Энн Виккерс

Энн лежала без сна — всего минутку, не больше, — чтобы помечтать о своей дочери Прайд. Ведь она, пожалуй, похожа на Линдсея.

Но истинным кладом, который обрела Энн в том году, был не Колумбийский университет, не ее ученицы-заключенные и даже не Линдсей Этвелл, а доктор Джулиус С. Джелк, профессор социологии вышеупомянутого университета.

Это был настоящий пивной бочонок на ножках, любитель бильярда, портвейна, Джеймса Брэнча Кэбелла и белых замшевых туфель. Свой семинар по криминологии, куда явилась жаждущая знаний мисс Энн Виккерс, он начал так:

— Дамы и господа, нам с вами предстоит изучить современное состояние тюрем в Америке. Мы убедимся, что некоторые из них вполне сносны и гуманны, а некоторые явно никуда не годны и негуманны, и на первых порах эта разница покажется вам существенной. Однако я должен с самого начала предостеречь вас от подобной наивности. Хороших тюрем нет! Хороших тюрем быть не может! Хорошая тюрьма — это все равно, что хорошее убийство, хорошее изнасилование или хороший рак.

Даже в тех случаях, когда, казалось бы, обнаруживается явное превосходство, когда мы видим, что в тюрьме А чище, что вентиляция в ней лучше и что телесные наказания там применяются реже, чем в тюрьме Б, то это еще вовсе не значит, будто она непременно окажется «лучше». Возможно, что в ней без конца прибегают к мелочным придиркам, которые бесят нормального, здорового взломщика и разрушают его психику гораздо больше, чем насекомые или порка. Известно, что даже те из нас, которые уверены, что они не принадлежат к «преступным типам» мистера Ломброзо, [121] предпочитают провести каникулы в неряшливой хижине дровосека, нежели в уютной вилле какой-нибудь самодовольной и сварливой бабы. Что такое «хорошая тюрьма»? Хорошая для чего? Для чего угодно, лишь бы не нарушить душевный покой респектабельных личностей вроде нас с вами?

121

Ломброзо, Чезаре (1836–1909) — итальянский ученый-криминалист, основоположник антропологической теории уголовного права. Считал, что биологические и физиологические факторы являются главными причинами преступности; исходя из психолого-физиологической характеристики человека, Ломброзо определял типы так называемых «прирожденных преступников», полностью игнорируя при этом социальные моменты.

Тюрьма, даже самая лучшая, такая противоестественная форма изоляции от нормальной жизни, что она — подобно слишком любящим родителям, слишком ревностной вере и всем прочим благонамеренным способам насилия над личностью — всячески препятствует своим жертвам по выходе на свободу занять какое-либо естественное место в обществе. Наихудшая же тюрьма (а просто поразительно, до чего много тюрем можно отнести к числу наихудших в нашу эпоху нежной гуманности образца 1923 года) чуть ли не научно приспособлена для того, чтобы насильственно развивать каждую из тех антисоциальных тенденций, за которые мы, очевидно, и заключаем людей в тюрьмы. (Я говорю «очевидно», ибо на самом деле мы заключаем людей в тюрьмы лишь потому, что не знаем, как еще с ними можно поступить, и таким образом — все равно, полицейские ли мы, судьи или просто обыватели — прячем их от себя, тем самым доказывая, что мы, взрослые люди, в умственном отношении стоим ничуть не выше страусов.) Человек, который ненавидел своих хозяев, выходит из тюрьмы, возненавидев всех на свете. Человек, сексуально ненормальный, выходит из тюрьмы сексуальным маньяком. Человек, которому доставляла удовольствие драка с пьяными собутыльниками в пивной, выходит из тюрьмы с желанием убить полицейского, — впрочем, это, пожалуй, и не такой уж скверный результат тюремного заключения, если учесть, что в большинстве городов и поселков испытание умственных способностей полицейского состоит в том, что он должен обладать весом в сто девяносто фунтов и черепом, равно непроницаемым и для дубинки и для вежливого обращения.

