Эоловы арфы
Шрифт:
Лафарг уже привык к тому, что старик — многим двадцатипятилетним кажутся стариками те, кто вдвое старше их, — старик нередко употребляет довольно крепкие словечки, и потому "черт" его не удивил.
— Помню, в Кёльне, — продолжал Маркс, — в бурные дни осени сорок восьмого года прокурор Геккер отдал приказ о розыске и аресте Фреда. Приказ был опубликован в верноподданной "Кёльнской газете". Я до сих пор храню этот экземпляр от четвертого октября. Там рядом с приказом приведены еще и приметы Энгельса. Рост, глаза, нос… Все это, в общем, соответствовало истине. Но, представьте себе,
Лафарг улыбнулся.
— Вы что смеетесь? — насторожился Маркс. — Тогда я был этим так взбешен, что даже забыл об опасности, грозившей Фреду, и хотел послать прокурору Геккеру вызов на дуэль за оскорбление.
— И послали?
— Да нет… Время было такое, что некоторые номера "Новой Рейнской" мне приходилось готовить самому от первой до последней строки. Словом, так был занят, что не собрался. Но до сих пор жалею!
— Лаура мне рассказывала, что однажды вы все-таки вызвали кого-то на дуэль из-за Энгельса.
— Вы, очевидно, имеете в виду этого сикофанта Мюллер-Теллеринга, который оклеветал Фреда? Нет, девочка преувеличивает. Я только припугнул его дуэлью и пообещал разделаться с ним на ином поле — на поле публицистической борьбы.
Чем дальше Лафарг слушал Мавра, тем сильнее завидовал ему, его дружбе с Энгельсом. Словно угадав его мысли, Маркс вдруг сказал:
— Я ничего вам в жизни так не желаю, Поль, как того, чтобы Лаура, если она станет вашей женой…
— Мавр! Опять ваши "если"! — с необыкновенной легкостью вновь вспыхнул Лафарг.
— Ну, ну, хорошо. — Марксу уже не хотелось возвращаться к прежней теме. — Я желаю, во-первых, чтобы Лаура была вам такой же женой, какой мне всегда была Женни; во-вторых, чтобы судьба послала вам такого же друга, какого она послала мне в Энгельсе: в-третьих, я не могу не пожелать, чтобы у нас с вами сложились такие же отношения, какие были у меня с отцом Женни.
Всю оставшуюся часть пути Маркс, который вот-вот мог стать тестем, рассказывал Лафаргу о своем тесте — старом Вестфалене, человеке большого ума и благородного сердца.
Они ввалились в прихожую с шумом и смехом — Фред, Мавр и Лафарг.
— Лиззи! — воскликнул Энгельс. — Мы с тобой были совершенно правы. Вот тебе "Капитал", — он протянул ей книгу, которую еще на вокзале взял у Маркса и всю дорогу держал в руках.
— Ого! — вырвалось у Лиззи, когда она ощутила тяжесть тома.
— Иначе нельзя было, дорогая миссис Лиззи, — засмеялся Маркс. — Немцы такой народ, что легонькую книжечку они и читать не станут. У них пользуются доверием лишь фолианты в двадцать, сорок, пятьдесят листов. Ну я и накатал почти все пятьдесят.
— А вот тебе Лафарг, — продолжал Энгельс, — соискатель звания супруга Лауры.
Лафарг поклонился и поцеловал руку Лиззи. "Хорош креол! — тотчас отметила она про себя. — Строен, лицо как точеное, а глаза-то… Ну, положим, нашу Лауру тоже из десятка не выкинешь".
— Дорогой господин Маркс! — сказала Лиззи. — Прежде всего я хочу от всего сердца поздравить…
— Э, нет! — воспротивился Энгельс. — Я не могу допустить, чтобы это произошло кое-как, в прихожей.
Только за столом, только под звон бокалов!При слове "бокалов" Маркс вспомнил о подарке Лафарга.
— Фред! Ты посмотри, что тут тебе приготовил мой гипотетический зять, — он взял из рук Лафарга бокал, развернул его и поставил на подзеркальник. — Редчайший сорт хрусталя. А какова работа!
Бокал был действительно отличной работы, но Энгельс, разбиравшийся в подобных вещах несравненно лучше своего неопытного в житейских делах друга, даже не притрагиваясь к бокалу, не щелкая по нему, сразу увидел, что это никакой не хрусталь, а просто хорошее стекло. "Ах, шельмец! весело подумал он о Лафарге, поняв, что это он, конечно, внушил простаку Мавру мысль о хрустале. — Это тебе так не пройдет".
— Очень тронут. Прекрасный бокал! Такой хрусталь я уж и не помню, когда видел.
— А это, миссис Лиззи, — сказал Маркс, доставая из-за спины коробку, — с гонорара за "Капитал"!
Лиззи поблагодарила и открыла коробку. Там лежало прекрасное зеленое платье, купленное в одном из лучших магазинов Лондона.
— Наша старшая дочь потребовала, — сказал Маркс, — чтобы платье непременно было цвета ирландского знамени. Она сама сейчас носит польский крест на зеленой ленте и уверяла меня, что для вас, ирландки, в нынешнюю пору небывалого напряжения борьбы за свободу Ирландии платье зеленого цвета будет особенно приятно. Я ей поверил.
— И не ошиблись, господин Маркс, не ошиблись. — Лиззи действительно было очень приятно.
— Я хочу, — сказал Энгельс, — чтобы ты сегодня украшала наше мужское общество в этом платье.
— Разумеется, — радостно согласилась Лиззи и пошла переодеваться.
— Вот погодите, — шутливо пригрозил Маркс. — Дайте срок, выйдет мой "Капитал" на английском, на французском, а то и на русском, и я сделаюсь богачом. Тогда вы ахнете, увидев, с каким вкусом ваш Мавр может выбирать подарки.
Энгельс знал, что "Капитал" вышел ничтожным тиражом в одну тысячу экземпляров, что гонорар за этот гигантский двадцатилетний труд Маркс получит издевательски мизерный — 60 фунтов; он понимал и то, что издание книги на других языках — дело чрезвычайно сложное и уж наверняка это не принесет Марксу сказочных богатств. Но он видел, что его друг действительно рассчитывает с выходом "Капитала" решительно поправить свои дела, обрести наконец-то — в пятьдесят лет! — полную материальную независимость, — и сердце Энгельса больно сжалось от ясного сознания несбыточности надежд Мавра.
…Праздничное застолье, пожалуй, перевалило уже свою вершину, когда пришел доктор Гумперт, друг Энгельса и Маркса, немец, единственный врач, которому Мавр доверял.
— Вот кстати! — обрадовался Энгельс. — Эдуард, если бы ты знал, какое событие мы сегодня отмечаем… Как ты думаешь, кто этот господин? — он указал на кресло между собой и Марксом, где на высокой подушке стояла прислоненная к спинке, развернутая посредине большая книга. — Этого господина зовут "Капитал". Мы собрались здесь, чтобы отпраздновать его рождение. А он, видишь, сидит как настоящий именинник и от тщеславного удовольствия слегка пошевеливает страницами… Лиззи, бокал! Шампанского!