Эпоха нервозности. Германия от Бисмарка до Гитлера

И не забудем: понятие nerv"os принадлежало не только медицине. Нельзя видеть мир только глазами врача. Существовало множество невротиков, которых никогда ни один доктор не видел. Как культурный феномен нервозность была двулика, и наряду с тем ликом, который гнал человека к врачу, существовал и другой, связанный с получением удовольствия. Достаточно вспомнить, например, главную героиню романа «Человек без свойств» Роберта Музиля, у которой никогда не замолкал телефон по время подготовки ею имперского праздника: «Но этот нервный срыв, так и не наступивший, а лишь непрестанно заявлявший о своей близости дрожью каждой жилки, дарил Диотиме счастье, какого она еще не знала. Это был трепет, это была захлестывающая волна значительности, это был скрежет, как от давления на камень, венчающий мироздание, это было щекотно, как чувство пустоты, когда стоишь на возвышающейся надо всем верхушке горы [79] » (см. примеч. 101).

79

Пер. с нем. С. Апта.

Такое состояние не создавало потребности в терапии. Эйфорическую сторону неврастении обнаруживаешь не в приемных врачей, но скорее в культуре империалистической эпохи. Истории болезней пациентов дают возможность, напротив, увидеть теневые психологические стороны эпохи, которые в будущем обрели и политическое значение.

II. Взгляд врача и опыт пациента

Глазами доктора: несчетное богатство историй пациентов

Если излагать историю медицины как социальную историю, нужно видеть ее не только глазами врача, но и глазами пациента. Однако если это и делается, то, как правило, история болезни не выходит за рамки медицинского дискурса. Господствует мнение, что из-за нехватки источников вообще нет пути по ту или иную сторону этого дискурса. Истории болезней в качестве источника ученые до сих пор предпочитают избегать [80] . В одной из очень немногих работ, где эти документы использовались как источник, труд с ними называют «геркулесовым» (см. примеч. 1); постоянно утверждается, что эти документы отражают лишь точку зрения врачей и возвращают нас в медицинский дискурс.

80

Это не совсем так, хотя после выхода в свет книги Радкау (1998) ситуация изменилась в еще более положительную сторону, клинические истории стали одной из самых популярных тем и объектов исследования в гуманитарных науках (в первую очередь литературоведении и культурологии), см., например: Stuhr U. // Deneke F.-W. (Hrsg.). Die Fallgeschichte: Beitr"age zu ihrer Bedeutungais Forschungsinstrument, 1993; Steinlechner G. Fallgeschichten: KrafFt-Ebing, Panizza, Freud, Tausk, 1995; Br"andli S. // L"uthi B. u.a. (Hrsg.). Zum Fall machen, zum Fall werden. Wissensproduktion und Patientenerfahrungen Medizin und Psychiatrie des 19. und 20. Jahrhunderts. 2009; Spuler D. Susanne // Pethes N. (Hrsg.). Fall – Fallgeschichte – Fallstudie: Theorie und Geschichte einer Wissensform, 2014.

В случае неврастении добавляется еще одна сложность – не так легко собрать достаточное количество ее «историй». Наиболее доступны документы государственных психиатрических лечебниц. Но неврастеников, как правило, там было мало: около 1905 года в Германии их доля составляла 5,65 % от общего числа пациентов этих клиник. Неврастеники лечились прежде всего в частных неврологических лечебницах, а их документы зачастую утеряны. Тем не менее постепенно я собрал – часто мне помогал случай – обширную источниковую базу из историй болезни. Это документы различных заведений с различными региональными и социальными охватами: тут и государственные лечебницы, и частные, и психбольницы, и курортные заведения. Речь идет о неврологической клинике Карла Бонхёфера в Берлине, бывшем Дальдорфе, классической психбольнице; неврологическом отделении Шарите, в отапливаемом подвале которого были складированы штабеля неразобранных документов до 1914 года; гессенская психиатрическая лечебница Айхберг, документы которой лежат в государственном архиве Висбадена и даже рассортированы по диагнозам; франкфуртская нервная клиника, бывший Аффенштайн, в становлении которой сыграл большую роль Генрих Гофман [81] ; дом «Бетезда» в Бетеле; санаторий Бинсвангера Бельвю в Кройцлингене на швейцарском берегу Боденского озера, документы которого впоследствии оказались в Тюбингене. Наконец, санаторий доктора фон Эренвалля в Арвайлере на Рейне, который, как, пожалуй, ни одна другая подобная клиника, до сих пор сохранил характер времен кайзеровской Германии.

81

Гофман Генрих (1809–1904) – немецкий психиатр, выступал за улучшение условий жизни больных. В культурной истории остался как автор «Штрувельпетера» («Struwwelpeter») (1845, в рус. пер. «Степка-Растрепка», или «Неряха Петер») – назидательных стихов с картинками о детях, которые плохо себя ведут.

