Энциклопедия наших жизней (семейная сага). Истоки. Книга 3. Детство и юность Ираиды. Глава 2
Шрифт:
Квартира была, кажется, на третьем, может быть, на четвёртом этаже. Я не помню, как выглядела кухня, но, когда я первый раз побывала у Талки, увиденное произвело на меня жуткое впечатление. Комната была оклеена тяжелыми на вид, шелковыми обоями, может быть, настоящим шелком. От старости обои стали почти чёрными. И только вглядевшись в них, можно было различить штрихи рисунка с позолотой. На стенах висели в рамах такие же тёмные чьи-то портреты (наверное, его предков), выполненный ещё в 18-ом веке, если не более раннего периода. Кроме портретов, по стенам были развешены ещё какие-то картины. Оттого, что окно, вероятно, не мылось много лет, свет в комнату просачивался еле-еле, и не освещал,
Вся мебель – и круглый стол с бархатной скатертью, и вычурные стулья и кресла – всё было под стать общей атмосфере. Казалось, что ты попал в совершенно другой мир, не из нашей жизни. И становилось жутковато, так как казалось, что по углам комнаты и по стенам струились какие – то тени, которые вот-вот выползут и набросятся на тебя сзади.
Когда к Свете переехали мама с сёстрами, они попытались преобразить квартиру, по крайней мере, отмыть окна, но обои они смогли поменять только много позже. Я не знаю, где они все ухитрялись спать, ведь, вместе с детишками их оказалось 7 человек. Помню только, что кто-то из девчонок спал на полу, и когда на ночлег забредали «гости», их укладывали, естественно, тоже на пол, продолжая ряд спящих. В комнате стояла огромная кровать, на которой спала Света, Анна Сергеевна и малыши.
Проследить дальнейшую судьбу этой семьи мне до конца не удалось, да я и не ставила такой цели. Знаю только, что девочки выросли и вышли замуж, оставив эту квартиру. Алла погибла, утонув в реке…
В настоящее время иногда по телевизору мелькает фамилия – КУЛИНИЧ ПАВЕЛ, кажется – художник. Может быть, это сын Талки?
Однажды, года через два, я приехала к ним в первой половине дня, Талка ещё не вставала с постели, в которой она лежала с каким-то мужчиной. Она начала пить, и приводить домой мужчин, не обращая внимания на то, что здесь были маленькие дети. Мать она не слушалась, упрекая её, а в чём? Ведь она сама была во всём виновата. Анна Сергеевна от таких переживаний стала быстро стареть, вся поседела, и у неё стали дрожать голова и руки…
Часть 16
Помилование
Милочка и Борис с мамой – Ниной Николаевной Степановой
В Вельяминово, в нашей семье тоже ничего хорошего не случалось. Кроме голода было напряженное отношение местных жителей к нашей семье. Как и прежде, бабуся вела себя по отношении к другим замкнуто и гордо. Кроме всего, она не могла отказаться от привычки иногда обращаться на людях к Миле и Боре на немецком языке. Многие дразнили их за это – жидами. Иногда ночью, на двери кто-то делал надпись – «ЕВРЕИ!».
Немного выручала коза, которую кто-то уговорил бабусю купить в рассрочку. Козу назвали «Лохмушкой». Она была такая же худая, как и её хозяева – кости, да кожа. Молока она давала мало, но и это выручало детей. Лохмушка жила вместе со всеми, спала около печки. Ухаживал за ней Борис, доила – бабуся… Но однажды она заболела и издохла. Вскрытие показало, что она заболела глистами. Все внутренности были заражены. С Лохмушки сняли шкуру, и она ещё много-много лет служила ковриком у кровати.
Когда отца арестовали, мама подавала апелляцию в Верховный Суд.
Ему скостили два года. Но и десять лет было огромным сроком. Я не знаю, почему я не пробовала что-то предпринимать в этом отношении раньше, но уже шел четвёртый год, как он сидел.
