Эоловы арфы
Шрифт:
— Доктор Маркс, а вы, лично вы, и господин Энгельс что намерены делать сейчас, в эти тревожные дни?
Маркс не успел открыть рта, как Вейдемейер выпалил:
— Они едут туда, где восстание. Энгельс уже принял участие в эльберфельдском восстании, и не его вина, что он не смог остаться там до конца. А теперь — Баден и Пфальц! Борьба против пруссаков и баварцев, соединившихся в едином союзе.
Энгельс движением руки остановил Вейдемейера и сказал:
— Да, господа, мы направляемся туда, чтобы разделить с восставшими их участь. У нас, как и у всех членов Союза коммунистов,
— А мы надеемся быть полезными здесь, — решительно сказал Циц, вставая. Встали и все остальные депутаты, кроме Трюцшлера. Маркс тоже встал. Он сделал два шага вперед, помолчал и решил бросить уже самый последний свой аргумент:
— Господин Циц, а вы не подумали о том, что ведь может случиться так, что баденские и пфальцские повстанческие армии явятся сюда, во Франкфурт, безо всякого зова, сами? Вы будете поставлены перед фактом. Какую тогда вы займете позицию? Что станете делать? И это может случиться буквально в ближайшие дни.
— Доктор Маркс, вы напомнили мне сейчас другого доктора — врача Франсуа Распайля. — Циц вкусно пожевал своими полными губами. — В прошлом году он потребовал от Временного правительства Франции немедленного провозглашения республики, пригрозив, что в противном случае через два часа он явится во главе двухсот тысяч демонстрантов.
— И он явился бы! — стукнул ладонью по столу Энгельс.
— Да, вероятно, — спокойно согласился Циц. — Именно поэтому его требование было выполнено досрочно. Это произошло двадцать пятого февраля. Но, господа, вы все помните, что случилось в середине мая, ровно год назад. Распайль и кое-кто еще оказались в тюрьме. Увы, это факт, которого невозможно отрицать…
— Ну, ну, господин Циц, — мрачновато усмехнулся Маркс, — смотрите, не ошибиться бы вам с вашими аналогиями и сравнениями. В области истории они всегда сомнительны.
Циц не хотел продолжать разговор, опасаясь его новых рискованных поворотов. Дабы хоть что-то произнести, он переспросил:
— Итак, вы едете туда, где восстание?
— Да! — резко ответил Энгельс, тоже вставая.
— Конечно, теперь, когда "Новая Рейнская газета" закрыта… — начал было Шлёффель.
Трюцшлер вскочил:
— Как вы смеете! Вы хотите сказать, что люди едут в район восстания только потому, что им больше нечего делать? Для развлечения? Для забавы?
— Господа, господа! — Маркс поднялся и примиряюще простер руки. Он еще надеялся если не сейчас, то хотя бы потом, позже все-таки извлечь некоторую пользу из левых депутатов, если, конечно, в скором времени Национальное собрание не будет разогнано. — Зачем такие страсти? Мы откровенно говорили, мы выяснили позиции, и уже в этом есть немалый смысл. Может быть, события ближайших дней еще заставят вас подумать о том, что мы тут вам говорили.
Начали раскланиваться. Прощание получилось сдержанным, даже холодным, даже неприязненным, несмотря на улыбки с обеих сторон.
Последним уходил Трюцшлер. В дверях он сказал:
— Господа, я был бы счастлив поехать с вами. Если найдете возможным взять меня, пожалуйста, сообщите.
— Благодарим вас за честный порыв, — дружески улыбнулся Маркс, —
но в наши расчеты не входит увеличивать состав нашего легиона, — он шутливо ударил ладонью по груди себя и Энгельса. — Мы должны быть достаточно мобильны и оперативны.— Шаль, — покачал головой Трюцшлер. — Во всяком случае, помните, что я всегда готов прийти вам на помощь.
— Спасибо.
Оставшись одни, все трое некоторое время молчали: Маркс и Энгельс ходили из угла в угол, Вейдемейер сидел за столиком. Вдруг Энгельс ударил кулаком в ладонь:
— Ах, как мне хотелось хоть кому-нибудь из них набить физиономию! Больше всех Цицу, конечно.
Маркс засмеялся:
— А меня, представь себе, больше всех злил почему-то Людвиг Симон, хотя он молчал, как рыба.
— Почему-то! — воскликнул Вейдемейер. — Ясно почему: он же, как и Целль, твой земляк — из Трира.
— Но я же этого не знал!
— Мало ли что! Видно, чувствовал.
— Боже мой, какое богатое разнообразие политических типов дал миру наш тихий славный Трир!
С кофейником и чашечками на подносе вошла Луиза.
— Господа, подкрепитесь.
— Очень кстати! — радостно потер руки Энгельс.
Все снова уселись за столик, взяли чашечки.
— Да, — задумчиво сказал Маркс, делая глоток, — следует со всей прямотой признать полный провал нашей миссии.
— А вежливости-то, вежливости-то сколько было потрачено! — вздохнул Энгельс.
— Ну, с твоей стороны особых затрат, кажется, не было, — улыбнулся Вейдемейер.
— Вот именно "кажется"! — подхватил Маркс. — Ты плохо знаешь Фридриха, и тебе трудно понять, сколько усилий стоило ему говорить с ними по-человечески.
— Иосиф, — вдруг переменил тему разговора Энгельс, — мне показалось, что скоро ты станешь счастливым отцом. Или я ошибаюсь?
— Нет, ты не ошибаешься.
— Ты подумай, Карл, что творится на белом свете! Кругом восстания, революции, Европа горит, а наши друзья обзаводятся потомством: ждет ребенка Даниельс, ждет Иосиф… Да ведь и ты тоже!
— Мне это нравится, — засмеялся Маркс. — Значит, коммунисты уверены в будущем.
— Молодцы! — Энгельс вскинул вверх чашечку, словно она была с вином.
— Как решили назвать? — спросил Маркс.
— Если мальчик, — счастливо улыбнулся Вейдемейер, — Отто, в честь шурина.
— Но он же насквозь пропитан мелкобуржуазно-утопической чепухой, и работать тебе с ним в газете трудно. — Энгельс поставил чашечку с легким стуком на стол. — В честь такого человека?
— Что делать! Жена настаивает, она любит брата.
— Конечно, с этим нельзя не считаться, — сказал Маркс. — Ну а если девочка?
— Тогда Лаура.
Маркс насторожился:
— А это в честь кого?
— У тебя есть Лаура, пусть будет и у меня.
— Ах, вот оно что! — Маркс сокрушенно покачал головой. — Так, может быть, всем членам Союза коммунистов следует называть своих дочерей Лаурами? А? Неплохо, правда? Встречает один член Союза другого и уж наверняка знает, что его дочь зовут Лаура. Какое удобство!
— Хотя нельзя не заметить, — вставил Энгельс, — что красочность мира от таких коммунистических действий несколько поблекла бы.