Энн Виккерс

Мисс Богардес была типичной суфражисткой-воительницей, какими их рисуют на карикатурах, — высокой костлявой старой девой со свирепыми глазами и громким хриплым голосом. (Что сталось с этими тощими амазонками, с этими «кликушами» довоенных времен?) Она была нагло-агрессивной или абсолютно бесстрашной — в зависимости от вашей точки зрения. Если мисс Богардес считала, что члены городского совета берут взятки, ее не останавливал никакой пиетет перед их высоким положением. Она являлась к ним на заседание и весьма красноречиво, с цифрами в руках, делала им выговор. Если она видела, как человек терзает ребенка, лошадь или скрипку, она тут же ставила его на место. В свои пятьдесят лет она, по всем данным, сохраняла девственность, не пила и не курила и неоднократно публично заявляла, что все мужчины (в возрасте от семи лет и старше) неуклюжи, как собаки, неопрятны, как обезьяны, деспотичны, как гризли, и глупы, как морские свинки. Туалеты мисс Богардес были притчей во языцех всего штата Огайо. С костюмом мужского покроя и мужскими башмаками на низком каблуке она надевала канареечного цвета блузы с ярко-красными пуговицами (число их неуклонно уменьшалось), растерзанные и сползающие на ухо тюрбаны из золотистого китайского шелка и не меньше десятка ожере- /жй из стекляшек или деревянных дисков. Изредка она облачалась в вечерние крепдешиновые платья пронзительно-малинового или тускло-сиреневого цвета, мятые и перекошенные на бедрах, так что спереди виднелись носки ботинок, а сзади подол волочился по полу.

Все ломали себе голову над вопросом, где Секира ухитряется доставать такие наряды, ибо ни одна портниха в здравом уме и твердой памяти никогда бы ничего подобного не сшила, а если в длинные, покрытые коричневыми пятнами пальцы мисс Богардес попадала иголка, то она обращалась с ней так же неумело, как какой — нибудь землекоп.

Младших сотрудниц суфражистского штаба Секира загоняла до полного изнеможения. Она бранила их больше, чем пышногрудая миссис Этелинда Сент Винсент, и к тому же гораздо чаще ее бывала в штабе. Она вытаскивала их из постелей в семь часов утра и ворчала, когда в полкочь они, еле держась на ногах от усталости, брели в свои спальни. Она фыркала на молодых людей, изредка навещавших кого-нибудь из сотрудниц, и едким, как нашатырный спирт, тоном осведомлялась, не курят ли они. Она протестовала, когда ее помощницы прилично одевались, ибо это означало, что они тратят деньги, которые должны идти на пользу Дела, но протестовала еще больше, если они не были изысканно аккуратны, ибо это могло «произвести ложное впечатление». Почти все, что они делали, равно как и все, чего они не делали, могло, — по мнению Секиры, «произвести ложное впечатление».

Когда Энн Виккерс приехала в Клейтберн, она была так напугана этой воинствующей свирепостью, что чуть было не уехала обратно.

Однако не прошло и двух недель, как Энн поняла, чтб мисс Мейми Богардес, грозная Секира, была самой честной, самой благородной, самой доброй и самой умной женщиной на свете. Если она вела себя тиранически, то лишь потому, что, по ее глубочайшему убеждению, большинство мужчин и женщин из трусости и лени позволяли плохо управлять собою; если она была неряшлива, то лишь потому, что все ее мысли были заняты одной только работой. Она всячески эксплуатировала своих помощниц, но зато грудью вставала на их защиту. Энн убедилась в этом, услышав, как Секира отчитала богатую и величественную миссис Сент Винсент: «Перестаньте шпынять моих девочек; я сама их шпыняю, когда надо!» Стоило кому-нибудь из сотрудниц серьезно заболеть, именно Секира укладывала ее в постель и приносила ей чашку крепкого бульона, правда, не слишком умело сваренного.

Публика, журналисты, даже некоторые сторонники суфражизма, а также все мужчины, разгоряченные и преисполненные пьяной мудрости у стойки бара, утверждали, будто мисс Богардес стала суфражисткой потому, что ей не удалось поймать себе мужа, и что на самом деле ей нужно вовсе не избирательное право.

По мнению Энн, это соответствовало действительности лишь постольку, поскольку Секира за всю свою жизнь не нашла (и страшно огорчалась, что не смогла найти) мужчину, способного оценить ее верность, ее безграничную честность и ее страсть, слишком бурную для того, чтобы уместиться в рамках слащаво-розового уюта. Вскоре Энн уже не сомневалась в том, что если бы мисс Богардес вышла замуж и родила целый десяток здоровых сыновей, она все равно осталась бы воительницей и все равно так же страстно жаждала бы справедливости.

Энн еще не забыла историю Америки (тему не слишком популярную в клейтбернской прессе, за исключением тех случаев, когда речь шла о бейсболе, о Джордже Вашингтоне или о развитии автомобильного стартера) и представляла себе мисс Богардес в виде матроны эпохи первых поселенцев с ребенком в одной руке и с ружьем для защиты от индейцев в другой.

Кроме мисс Богардес и Энн, в штабе работали еще два платных агитатора — Элеонора Кревкёр и Патриция Брэмбл.

