Эндимион. Восход Эндимиона

Аудиенции завершились уже давно, и еще до полуночи разлетелась весть, что далай-лама удалился в опочивальню, но мы все продолжаем кутить – Лхомо Дондруб, смеясь, разливает по бокалам шампанское и рисовое пиво; Лобсанг Самтен, младший брат далай-ламы, ни с того ни с сего затеял прыжки через жаровню; обстоятельный Тромо Трочи из Дхому внезапно преобразился в фокусника и вытворяет в углу зала настоящие чудеса с огнем, обручами и левитацией. Дорже Пхамо без аккомпанемента завела медленную песню, и голос у нее столь сладостный и чистый, что он до сих пор слышится мне во снах, а под конец, когда на востоке уже забрезжил предутренний свет и оркестр заиграл последнюю мелодию, десятки голосов слились в единый хор в песне Оракула.

…Музыка оборвалась на полутакте. Танцоры замерли. Прервав танец, мы с Энеей стремительно оглянулись.

Долгие часы гостей из Священной Империи не было ни видно, ни слышно, но внезапно из мрака вынырнула одетая во все алое Радаманта Немез. При ней были еще двое – на мгновение мне показалось, что это священники, но я тут же разглядел, что люди в черном как две капли воды похожи на Радаманту: мужчина и женщина, оба в боевых комбинезонах, мягкие черные волосы свисают на бледный лоб, глаза – как черный янтарь.

Сквозь ряды застывших танцоров трио шагало к нам. Я инстинктивно заслонил собой Энею, но клоны Немез двинулись в обход. Энея шагнула вперед и встала рядом со мной.

Выхватив лазерный фонарик, я прижал его к боку. Первая Немез хищно оскалилась. Кардинал Мустафа вышел из мрака и встал позади нее. Все четверо не сводили глаз с Энеи. На миг мне почудилось, что вселенная остановилась, что танцующие пары в буквальном смысле застыли в пространстве и времени, что музыка нависла над нами сталактитами и в любой момент ледяными осколками обрушится вниз, но тут я услышал прокатившийся сквозь толпу ропот – шепоток испуга и шелест негодования.

С виду угрозы никакой не было – просто-напросто четверо гостей шагали по паркету бального зала, смыкая кольцо вокруг Энеи, но впечатление хищников, надвигающихся на добычу, было чересчур отчетливым, как и запах страха, перебивший аромат благовоний, пудры и духов.

– К чему ждать? – сказала Радаманта Немез, не сводя глаз с Энеи, но обращаясь к кому-то другому – то ли к своим клонам, то ли к кардиналу.

– По-моему… – начал кардинал Мустафа и оцепенел.

Оцепенели все до единого. Громадные трубы у арки входа сами собой испустили тяжкий, басовитый гул, словно стронувшаяся с места материковая плита, хотя трубачей в альковах не было. Подхватив гудение труб, удрученно заныли на одной ноте бронзовые и костяные рожки. Чудовищный гонг зарокотал, отозвавшись дрожью в позвоночнике.

Со стороны эскалаторов, вестибюля и занавесов входной арки донеслись сдавленные выкрики и шаркающие, суматошные шаги. Поредевшая толпа расступилась, как почва под напором стального плуга.

Некто движется по ту сторону задернутых занавесов вестибюля… Минует их – не раздвинув, а располосовав. И вот он, блистая в лучах Оракула, скользит по паркету, скользит необычайно плавно, будто проплывая в паре сантиметров от пола, отражая угасающий лунный свет. Высокая – никак не менее трех метров – фигура увешана клочьями красных драпировок, а из складок этой мантии выглядывает чересчур много рук. Рук, словно сжимающих стальные клинки. Танцоры подаются в стороны еще быстрее, по залу проносится единодушный вздох изумления. Затмив Оракул, беззвучно полыхает молния, тысячей бликов рассыпавшись в зеркале паркета и на миг запечатлев всю эту картину на сетчатке глаза. Гром, докатившийся до нас через несколько долгих секунд, почти неотличим от тягучего, пронизывающего до костей рокота труб.

Шрайк прерывает свое скольжение и замирает в пяти шагах от нас с Энеей, в пяти шагах от Немез, в десяти шагах от каждого из ее близнецов, не успевших зайти к нам в тыл, и в восьми шагах от кардинала. Мне вдруг бросается в глаза, что Шрайк в красных лохмотьях ужасно смахивает на серебристую, утыканную шипами пародию на облаченного в алую мантию кардинала Мустафу. Клоны Немез в черных комбинезонах кажутся кинжальными тенями на фоне стен.

Где-то в темном углу исполинского аудиенц-зала часы бьют час… два… три… четыре. Именно столько машин-убийц стоит вокруг нас. Я не видел Шрайка более четырех лет, но его облик не стал менее ужасающим, а его приход – более желанным, несмотря на его заступничество. Красные глаза сверкают, как лазеры из-под воды, стальная пасть разинута, демонстрируя ряды острых как бритвы зубов. Из-под карикатурной алой мантии торчат лезвия, клинки и шипы. Он не мигает. А может, и не дышит. Он недвижен, как кошмарное творение безумного скульптора.

