Энциклопедия мифов. Подлинная история Макса Фрая, автора и персонажа. Том 1. А-К

Сквозь сон я почувствовал, как невесомая ладошка гладит меня по щеке – всего одно прикосновение, наполнившее меня теплом и покоем. А потом маленькие ножки зашлепали по коридору, заскрипели половицы, запели диванные пружины. Таня устраивалась на ночлег, и теперь я мог не сомневаться, что доживу до утра.

А больше ничего и не требовалось.

121. Иэйиэхсит

В якутской мифологии богиня-посредница между божествами и людьми.

Когда я проснулся, в доме уже никого не было. Вот и гадай теперь: приходила ко мне маленькая женщина в пестрой шубке или просто привиделась? Дверь заперта, но это ничего не значит: захлопнуть ее с равным успехом можно было и изнутри, и снаружи. На кухне чисто: то ли Таня перед уходом вымыла чашки, то ли не было никакой Тани, а значит, и посуду никто не пачкал. Заглядываю в мусорное ведро. Коробка из-под конфет «Птичье молоко» – там. Ну, слава богу, хоть какая-то вещественная улика! Была Таня, была. Просто решила не ограничиваться спасением моей жизни, а еще и порядок навела. Очень мило с ее стороны.

Так мило, что даже обескураживает.

Впрочем, с загадками можно повременить. Мне нужно одеваться, идти в булочную за сахаром и хлебом, завтракать, собирать манатки и освобождать чужую территорию от своего деятельного присутствия. Чем быстрее, тем лучше. Пока светит солнце, во дворе орет и хохочет малышня, а на моем подоконнике щебечут прикормленные воробьи, я – кум королю, но еще один вечер в этом доме – явный перебор.

Я принялся осуществлять свой нехитрый, но многоступенчатый план действий, поэтому Танину записку обнаружил лишь часа через два. Я был уже сыт, мыт, брит и даже немного утомлен сборами. Но решил, что хозяйскую пишущую машинку следует поставить на место. А заодно и мое бессмертное творение, лирическую биографию убиенного двойника, присовокупить к упакованному имуществу. Не бросать же этакий кошмар чужим людям на поругание!

Записку она оставила прямо на страничке с текстом. Не записка даже, а что-то вроде короткой рецензии.

«Остроумное решение. Но опасное. Впрочем, у тебя неплохие шансы» – вот, собственно, и все, что там было написано.

– Господи, – тихо сказал я вслух. Вздрогнул от звука собственного голоса, заткнулся.

Подошел к зеркалу, испытующе заглянул в глаза своему отражению.

– Кто написал эту записку? – спрашиваю.

Глупо, конечно. Но я очень нуждался в собеседнике, а иных антропоморфных существ в комнате не было.

Мое зеркальное отражение зашлось беззвучным хохотом. Смеялось оно, надо сказать, от души. Я же стоял как громом пораженный и пялился на этого самодовольного болвана.

А потом плюнул на все и пошел одеваться. Гори он огнем, этот мой хохочущий зазеркальный двойник. Пусть себе в одиночку досмеивается, если уж ему так приспичило.

Й

122. Йахья

…мы не делали ему раньше одноименного.

– Ага, писать, оказывается, тоже умеешь. Тоже мне человек Ренессанса, на все руки мастер, блин… Это не автобиография, надеюсь?

Веня улыбается и хмурится одновременно. Про себя отмечаю, что неплохо бы и мне научиться такую морду лица изображать. Пригодится.

– Какая же автобиография? – удивляюсь, надо сказать, вполне искренне. – Это биография моего покойного тезки. Я что, похож на мизантропа?

– Не похож ты ни на мизантропа, ни на синантропа, ни даже на питекантропа. Вообще на «антропа» не похож… Так что, хочешь сказать, все выдумка?

– Конечно. Основанная, между прочим, на результатах нашего совместного, не сказал бы, что тяжкого, труда.

– Труд трудом, а список несбывшихся желаний чей? Не твой, часом?

– Ну уж нет. Баккарди с колой я пил, и не раз. Ничего особенного, просто название красивое… За границей так и вовсе вырос. В военном городке, правда, в польском захолустье, но это уже частности. Заграница – она и есть заграница, галочку в анкете можно ставить. Самолетами Аэрофлота пару раз летал в детстве, с родителями. Даже на сцене выступал: мне в девятом классе одна девочка нравилась, она в театральную студию ходила. Пришлось и мне записаться. Меня с руками оторвали, даже без прослушивания: у них мальчиков не хватало. В таких местах мальчиков всегда почему-то не хватает…

– Ага. Небоскреб, кокаин, устрицы, мулатка?

– Чего не было, того не было, – смеюсь. – Но трехсотлетний юбилей я твердо намерен отпраздновать.

– С тебя станется…

Позже, когда приходит время прощаться, ибо бар закрывается, а нам обоим завтра предстоит пробудиться к активной жизни задолго до рассвета, Веня задумчиво говорит:

– В принципе, если у тебя появится желание еще больше отличаться от своего тезки, с вождением автомобиля я могу помочь. С мулаткой, пожалуй, тоже. Насчет кокаина не обещаю, но постараюсь разузнать.

– Спасибо, – отвечаю растерянно. – Дело хорошее.

А по дороге домой гадаю – это у него оборот речи такой «еще больше отличаться от своего тезки», или этот хитрец о чем-то догадывается? Впрочем, пусть себе. А я посмотрю, какая идиотская будет рожа у моего персонального исследователя, когда он попытается высказать свои догадки вслух. Тайны, вроде моих, – они ведь только потому и тайны, что формулировке не поддаются. Так что никаких проблем.

123. Йель

Йель попал на крючок к рыболову и лишился кончика клюва, но с помощью хитрой уловки вернул его себе.

Время идет, наступает март, снег превращается в серую ноздреватую грязь, ледяная твердь истончается, обнажая нежную земную, и птичий щебет разрывает мне сердце, суля какую-то смутную надежду – не знаю уж на что.

Я-то ничего не жду. Ничего и не происходит. То есть все время что-то происходит и вокруг полно сорок-добровольцев, всегда готовых принести мне новости на хвосте. В том числе и свежайшие новости обо мне, любимом. Я их внимательно выслушиваю, но понимаю, что меня это как бы не очень касается. Я умудрился стать эпизодическим персонажем собственной жизни. «Оверсайдер» – этот Венин термин нравится мне все больше. Не то чтобы он мне льстит, просто чертовски точен, меткое попадание, в яблочко. Ай да Веня, ай да Вильгельм Телль!

«Вильгельм Телль» между тем развил бурную деятельность. Готовит триумф моего мертвого двойника. Выставка запланирована на сентябрь, поскольку весной, дескать, уже не успеть, а лето, по его утверждению, – «мертвый сезон». Про себя я думаю, что «мертвый сезон» – очень неплохое время для выставки мертвого фотографа, но с советами не лезу. Нам, потомкам Чингисхана, все едино: что нуждающихся в оплодотворении подтаскивать, что оплодотворенных оттаскивать. К тому же Вене виднее, ибо он стоит на вершине информационного холма, а я – не в долине даже обретаюсь, а на дне глубокой ямы.