Было лето, я тогда только ещё перешла на второй курс техникума, и иногда приезжала домой,
в Вельяминово.Я взяла у мамы документы, составила прошение на помилование, и решила подать его Швернику.
Я не помню – где находилась приёмная Шверника. Помню только, что это было огромное помещение, напоминающее вокзал. Кафельный пол. Вдоль всех стен по кругу стояли скамейки, тоже, как на вокзале. Стояли они и по всему залу, расставленные рядами. Народу в этом зале была – уйма. Говорили все шепотом. Улыбок там не было. Слёзы были на глазах у многих. И ещё была во всей этой толпе – какая то покорность, униженность, зависимость.
Ровно в 10 утра, в зал вошло несколько человек. Один из них распорядился, чтобы все заняли места вдоль стен. Все бросились занимать места. Кому не хватило, сели на скамьи в середине зала. Пришедшие чиновники разошлись по разным сторонам зала, и стали обходить по очереди сидящих на скамейках людей. Довольно быстро продвигаясь, подошли они и ко мне. Мужчина, чуть наклонившись, спросил – какой у вас вопрос. Я ответила – «Просьба о помиловании». – «Давайте документы». Я отдала. Последняя фраза была – «Ждите помилования»…
Ответ пришел не скоро и был формально отрицательным…
Тогда я решилась на не феноменальный поступок. Я написала «рыдающее» письмо – заявление. В нём я просила освободить отца, потому что погибают от голода его дети и старушка мать. Писала, какие худенькие от голода у них ручки, как теряет зрение с каждым днём бабуся, как я, вынуждена бросить учёбу, так – как не на что учиться… И много другого в том же духе.
Прошение написала на имя начальника Главного Управления Лагерей – ГУЛАГа. Каким – то образом узнала, где находится это Управление, и отправилась туда.
Управление ГУЛАГа находилось в известном здании на Лубянке. Здание само – очень большое, занимает целый квартал по периметру. Если дойти с центральной его стороны до угла, затем завернуть налево и опять дойти до угла – в торце здания находиться дверь в бюро пропусков. В небольшом помещении были два или три окошечка, а вдоль стены находились две кабины телефонных будок. Я зашла в одну из них, осмотрелась. На стене была табличка с указанием нескольких телефонных номеров. Я звонила по очереди по каждому из них, и старалась узнать, как позвонить «Главному» начальнику Гулага». Долго звонила, приставала с вопросами, с просьбами и т. д.
Наконец, даже теперь самой не верится, каким – то образом, я узнала этот таинственный номер телефона. Теперь я точно знаю, что мне помог ангел – хранитель, а, может быть, сам Бог. Иначе как поверить, что в такой секретной организации кто-то мог назвать мне этот вожделенный номер.
Кажется, это было так. Я набирала наугад номера телефонов, и спрашивала (я не помню сейчас, как его звали), – «Это Иван Иванович? Нет, как же так, я набирала его телефон». – «А какой Вы номер набирали?» – называла номер. «Нет, вы ошиблись». – «А какой правильный номер?» – «Узнайте в справочной». И так несколько раз, пока кто-то не назвал, может быть, машинально, правильный номер.
Я набрала его. Мужской голос ответил – «Слушаю». Я стала объяснять… Меня прервали с возмущением…
Я набрала опять… И опять услышала возмущение…
Я набрала опять… Голос перешел на тон выше, трубку бросили…
Я набрала опять… Голос стал угрожать: – «Вы не представляете, что я сейчас с Вами сделаю! Заберу! Накажу! Арестую!». А я в ответ:
– «Так я этого и хочу. Арестуйте, главное, выслушайте! Помогите! Спасите! Пожалейте!!!»…
После недолгого раздумья, голос сказал – «Говорите». Я, сквозь слёзы, изложила ему свою просьбу. Голос опять спросил – «А как Вы узнали мой телефон?». Я ответила – «Добрые люди подсказали».