Для Энн обе были романтичными и любимыми товарищами по оружию.

Для того, чтобы описать наружность Пэт Брэмбл даже в самом прозаическом документе, пришлось бы заимствовать из пансиона, где прозябают потрепанные и вышедшие в отставку слова, термин «изящная хрупкость». Изящная хрупкость. Прямо из викторианских романов. Сродни маленькой Нэлл, мисс Никльби и Розе из «Оливера Твиста», с тою лишь разницей, что Пэт изъяснялась на языке бывалого матроса, обладала цинизмом модного проповедника, с азартом ирландского кавалериста бросалась в драку с полицейскими — во всяком случае, во время суфражистских демонстраций, и наконец в честности не уступала Мейми Богардес. Однако она была до того миниатюрной и гибкой, что удовлетворила бы даже сентиментальный вкус Диккенса; волосы у нее были золотистые, щеки — как розовые лепестки, и у себя дома она курила только папиросы с розовыми ободками, тогда как Элеонора везде и всюду выставляла напоказ маленькую трубку.

Элеонора Кревкёр представляла собой загадку Особняка Фэннинга. Энн Виккерс была сложной натурой лишь постольку, поскольку ее естественное стремление к искренности, добросовестности, сердечности и сексуальной свободе наталкивалось на сопротивление среды. Мисс Богардес была простой и ясной, как жены и матери первых поселенцев. Воздушное изящество Пэт Брэмбл покоилось на солидном фундаменте банальности. Но Элеонора всегда оставалась раздвоенной личностью, причем раздвоенной в том смысле, что в ней можно было ясно различить не только две, а три, четыре или даже целую дюжину противоположных натур.

Начать с того, что Элеоноре было двадцать восемь лет, Энн — двадцать три, а Пэт — только девятнадцать. Высокая и тонкая, как шпага, с узкими ступнями, с тонкими, исчерченными синими жилками кистями и такими тонкими руками, что казалось, они вот-вот сломаются от ветра, Элеонора все же не выглядела безобразной, несмотря даже на слишком длинный крючковатый нос.

В ее смуглом живом липе было столько огня и энергии, что мужчины, которые при первой встрече снисходительно улыбались, потом не отходили от нее ни на шаг, готовые без конца смеяться вместе с ней.

Но самой главной тайной было ее происхождение. Элеонора искусно имитировала сквернословие и здоровую банальность Пэт Брэмбл, но это никогда не казалось слишком естественным. В суфражистских кругах Клейтберна ходили слухи, будто Элеонора принадлежит к знатному французскому роду, происходящему от некоего маркиза де Кревкёр, который женился на косматой дикарке — дочери индейской принцессы (кстати, что это, собственно, такое-«принцесса» индейская?) и английского генерала.

Впрочем, ни Энн, ни Пэт так никогда и не узнали правды. Им было известно, что Элеонора родом из Канады и некоторое время воспитывалась в монастырской школе. Девушки подозревали, что легенда о благородном происхождении Элеоноры объяснялась очень просто: р. городе вроде Клейтберна, населенном Смитами, Браунами и Робинсонами, Мюллерами, Шварцами и Хауптшнагелями, Джонсами, Льюисами и Томпсонами, а также Коганами, Леви и Гинзбургами, фамилия Кревкёр звучала аристократически. Энн справилась в словаре и взволнованно объявила Пэт, что слово «crevecoeur» означает «разбитое сердце» и потому, без сомнения, романтично. Однако Пэт справилась в другом, более подробном словаре и ехидно объявила Энн, что оно означает также «французскую породу кур с хохолком и с гребешком в форме рогов — см. Домашняя птица».

Почти каждый вечер в Особняк Старого Фэннинга приходила еще одна девушка — Мэгги О'Мара, деятельница профсоюза официанток и судомоек, в недавнем прошлом тоже официантка и судомойка. Румяная и ясноглазая, с руками большими и красными, как у прачки, Мэгги была голосистым и удачливым уличным оратором и той самой грубоватой женщиной из народа, под какую Пэт и Элеонора тщетно пытались подделаться.

Эта четверка — Эн н, Пэт, Элеонора и Мэгги О Мара — составляла группу, которая в суфражистских кругах штата Огайо получила название Кандальной команды — по причинам, которые будут изложены ниже.

Их личная жизнь (не то чтобы у них оставалось много времени для личной жизни, не считая шести-семи часов сна в холодных одиноких постелях, театра раз в неделю и танцев, гигиенически сдобренных либеральными разговорами раз в месяц) была пронизана одной злободневной темой: «Женщина»-права Женщины, обязанности Женщины, превосходство Женщины над мужчиной как в области конструктивного мышления (что бы это выражение ни означало), так и в физической способности переносить утомление и боль.

Они стряпали и, обедали в старой кухне Особняка — в полуподвале с каменным полом, выходящем окнами на двор, украшенный курослепом, подсолнечником и доисторическими кучами золы и жестяных банок. Предполагалось, что Готовить будут все по очереди, но обычно обед варила Энн вместе с Мэгги О'Мара, которая приходила как гостья и оставалась хозяйничать. Что касается Мытья раковины и полос лииолеума, разостланных на каменном полу, а также стирки кухонных полотенец, то уж этим занимались только Энн с Мэгги.