого.

– Но как же можно быть такой глупой! – выпалила Эммануэль. – Вы ведь очень красивы.

Анна-Мария ответила любезной улыбкой.

– Спасибо, – сказала она, – Вы тоже выглядите совсем неплохо.

Эммануэль вздохнула. Ситуация была непривычной. Обычно подобный обмен комплиментами совершенно логично приводил к обмену прикосновениями: в дело вступали грудь, губы, ноги. Анна-Мария смотрела на нее с сочувствием.

– Вы считаете, что красивой женщине не подобает верить в Бога?

– Да, я считаю это почти непристойным. Это противоестественно.

– Ну, и я говорю то же, – легко согласилась Анна-Мария. – Совершенно неестественно, это против собственной натуры. Это-то меня иногда и злит. Мне иногда нужна и маленькая помощь природы. Я не рождена для абсолютной чистоты.

– Вы хотите сказать, что и в вас иногда просыпается чувственность?

– А я вам кажусь фригидной?

– Не знаю, – Эммануэль помедлила и наконец решилась:

– И как вы в таком случае поступаете?

– Я сдерживаю себя.

Эммануэль скривила рот.

– И вы еще ни разу не позволили себе самой?..

Этот вопрос как будто ничуть не смутил Анну-Марию:

– Это бывало. Но потом я очень мучаюсь.

– Почему? – возмутилась Эммануэль.

– Потому что всякий раз, когда я поддаюсь искушению, я раскаиваюсь. Удовольствие, которое я испытываю, не может перевесить угрызений совести, приходящих следом. Оно не стоит того, чтобы ради него жертвовать всем другим.

– А что это – «все другое»?

– Все, что отличает человека от животного. Назовите это как угодно: дух, душа, надежда, наконец.

– Но это же совсем не так, – запротестовала Эммануэль. – Я вовсе не собираюсь жертвовать своим духом. Или душой. Что же касается надежды, то у меня ее более чем достаточно.

– Смотря что называть этим именем. Если вы не верите в жизнь вечную, о какой надежде можно говорить!

– Я верю просто в жизнь. Этого довольно. И у меня есть надежда. Я даже счастлива. И ни один мой день не испорчен угрызениями совести. И моя любовь к наслаждению вовсе не означает, что я забываю о душе. Я наслаждаюсь жизнью, потому что в этом все, что я есть.

– Почему вам надо постоянно смешивать жизнь с физическими удовольствиями? Я не меньше вас ценю счастьем красоту, но истинное благо – это вовсе не телесная радость. Она заставляет биться сердца и животных. А наша жизнь бесконечно прекрасней жизни зверей и растений. Она ушла от природы, освободилась от нее, оторвалась далеко от земли. Наша жизнь – это то, что поднимает нас выше мира сего. Человеческая эволюция ведет нас от торжества плоти к торжеству души.

– Пожалуй, – отвечала Эммануэль, – то, о чем вы говорите, можно принять, если под этим подразумевать сознание, разум, поэзию, наконец, но это же нисколько не противоречит телу. Когда я наслаждаюсь, то ведь это мой разум, мой мозг, мой дух заставляют наслаждаться мое тело, и я ни на йоту не приближаюсь к животному. Жизнь прекрасна вся, целиком, потому что не отличить радостей духа от радостей плоти. Зачем же нужно так отделять одно от другого? Вы хотите, чтобы дух, разум получали радость только в себе – почему? И если вы не хотите наслаждаться в этом мире, то где же? Разве где-то есть лучше?