Я дам вам формулу, с помощью которой вы сможете определить здравый смысл и мыслительные способности всех чиновников, всех лиц, имеющих прямое и непосредственное отношение к тюрьмам: любой обладающий здравым смыслом тюремный служащий втайне уверен (независимо от того, что он говорит и пишет), что тюрьмы всех видов — и хорошие и плохие-необходимо уничтожить.

Что же должно занять их место? Сто пятьдесят лет назад большинство даже из числа тех представителей власти, которые считали, что пытки (метод, до сих пор еще чрезвычайно модный в Соединенных Штатах под названием «третьей степени») позорны и бесполезны, все еще не знали, чем следует их заменить. Не сомневаюсь, что в частных беседах они говорили: «Теоретически я против пыток, но ведь в конце концов я закаленный криминалист-практик, и пока мы не найдем ничего лучшего, нам придется и дальше применять дыбу и «железную деву». Хотя, как человек гуманный, я думаю, что, растягивая мерзавца на дыбе, следовало бы подкладывать ему под голову мягкую подушечку».

Пожалуй, мы не можем завтра закрыть все тюрьмы и выпустить на свободу всех так называемых преступников, хотя, разумеется, мы именно это и делаем, но только в рассрочку, отпуская их до окончания срока. Нет. Общество не может освободить жертвы, которые само же общество сделало непригодными для свободы. Конечно, поскольку до наступления Христова царства на земле все еще остается несколько столетий, рекомендуется по возможности улучшить санитарные условия и освещение в тюрьмах, чтобы заключенные там живые мертвецы могли влачить свое существование с большим комфортом.

Однако будьте же последовательны и не воображайте, что, забыв сделать своим жертвам прививку, каковая небрежность с вашей стороны обрекла их на оспу, вы можете спасти их или очистить свою совесть, смачивая им виски одеколоном, когда они схватят оспу, хотя сама эта процедура им очень приятна.

Что займет место тюрем? Что-нибудь да займет. В основном такие методы, как освобождение на поруки или условное освобождение для тех, кто нуждается просто в незначительной помощи и перевоспитании. Для нравственно больных и неизлечимых — содержание в закрытых больницах. Наказывать людей, больных нравственно, так же нелепо, как наказывать больных физически. И поскольку революционер в криминалистике, в сущности, гораздо «закаленнее» любого судьи-демократа, он нередко будет приговаривать к пожизненному заключению тех несчастных, которые теперь получают всего лишь пять лет. Если человек безнадежно испорчен, если он одержим манией убивать, насиловать, мучить детей, то пять лет тюрьмы его не исправят. Его надо изолировать навсегда, причем не из мести, а по той же причине, по какой мы изолируем неизлечимых носителей тифозной инфекции. Но только я хочу, чтобы решение о его «неизлечимости» выносил не судья, который изучал психиатрию, играя в покер или совершая увеселительные поездки к морю с ведущими политическими деятелями округи, а опытные психиатры… если таковые существуют. Если же их не существует, то давайте на некоторое время закроем Вест-Пойнт и Аннаполис [122] и посмотрим, не будет ли полезнее для общества готовить не разрушителей, а исцелителей.

122

Вест-Пойнт — Военная академия США; Аннаполис — Военно-морская академия.

Подлость преступников — излюбленная тема застольных бесед. Но бесполезность тюрем — тема, столь же малознакомая так называемым интеллигентам, как телеология жителей Тибета. Начатки знаний по некоторым вопросам социологии распространились довольно широко и поэтому можно ожидать, что даже бродяга, почтенный священник с Пятой авеню или президент Соединенных Штатов имеют элементарное понятие о том, что война и капитализм — способ развития экономики, обеспечивающий только личную выгоду наиболее изворотливых представителей рода человеческого, — отнюдь не являются ни священными, ни вечными. А вот то, что тьма, вонь, повиновение низшим, образ жизни, сочетающий в себе ужасы штыкового боя с мелкой подлостью деревенской сплетни, отнюдь не являются лекарством от сложных душевных болезней, — эта теория в наши дни для большинства судей, адвокатов, тюремщиков, законодателей и простых граждан остается такой же книгой за семью печатями, какой она была для кровавой выгребной ямы тюрьмы Ньюгет сто лет назад.