Радаманта Немез усмехается.

Все еще сжимая в руке свой дурацкий лазер, я мысленно возвращаюсь на много лет назад и вспоминаю стычку на Роще Богов. Немез засверкала, как ртуть, расплылась и просто исчезла, внезапно появившись рядом с двенадцатилетней Энеей. Она собиралась отрезать девочке голову и унести ее в мешке и непременно так бы и сделала, если б не Шрайк. Она и сейчас может это проделать, а я даже пальцем не успею шевельнуть. Эти создания движутся вне времени. В этот миг я познал муки отца, который видит, как на его ребенка несется гоночный автомобиль, и не может ничего уже изменить. Но еще мучительнее боль влюбленного, который не в состоянии защитить свою возлюбленную. Я глазом не моргнув отдал бы жизнь, чтобы оградить Энею от всех этих созданий, в том числе и от Шрайка – и действительно могу умереть в мгновение ока, – да только моя смерть не оградит ее. Мне остается лишь скрипеть зубами в бессильной ярости.

Проследив за Шрайком одними глазами – боясь спровоцировать бойню движением головы, руки, пальца, – я вижу, что он не смотрит ни на Энею, ни на Немез, а только на Джона Доменико, кардинала Мустафу. Должно быть, кардинал физически ощутил тяжесть взгляда – его жабье лицо стало мертвенно-бледным на фоне алых одеяний.

И только тут время, увязшее будто муха в янтаре, вновь тронулось с места.

Шагнув ко мне, Энея взяла меня за левую руку и сжала мои пальцы – но это не детская просьба об утешении; наоборот, это попытка успокоить меня.

– Вы знаете, чем это кончится, – тихо сказала она кардиналу, не обращая внимания на трех Немез, подобравшихся, будто кошки перед прыжком.

Великий Инквизитор облизнул толстые губы.

– Нет, не знаю. Трое против…

– Вы знаете, чем это кончится, – все так же тихо перебила его Энея. – Вы были на Марсе.

«Марс? – удивился я. – При чем тут Марс, черт возьми?!» В небе снова полыхнула молния, на миг высветив лица сотен оцепеневших в ужасе гостей – белые овалы на черном бархате тьмы, и меня молнией пронзила догадка: метафизическую биосферу этой планеты, пусть даже достигшей дзен-буддизма, населяют сонмы демонов и злых духов тибетской мифологии. Зловредные духи земли ньен; «хозяева земли» сабдаг, преследующие строителей, потревоживших их царство; красные духи цэн, живущие в скалах; гьелпо – духи мертвых царей-клятвопреступников, мертвых и несущих смерть, облаченных в призрачные доспехи; безмерно злобные демоны дуд, питающиеся только человечиной и покрытые черными панцирями; женщины-божества мамо – бешеные, как незримые лавины; ведьмы матрика, обитающие в склепах и на кремационных террасах, дающие о себе знать смрадом падали, источаемым их дыханием; блуждающие божества грахас, несущие эпилепсию и прочие буйные болезни; ноджин – стражи богатств земли, губящие алмазодобытчиков, и еще десятки порождений тьмы. Лхомо – и не только Лхомо – частенько пересказывал мне живописные мифы. Глядя на бледные лица зрителей, ошеломленно взирающих на Шрайка и трио Немез, я понял: в пересказе этих людей нынешняя ночь будет не такой уж странной.

– Демону троих не одолеть. – Кардинал Мустафа произнес слово «демон» в тот самый миг, когда оно пришло мне в голову. Только он говорил об одном Шрайке.

– Первым делом он изымет ваш крестоформ, – ласково пояснила Энея. – И я не могу ему помешать.

Кардинал Мустафа отшатнулся, как от пощечины. Его бескровные щеки стали еще бледнее. Взглянув на Радаманту Немез, ее клоны напружинились, словно копя энергию для какой-то ужасной трансформации. Немез обратила свой черный взор на Энею и оскалилась, продемонстрировав все тридцать два зуба.

– Стоп! – закричал кардинал Мустафа, и крик его эхом отразился от пола и стеклянного потолка. Чудовищные трубы оборвали вой. Зрители уцепились друг за друга, зашелестев ногтями по шелку. Немез обожгла кардинала взглядом, полным злобного неповиновения, чуть ли не вызова.

– Стоп! – повторил святой отец, взывая к подвластным ему творениям. – Именем Альбедо и Техно-Центра, властью Трех Первоэлементов повелеваю тебе!

На последних словах его отчаянный вопль обрел мерную поступь и звучность формулы экзорцизма, словно совершался торжественный ритуал – да только не христианский. Железные тиски заклинания предназначались не Шрайку, а демонам, принадлежащим самой Церкви.