Епископ ада и другие истории
Шрифт:
— Я должен увезти тебя отсюда, — сказал он, превозмогая страх за самого себя, — это проклятое место; Флит все-таки лучше.
Она подняла на него потухшие глаза.
— Я не могу уехать, — глухо произнесла она. — Я приехала сюда, чтобы умереть… разве ты не видишь… на окне… «умерла в 1800 году»?
Он пересек комнату и посмотрел на стекло. Действительно, кто-то добавил слово «умерла» перед цифрами года.
— Это просто дурацкая шутка, — нервно произнес он. — Ты думаешь, существовала только одна Флоренс Фланнери?
— А ты думаешь, — резко возразила она, — их было две?
Она выглядела страшно, скорчившись в постели,
Он был потрясен; ему казалось, он очутился в мире, где возможны любые странности.
— Что ты такое? — взволнованно спросил он. — Значит, он преследовал тебя почти триста лет? Разве ты недостаточно наказана?
— О! О! — простонала женщина. — Не впускай его! Не впускай!
— Сегодня вечером за дверью твоей комнаты будет присматривать Пейли, — пробормотал мистер Шют.
Он, пошатываясь, покинул ужасную комнату; сейчас он ненавидел свою жену сверх всякой меры, но почему-то чувствовал себя обязанным спасти ее от фурий, гнавших и преследовавших ее.
— Она — сумасшедшая, — резко произнес мистер Трегаскис. — Вам придется держать ее взаперти в этой комнате, — это будет нетрудно объяснить, — по причине ее прошлой жизни, этого места и совпадения имен.
Той ночью выпал первый снег; его серые хлопья завивались клубами холодным ветром, кружившим вокруг Шют Корта.
С последними проблесками дневного света, Пейли пришел занять свой пост. Мрачный, молчаливый, в невзрачной одежде, он медленно поднялся наверх и сел перед дверью комнаты миссис Шют.
— Похоже, он знал дорогу, — пробормотал Дэниел Шют.
— Разве вы не знаете, что он выполняет работу в доме? — удивился мистер Трегаскис.
Двое мужчин спали, как обычно, в гостиной, на жестких кушетках, набитых конским волосом, закутавшись в одеяла; остатки ужина покоились на столе, перед сном они положили в камин дрова. Нервы мистера Шюта находились не в том состоянии, чтобы он мог позволить себе проснуться в темноте.
Ветер стих, сугробы чистого белого снега скрашивали черный мрак ночи.
Когда старинные часы пробили три, Дэниел Шют сел и окликнул своего компаньона.
— Возможно, во сне я не переставал размышлять, — сказал он, стуча зубами. — Этот парень… он Пейли, или Дэйли? Вы же знаете, имя того было д'Эйли.
— Не сходите с ума! — резко ответил агент, но тут же приподнялся на локтях, потому что тишину разорвал хриплый, ужасный крик, в котором слышались слова, произносимые на незнакомом языке.
— Бедная женщина, — пробормотал мистер Трегаскис, а Дэниел Шют плотнее закутался в одеяло.
— Я не встану, — прошептал он. — Я не собираюсь вставать!
Мистер Трегаскис натянул брюки, накинул на плечи одеяло, взял свечу, зажег ее у камина и поднялся по лестнице в комнату миссис Шют. В мерцающем пламени свечи на грязных досках были заметны потеки воды.
— Это все чертова неряха Гуди Чейз, — пробормотал он, после чего позвал: — Пейли! Пейли!
Возле двери комнаты миссис Шют, распахнутой настежь, никого не было. Мистер Трегаскис вошел.
Та, чье имя было Флоренс Фланнери, лежала ничком на своей безвкусной кровати; глубокие раны, нанесенные ей, казалось, были оставлены клыками дикого зверя; она выглядела
бесконечно старой, сморщенной, отвратительной.Мистер Трегаскис попятился к лестнице, свеча в его руке дрожала; из темноты торопливо появился мистер Шют.
— Пейли, нет, — глухо прошептал мистер Трегаскис.
— Я видел, как он уходил, — пробормотал мистер Шют, — когда решился встать и подойти к двери; по лестнице ползла огромная рыба с окровавленными челюстями.
СОРНЯКИ
Kecksies (1925)
Два молодых сквайра ехали верхом из Кентербери; будучи навеселе, они кричали и вертелись в седлах, следуя извилистой дорогой через холмы.
Низко нависшее серое небо скрывало простор открытой местности, с одной стороны тянувшейся к морю, а с другой — к Кентскому болоту.
Канавы густо покрывали первоцветы, живые изгороди были полны свежей зеленью боярышника и серой листвой жимолости, длинных ветвей ясеня с твердыми черными шишечками и похожими на палочки побегов желтой ивы, увешанными сережками и маленькими красными кисточками ветвями ореха и березы; но оба молодых человека не обращали на это внимания, потому что ехали по местам, прекрасно им знакомым; при этом Ник Бэтап щурился, глядя на далекие пурпурные холмы, и проклинал дождь. «Еще десять миль по этой дороге, — бормотал он, — и на нас обрушится страшный ливень».
Молодой Кредитон, несколько более навеселе, сонно засмеялся.
— Мы переночуем на ферме, Ник; или ты думаешь, у меня есть арендаторы, которые откажут мне в ужине и ночлеге?
И он во весь голос заорал песню.
— На старой мельнице горит огонек,
Там ведьма плетет свои чары.
Но в комнате, в которой ты
Спишь в моих объятиях, темно.
Ты рядом со мной, по волшебству ли,
Хитростью или повинуясь заклинанию;
Но ты со мной, и я обнимаю тебя,
И люблю тебя, и буду горячо любить.
Тучи окружали их, подобно наступающей армии; придорожная зелень казалась мертвенно-бледной на фоне фиолетового неба, птицы смолкли.
— Черт меня подери, если я хочу вымокнуть, — пробормотал молодой Бэтап. — Пусть меня повесят, Нэд, или пусть я буду проклят, если вижу хотя бы хижину или сарай!
— Мы скоро доберемся до фермы Банеллов, если только уже не проехали ее, — смущенно ответил тот. — Но что тебя так беспокоит? Неужели такой славный парень, как ты, боится пары капель дождя?
— Я не отличаюсь столь крепким здоровьем, как у тебя, — сказал Бэтап, который и впрямь был хрупкого телосложения.
— Однако твоя глотка ни в чем не уступает моей! — рассмеялся Кредитон. — И да поможет тебе Господь, ты закутался, точно старуха, а пьян, как ощипанный попугай.
— Тра-ля-ля, моя милая,
Тра-ля-ла, мое майское солнышко.
Если я не приду к тебе сегодня,
То уж точно наведаюсь в другой раз.
<