Эндимион. Восход Эндимиона

– А эти призраки говорят, Энея?

– Они не призраки, любимый. Смерть – окончательна. Душа – уникальная комбинация воспоминаний и личности, которую мы проносим через жизнь… когда жизнь уходит, душа умирает тоже. Остается лишь то, что мы оставили в памяти тех, кто любил нас.

– И эти воспоминания…

– Резонируют в Связующей Бездне.

– Как? Все эти миллиарды жизней…

– И тысячи рас, и миллиарды лет, любимый. В ней – осколки воспоминаний твоей мамы… и моей… и жизненные впечатления существ, невероятно отдаленных от нас в пространстве и времени.

– А я могу прикоснуться и к ним, Энея?

– Наверное. Сможешь со временем и с опытом. Чтобы понять их, у меня ушли годы. Трудно постичь даже чувственное восприятие существ, пошедших по иному пути развития, не говоря уж об их мыслях, воспоминаниях и эмоциях.

– Но ты сумела?

– А я старалась.

– Они отличаются от нас, как сенешаи или акератели?

– Куда больше, Рауль. Сенешаи целые поколения скрытножили на Хевроне бок о бок с людьми. А ведь они эмпаты, эмоции – первооснова их языка. Акератели чрезвычайно отличаются от нас, но довольно схожи с индивидуумами Центра, которых навещал мой отец.

– У меня голова болит, детка. Ты не поможешь мне избавиться от этих голосов и образов?

– Я помогу тебе сделать их тише, любимый. Избавиться от них ты уже не сможешь никогда. Это благословение и проклятие причастия моей кровью. Но прежде чем я покажу тебе, как сделать их тише, послушай еще пару минут. Уже почти рассвело.

Меня зовут Ленар Хойт, я священник, но сейчас я Папа Урбан Шестнадцатый и служу мессу по случаю воскрешения Джона Доменико кардинала Мустафы в соборе Святого Петра для пятисот избранных христиан.

Стоя у алтаря и простирая руки, я произношу Молитву верных:

Богу Отцу Всемогущему,Воскресившему из мертвых Христа,Сына Своего,о спасении живых и мертвыхс верою помолимся.

Кардинал Лурдзамийский, который прислуживает мне на мессе в качестве дьякона, подхватывает:

Дабы возвратил Он в общение верныхусопшего кардинала Джона Доменико Мустафу,получившего в крещении семя вечной жизни,Господу помолимся.Дабы он, исполнявший священное служениев Церкви,Снова смог служить Господу в своейобновленной жизни,Господу помолимся.Дабы душам братьев, друзейи благотворителей нашихсподобиться награды за труды их,Господу помолимся.Дабы всех усопших в надежде воскресенияОн принял в свет лица СвоегоИ даровал им воскресение,дабы они и далее служили Ему,Господу помолимся.Дабы братьям и сестрам нашим,Находящимся теперь в скорбии терпящим бедствия от безбожников,Он помогал и милостиво утешал,Господу помолимся.Дабы всех здесь собравшихсяв вере и благочестииОн собрал в преславное Свое царствои даровал им воскресение,Господу помолимся.

Сейчас, когда хор поет песнь оффертория и все собравшиеся преклонили колени, в звенящем молчании ожидая пресуществления, я возношу святые дары со словами:

– Прими, Господи, эти дары, которые мы приносим Тебе за раба Твоего кардинала Джона Доменико Мустафу; Ты даровал ему высокий духовный сан в этом мире, благоволи принять его в общение святых Твоих, милостиво прими его в Царствие Твое и даруй ему Воскресение.

Через Христа, Господа нашего.

Собравшиеся отвечают:

– Аминь.

Я подхожу к саркофагу, стоящему у алтаря, окропляю его святой водой и читаю префаций:

Воистину достойно и справедливо,должно и спасительнонам всегда и везде благодарить Тебя,Господи, Святый Отче,Всемогущий Вечный Боже,через Христа, Господа нашего.В Нем воссияла надеждаблаженного воскресения,чтобы мы, огорчаемые неизбежностью смерти,утешились обещанием будущего бессмертия.Ибо у верующих в Тебя, Господи,жизнь не отнимается, но изменяется,и с разрушением домасего земного странствованиямы полагаемся на Твое прощениеи Твое милосердиеи верим, что Ты воскресишь нас.Поэтому мы с Ангелами и Архангелами,с Престолами и Господствамии со всем сонмом небесного воинствапоем песнь славе Твоей, непрестанно взывая:

Гремит огромный орган Святого Петра, хор поет «Sanctus»:

Свят, Свят, Свят Господь Бог Саваоф,Полны небеса и земля славы Твоей.Осанна в вышних.Благословен Грядущий во имя Господне.Осанна в вышних.

После причастия, когда месса окончена и паства потихоньку расходится, я медленно иду в сакристию. Мне тоскливо, и у меня болит сердце, в буквальном смысле слова болит. Сердечная недостаточность. Опять она меня настигла и превращает в пытку каждый шаг, каждое слово. «Я не должен говорить кардиналу Лурдзамийскому», – думаю я.

Кардинал входит, когда министранты помогают мне снять облачение.

– Пришел курьерский авизо с двигателем Гидеона, Ваше Святейшество.

– С какого фронта?

– Не от эскадры, святой отец. – Кардинал хмурится, сжимая толстыми пальцами записку.

– Тогда откуда? – Я нетерпеливо протягиваю руку. Записка написана на тонком велене.

Прибываю на Пасем, в Ватикан.

Энея

Я поднимаю взгляд на своего секретаря:

– Вы можете остановить флот, Симон Августино?

– Нет, Ваше Святейшество. Они совершили скачок более двадцати четырех часов назад. Значит, уже закончили ускоренное воскрешение и с минуты на минуту пойдут в атаку. Мы не успеем снарядить авизо и дать отбой.

Я замечаю, что у меня трясется рука, и возвращаю записку кардиналу Лурдзамийскому.

– Вызовите Марусина и весь высший командный состав Флота. Скажите им, чтобы вернули в систему Пасема все оставшиеся боевые корабли. Немедленно.

– Но, Ваше Святейшество, – раздраженно говорит он, – в данный момент проводится столько важных военных…

– Немедленно! – обрываю я.

Кардинал Лурдзамийский кланяется:

– Немедленно, Ваше Святейшество.

Я отворачиваюсь; боль в груди и одышка – как предупреждение от Господа, что мне осталось недолго.

– Энея! Папа…

– Спокойно, любимый. Я здесь.

– Я был с Папой… с Ленаром Хойтом… но он не мертвый, ведь нет?