Эпоха бронзы лесной полосы СССР

Изменение иконографии образа лося прослеживается и на некоторых наскальных рисунках (Окладников, 1966, табл. 19, 1; 64, 2; 87, 2–4; 144, 5), где видна тенденция к удлинению пропорций морды, вытягивается и загибается вниз верхняя губа животного. Наибольшее сходство с этой группой наскальных рисунков обнаруживает костяная фигурка лося из погребения 5 Усть-Удинского могильника (рис. 137, 15). Совпадение приемов стилизации лося в скульптуре и наскальной живописи позволяет предположить их одновременность и датировать описанную группу петроглифов глазковским временем.

Из уникального по набору костяной скульптуры погребения 38 могильника Шумилиха происходит голова лося, сделанная из бедренной кости сибирского носорога. Очертания лосиной головы обусловлены формой самой кости, которую древний мастер лишь слегка подправил. Скульптура достаточно условна, но главные признаки лосиной морды выступают отчетливо. Обращает внимание особо выделенная открытая пасть зверя, сделанная в виде глубокой расщелины. Этот признак — увеличенная до нереальных пределов открытая пасть животного — присущ изображениям лосей на только что рассмотренной группе наскальных рисунков. Сопоставимость с ними лосиной головы из погребения 38 Шумилихи подтверждает датировку этой группы изображений раннебронзовым временем.

Головка лося из погребения 5 Усть-Удинского могильника (рис. 137, 8), по мнению А.П. Окладникова, стилистически аналогична изображениям лосей «обтекаемой» формы на петроглифах Ангары. Он датирует эту группу рисунков китойско-глазковским временем, полагая, что именно в глазковское время склонность к упрощению и обеднению художественного образа эмоциональной насыщенностью достигает своего предела (Окладников, 1966, с. 128). На наш взгляд, китойские изображения лосей, так же, как и головка из погребения 5 могильника Усть-Уда, вряд ли могут быть сопоставлены с фигурками «обтекаемой» формы, хотя в их моделировке и прослеживается тенденция к схематизации и условной передаче объекта.

Стилизация образа, судя по лосиной голове из погребения 5 Усть-Удинского могильника, идет в направлении, характерном для всей этой группы глазковских скульптур: утрированно раздутая верхняя губа свисает вниз, рот обозначен широким углубленным желобком, маленькие уши переданы рельефно. Во всем этом трудно усмотреть «обтекаемые» формы.

Что касается лосей, изображенных на ангарских и верхнеленских петроглифах, то среди них мы не видим таких, которые можно было бы датировать ранее энеолита и бронзового века. Датировка их серовским временем на основе сопоставления с роговыми скульптурами из Базаихинского погребения (Окладников, 1950а, с. 280), на наш взгляд, не вполне обоснована. Анализ инвентаря и погребального обряда этого захоронения позволяет отнести его к энеолиту (Максименков, 1961, с. 6). О том же самом говорят и стилистические особенности базаихинских изображений, в частности разделение межчелюстного пространства в виде V-образной фигуры (рис. 137, 16, 17), что характерно для эпохи металла. На более позднюю дату, чем неолит, указывает и моделировка рта животного: окаймление его фигурным валиком. Аналогичным образом оформлена пасть лося на каменной пластинке из Тувы (Маннай-Оол, 1963, табл. III, 14, 15), найденной в погребении окуневского времени. В этой связи следует подчеркнуть, что лоси из Базаихи найдены вместе с роговой антропоморфной фигуркой с головой птицы. Как показывают археологические материалы, появление образа птицеголового человека в искусстве енисейского населения связывается с окуневской культурой (Липский, 1961; Студзицкая, 1973, с. 187; Леонтьев, 1978, с. 100).

Изложенные факты подтверждают правильность отнесения фигурок лосей из Базаихинского погребения на Енисее к началу эпохи бронзы. Примерно к этому времени относится и погребальный комплекс Гремячьего ключа под Красноярском, откуда происходит костяная головка лося, выполненная плоской резьбой (Студзицкая, 1973, рис. 1, 6). Таким образом, среди прибайкальских скульптур, равно как среди среднеенисейских, мы пока не знаем изображений лося, относящихся к серовской культуре.

Скульптурные фигурки лося как в китойских, так и в глазковских погребениях всегда находились только при мужских костяках и в захоронениях с яркими особенностями погребального ритуала или со специфическим набором инвентаря. Отмеченные обстоятельства лишний раз подчеркивают связь этих изображений с людьми, занимавшими особое положение в родовом коллективе, с хранителями древних традиций. Следы культа лося прослеживаются в тунгусском фольклоре и в предметах эвенкийской пластики. Хотя в XIX — начале XX в. значение лося в хозяйстве упало и количество его изображений резко сократилось, в материалах, связанных прежде всего с эвенкийскими шаманскими верованиями, личностью шамана, его одеждой и атрибутами, мы находим многочисленные отголоски былого господства этого образа в мировоззрении эвенков (Иванов, 1970; Анисимов, 1949).