Рядовой гражданин, услышав о гнусных преступлениях, всякий раз восклицает: «Мы должны увеличить сроки тюремного заключения!» В своем отвращении к преступности он совершенно прав. Однако ему следовало бы сказать нечто совершенно иное, а именно: «Коль скоро преступность растет, стало быть, тюремная система никуда не годится. Мы должны попробовать что-нибудь другое».

К нашему следующему занятию прошу вас прочитать…

Энн вышла из аудитории несколько сбитая с толку. К чему тогда все ее планы убедить публику в необходимости «хороших» тюрем? Впрочем, она должна и дальше делать свое дело… Ведь всякое хорошо сделанное дело в конце концов несет в себе элементы саморазрушения — для того, чтобы его место могло занять нечто более значительное, подумала она.

Энн сдала экзамен в Комиссии гражданской службы штата Нью-Йорк. Через несколько недель она получит этот символ монастырской учености, степень магистра искусств (странный мистический титул!). Она отправилась к профессору Джелку и с горячностью заявила:

— Я видела хорошее исправительное заведение — Грин-Вэлли. Я собиралась остаться в Нью-Йорке. Но теперь я хочу увидеть самую плохую из всех тюрем. Иначе я никогда ничего не пойму в пенологии. Что вы мне посоветуете?

— Что ж, плохих тюрем сколько угодно. Вы имеете в виду тюрьму для женщин? Пожалуй, одна из самых скверных — это женское отделение каторжной тюрьмы Копперхед-Гэп в штате N. Но устроить вас туда будет нелегко. Должности тюремных надзирательниц, особенно в отсталых штатах, обычно приберегают для тех родственниц местных политиканов, которые по своему ничтожеству и невежеству не способны даже пасти свиней. Впрочем, имеется одна возможность: миссис Элберт Уиндлскейт, член Комиссии по надзору за тюрьмами штата, супруга, если не ошибаюсь, одного из местных финансовых воротил. Дама необыкновенно щедрая и высокоинтеллектуальная, но совершенно невыносимая.

Я встречаюсь с ней на съездах тюремных деятелей. Она мне пишет — боже мой, что она мне пишет! Предлагает кастрировать преступников. Разумеется, она слишком тонко воспитана, чтобы говорить об этом прямо, и только любит об этом помечтать. Я ей напишу. Кстати, если вы поедете в Копперхед, — там сидит моя приятельница Джесси Ван Тайл. Осуждена на три года по обвинению в преступном синдикализме. Замечательная женщина!

Мисс Энн Виккерс, магистр искусств, была назначена старшей воспитательницей и старшим клерком (общее жалованье 1 300 доллларов в год плюс квартира и довольствие) женского отделения Копперхед-Гэпа, в штате, покровителем которого среди святых был Уильям Дженнингс Брайен.

Мальвина Уормсер сказала: «Отлично! Если ты выдержишь три месяца до середины осени, то на октябрь мы поедем ко мне на дачу».

Пэт Брэмбл сказала: «Сколько ты будешь получать? Господи, только и всего? Брось ты это дело. Давай лучше продавать недвижимость».

Линдсей Этвелл сказал: «Копперхед-Гэп? Не знаю, что они там делают с женщинами, но у меня был один клиент, который угодил туда за подлог, а вышел убийцей. Впрочем, не будем преувеличивать; мир становится лучше, и тюрьмы тоже. Мы покончили с пытками… Энн! Сегодня такой душный вечер… Я думаю съездить на месяц в Шотландию… Давайте погуляем по Риверсайд — Драйв».