Энрикетта в другой жизни
Шрифт:
Charlotte. Я отрываюсь от себя… Я старею…
Valensia. Стареешь, когда надо цвести? Стареешь, даже не преодолев возрастной рубеж?
Charlotte. Я расту… и насильственным путем. Или, может быть, меня взращивают… А я если и цвету, то не для того, чтобы ЦВЕСТИ, но—ОТЦВЕСТИ и покончить с этим раз и навсегда. Я хочу жить тихо и как хочу—пусть меня оставят в покое!
Valensia. Девушка, тебе лишь надо полюбить…
Charlotte. Полюбить! Кого? И это не потому, что я не знакома с любовью, это не потому опять же, что нет достойных… не потому, что мир этот проклят… напротив, он очень идеален и логичен, лишь я не идеальна, поэтому мои желания и не осуществляются… О! Безумие!
Valensia. А ты однако хочешь летать под солнцем, и победа–давно твоя, если бы желание это запирали другие, а не ты сама.
Charlotte. Что? Ты слышишь? Страх стучит в дверь! Это порок или проблема. Это причина или следствие. Это ожидание или рухнувший план.
Valensia. Ты покинула свою родину, и придет день—Англию ты тоже покинешь. Неправда, что нет надежды в тебе, а если нет—то тогда присутствует инстинкт—ты бессознательно (или упрямо молчаливо) ищешь… что?
Charlotte. Я ищу то, чего не хватает мне.
Valensia. Но что это?
Charlotte. Я не вижу истины… Он мешает мне!
Valensia. Он?
Charlotte. Тот—кто поселился—в моей ночи—
Фрагмент 2. Об объектах
Charlotte. C тех пор, как я начала бунтовать, все стало плохо. Он—
часть меня, вросшее инородное тело. И если мне удалось еще бунтовать против себя же самой—сила ли это или круг наказаний? Я полагаю, это Дьявол.
Valensia. Но где же бог, Шарлотта?
Charlotte. Бог в противоречии! Бог в противоборстве. Бог в том сосуде, который ты назвала храмом моего сердца.
Valensia. Как же они могут ужиться?
Charlotte. На то и человек! На то и мученик! И зло на благо, и благо во зло, и прекрасные глаза с пустой душой, и золотое сердце со светобоязнью; непостоянство, непредсказуемость, порывы, натиски чувств, гирлянды эмоций, тучи мыслей, спектры настроений—откуда? Если не течение двух океанов, прохождение двух жизней—то что?! Но послушай… Я думала, он мой бог! И если не часть всевидящего ока, если не дань христианской культуры, если не дуновение с распятий, не ангел-хранитель, не всемирная ведущая рука—то хоть микрокосмическое божество. Мы были так верны друг другу, он обещал мне не расти, он обещал быть спокойным, он любил меня так безумно, как не мог бы полюбить ни один земной человек. Я постоянно ощущала его рядом с собой, он смотрел на меня из зеркала, он был лучше всех на свете в те безоблачные дни. У меня не было друга—такого, как он. Я любила оставаться одна—мне казалось, что наедине с собой, наконец, можно жить, потому как в эти минуты мы и жили только друг для друга—мы упивались. Такое ощущение, будто меленький мятежный дух блуждал и мучился, и наконец нашел пристанище в моем детском сердце. Я познала, как может любить бог. Это еще в Татарии было. О, ты знаешь, он любил воду и… мокрые камни, и длинные ветки ; мы строили песочные домики. Он был всегда такой деятельный, изобретательный, мечтательный, светлый дух. Он боялся грозы, но вместе с тем она нравилась—он и мне передавал благоговение перед этой силой. Откуда же я могла знать, чем это все обернется…
Valensia. Но что же случилось? (в сторону) Однако я не могу это постичь!
Charlotte. Он оказался предателем. Клятвопреступником. Он обещал никогда не вырасти. Но превратился в огромное, растрепанное существо, проявляющее свою гадкую натуру. Вся его любовь оказалась химерой.
Valensia. Шарлотта, вернись! Нет ли бреда здесь? (в сторону) Я бессильна!
Charlotte. Бред? Нет, дорогая, он неуместен, как на исповеди.
Valensia. Я буду слушать дальше!
Charlotte. Я тоже обещала ему все на свете… Но однажды он шепнул мне о том, что я выросла. А мне было тогда одиннадцать лет,–я не ожидала, что он скажет когда-нибудь упрек мне… Мне!
На душе у меня было так тяжело—я сама себя ощущала будто не на земле: совсем не могла понять, в чем он усмотрел мою взрослость.
К двенадцати годам наше солнце вновь начало ходить по привычной и вечной своей орбите. В пятнадцать лет рухнуло все… Он стал живодером.
Valensia. (в сторону) Видно, это он приучил ее к мазохизму и страсти к суицидам.
Charlotte. О, зверь! Разъедал изнутри! Помню день, когда он так исполосовал меня, что я вся залилась кровью. Ужасный миг! Я упала на пол… Очнулась в страшной боли… А чудовище мое лишь хрипело: «Не сойти тебе с этого места…» Меня мысль пронзала, что я действительно не сделаю больше ни шагу—не смогу. Ведь он ударил по ногам, по тем самым, которыми восхищался всегда, восторгался, когда мы летели вместе по оживленным улицам, оставляя далеко позади наших соперников.
Valensia. Но душевное страдание захватило тебя, или это действительно биологическое разрушение?
Charlotte. Это была физическая боль.
Valensia. Но была ли болезнь?
Charlotte. Болезнь душевная—боль живая и чувствимая на коже—вот так уживаются ОНИ…
Valensia. Я буду слушать дальше…
Charlotte. А дальше он стал гонять меня по темным лесам, по болотам, в которых я постоянно вязла; по каким-то заросшим склонам, где я падала, снова поднималась, а он только бросал мне под ноги острые камни… Устремлял и устремлял, быстрее и быстрее, я должна была уже бежать не разбирая дороги…
Это как хищный зверь: маленький он ласкается к тебе, а лишь вырастет—кидается, угрожая огромной глоткой.
Valensia. (в сторону) Бред, но где же причина этой горячки…
Charlotte. Мне не спастись от этой зверюги. Он обвиняет меня,–но ведь я не сделала ничего предосудительного. Мне не будет покоя, я в вечном огне—что делать?.. Он бушует, он неумолим. А я люблю и скорблю о нем. А если он покинет меня—не покой? Покой! То есть покойная могила! Я не смогу жить без него… как же мне жить в этой прекрасной жизни?
Valensia.Но ведь бред есть! Ты никогда не видела его…
Charlotte. Да, не видела… или не смогла признаться… Нет в мире и в человеческом разуме таких слов—способных набросать детальный портрет… Нет в цивилизованных современных языках таких слов—хоть вполовину отражающих черты того, кто топает массивными ботинками по нервной системе…
Valensia. Но есть ли имя?
Charlotte. Имя есть… Значения нет.
Фрагмент 3. О свойствах тел
Charlotte. Знаешь, как дрожит натянутая струна или сердце дрожит от ярого вдохновения? Ему тогда суждено спеть самую замечательную песню в своей жизни.
И наполняю прерывистым звуком всю бездну каждой душевной раны, наполняю звуком небо и все, что видит глаз, и все, что способно его колебать…
И я звала тебя… звала, когда в глазах моих плескался целый океан, то темный, то вспыхивающий вдруг от света… да, свет был в каждой капле; они еще потом светились, когда струились по щекам—а глаза оставались все черными и безмерно грустными, и можно было думать, что они уже слепы, если не видят того, что хотят видеть…