Изображения медведя. В прибайкальской пластике эпохи бронзы почти не представлен второй могучий «хозяин» тайги — медведь. С территории Нижней Ангары — контактной зоны между Прибайкальем и Средним Енисеем — происходят два изображения медведя: каменный пест с медвежьей головой, найденный близ Братска (рис. 137, 1), и фигурка медведя из рога с р. Илим (Окладников, 1950б; Студзицкая, 1969а, рис. 2). Наличие у обеих скульптур, несмотря на различие материала, таких устойчивых стилистических признаков, как подчеркивание нижней челюсти и разделение межчелюстного пространства узкими сходящимися желобками, позволяет отнести их ко времени не ранее эпохи бронзы. Датировка А.П. Окладниковым этих предметов серовским временем вызывает возражения, тем более, что он сам сравнивает братский пест с каменными фигурными молотами Карелии и Финляндии, относящимися не ранее чем к началу II тыс. до н. э. (Meinander, 1954; Студзицкая, 1966 с. 32). Детализация морды у нижнеангарских медведей выполнена целиком в традициях западносибирской круглой скульптуры. К сожалению, А.П. Окладников лишь вскользь упоминает о находках других каменных пестов с головой медведя из Прибайкалья, которые он рассматривает как своеобразное отражение культа мужского предка медведя, «символизирующего активное мужское начало в обществе лесных охотников и в его космогонии, активное и в охотничьем производстве, и в воспроизведении человеческого рода» (Окладников, 1950а, с. 311).

Среди зооморфных скульптур, найденных в могильнике Шумилиха, интересны три костяные профильные фигурки из погребения 22, представляющие собой сильно стилизованные изображения медведей. Овальные сквозные отверстия в спине позволяют думать, что фигурки прикреплялись к одежде. Их стилистический анализ показывает, что основное внимание резчика было направлено на передачу движения. Морда зверя не детализирована. Эти изображения резко отличны от только что рассмотренных нижнеангарских скульптур. Прямых аналогий они не имеют. В плане передачи динамичного образа зверя шумилихинские медведи могут быть сопоставлены с фигуркой «бегущего» медведя из могильника на Мусульманском кладбище под Томском (Косарев, 1974а, рис. 20, 9), а также с костяным профильным изображением медведя из погребения окуневской культуры могильника Карасук II (Студзицкая, 1973, рис. 1, 8). Сквозное отверстие на спине медведя из могильника Карасук II дает основание предполагать их функциональное сходство. Однако на фигурках из Шумилихи нет тщательности в оформлении морды зверя, столь характерной для западносибирских изображений. Все это говорит о западном влиянии на стилистику шумилихинской скульптуры. Видимо, этим же направлением связей объясняется появление в Шумилихинском могильнике изображений медведя, образ которого господствует в искусстве Западной Сибири и Среднего Енисея.

Напротив, отсутствие медвежьих изображений в неолитических памятниках прибайкальского региона и на ангарских писаницах, единичность и невыразительность их в пластике бронзового века, видимо, свидетельствует о том, что в мировоззрении охотников Прибайкалья эпохи неолита и бронзы культ медведя не получил широкого распространения. В этой связи интересно, что этнографические данные говорят о более позднем появлении культа медведя у эвенков, чем, например, у угорских народов (Василевич, 1971). На назначение древних фигурок медведя проливают некоторый свет подвески эвенкийского шаманского костюма, среди которых встречаются как медведь, так и другие животные. Обычно это плоские профильные изображения с отверстием для прикрепления к одежде. Рассмотренные выше древние фигурки медведя — не обязательно шаманские подвески, но трактовка их как амулетов или оберегов кажется вполне вероятной.

Другие анималистические сюжеты. В зооморфной пластике прибайкальского населения эпохи бронзы, помимо лося и медведя, единично представлены другие животные. В погребении в местности Идан на Ангаре найдено профильное изображение нерпы, выполненное плоской резьбой по кости. Любопытна костяная фигурка лягушки из погребения 9 Усть-Удинского могильника (Окладников, 1975б, с. 162) (рис. 137, 4). Несмотря на миниатюрность, она выполнена очень тщательно. Внутри фигурка (как и головка лося из погребения 5) полая. Имеющиеся на изображении три сквозных отверстия позволяют предполагать, что оно прикреплялось к одежде. Уникальность фигурки затрудняет толкование ее семантики. Очевидна лишь смысловая связь ее с антропоморфным изображением, найденным в том же погребении. Сюжет этот необычен для искусства охотников Прибайкалья, хотя немногочисленные фигурки земноводных известны у эвенков в качестве привесок к шаманскому костюму (Иванов, 1970, рис. 195, 1, 2). Широкое распространение культ лягушки получил в Западной Сибири среди разных групп хантов и манси, где связь его с фратрией Мось убеждает в древности этого культа.

Мотив водоплавающей птицы представлен в мелкой пластике только материалами Среднего Енисея. Из погребения у ключа Гремячего в окрестностях Красноярска (Глусская, 1963) происходит уникальная серия костяных подвесок с изображением птичьих голов. Обобщенные контуры птицы выполнены техникой впалого рельефа, детали подчеркнуты гравировкой. Эта изобразительная манера сближает их с костяными художественными предметами окуневцев. Особое внимание уделялось оформлению клюва птицы. Динамика, напряженность позы показаны посредством вытянутых пропорций. Плоская фигурка летящего гуся перекликается с изображением этой птицы, сделанным, правда, в круглой скульптуре, из поздненеолитического Яйского могильника в бассейне Чулыма (Матющенко, 1964). Кроме фигурок гуся, утки, в погребении у ключа Гремячего встречены изображения гагары. Резчик стремился показать летящую птицу.