Особенно богаты оказались архивы Бельвю и Арвайлера. В обоих заведениях «расцвет» неврастении относится к периоду между 1890 и 1910 годами. В Кройцлингене «неврастения» встречается за это время 73 раза как диагноз при поступлении больного и 283 раза как диагноз при выписке: будто лечебницы сами производили неврастеников. В заведении Эренвалля между 1898 и 1909 годами лечились 210 неврастеников (см. примеч. 2). Несмотря на частотность, неврастения не производит впечатления того рутинного диагноза, который ставится в затруднительных случаях: когда врачи действительно находились в замешательстве, они отказывались от наименований. При всем сходстве этих заведений между ними было серьезное отличие – Эренвалль состоял в тесном контакте с семьями рейнско-вестфальской бизнес-буржуазии, в то время как у Бинсвангера тон задавала скорее образованная буржуазия. Около 1900 года в Бельвю комната на одного человека с врачебным сопровождением стоила 12 марок в сутки. В Арвайлере цены были выше и варьировались в зависимости от уровня комфорта. Ни в том ни в другом заведении не придерживались какого-либо единого учения, которое определяло бы все вплоть до повседневного быта заведения. Психиатрическое образование доктора Эренвалля, видимо, было отрывочным, сам он много путешествовал, а заправляла всем его жена. В 1907 году ведущий врач Курелла, специалист по электротерапии, устроил бунт против правления этой дамы, и этим конфликтом, при котором обе стороны обвиняли друг друга в нервозности и психических болезнях, занималось даже правительство в Кобленце (см. примеч. 3). Тем не менее эта лечебница была благополучнее многих других санаториев. Она славилась хорошей кухней и знаменитыми арскими винами, причем даже тогда, когда психиатры начали активно переходить на сторону борцов с алкоголизмом.

По сравнению с днем сегодняшним документы пациентов конца XIX – начала XX веков имеют очень важные для историка достоинства. С одной стороны, бюрократизация в деятельности клиник уже настолько продвинулась, что они производили большую массу бумаг. С другой стороны, психиатрия еще не достигла профессионального уровня, и в этих бумагах отражен далеко не только «взгляд врача». Неврология и психиатрия располагали тогда лишь весьма ограниченным специальным жаргоном, и даже немногие уже сложившиеся термины на практике применялись с большой осторожностью. В 1908 году Огюст Анри Форель [82] жаловался, что психологическая и неврологическая терминология «впала в такое состояние, что всякое описание выглядит издевательством».

82

Форель Огюст Анри (1848–1931) – швейцарский невропатолог, психиатр, социалист, пацифист, специалист по муравьям, противник алкоголизма и поборник эсперанто. Исследования мозга привели его к открытию нейрона («Теория нейронов», 1887) и к теории о единстве мозга и души. К существенным достижениям Фореля можно отнести его исследования о вменяемости умалишенных, что позволило отправлять некоторых преступников вместо тюрьмы на лечение. Немаловажную роль в контексте времени сыграла его книга «Сексуальный вопрос» (1905), в которой он выступил за растабуизирование сексуальной жизни и за гендерное равноправие – табу он в некотором роде и сам снял своей книгой, впервые обратившись к сексуальной жизни чистым языком естественных, психологических и социальных наук. Одним из учеников Фореля был Эйген Блей л ер.

Во многих случаях пациентам просто давали высказаться и не перебивали их ежеминутно вопросами, которые направляли бы ход рассказа в какое-либо определенное русло. «Мы должны слышать больного», – наставлял Отто Бинсвангер в книге о неврастении. «К анамнезу нужно подходить с большим тщанием» – так начиналась большая работа о нервных болезнях Германа Оппенгейма (см. примеч. 4). Многие врачи не фиксировали разговор изначально на определенных темах и пунктах, которые считались бы важными с точки зрения патологии. Дальнейшее поведение пациента в клинике записывалось часто также очень подробно, причем, в отличие от сегодняшней практики, на пациента воздействовали не транквилизаторами, а исключительно успокоительным бромистым калием. Учебники по неврастении содержат много конкретных примеров, но предпочтение отдают тем, которые подтверждают определенные тезисы. Лишь изучение оригинальных клинических историй учит понимать, что нельзя путать медицинские модели восприятия с исходным опытом расстройства.

Многие неврастеники, в ответ на вопрос о предыстории их расстройства, начинали описывать всю свою жизнь, начиная с детства. Нередко они привозили с собой записи, чтобы не забыть ни одной детали. Шарко из-за этого называл неврастеников Vhomme aux petits papiers – «человек с маленькими бумажками». Это определение стало впоследствии крылатым. Один юрист 23 лет приехал в Кройцлинген, привезя с собой целых 55 больших листов, исписанных мелким почерком. Фрейд рисует портрет «неврастеника, занятого описанием своего расстройства»: «Лицо его напрягается […], голос его становится резким, он мучительно подыскивает слова, отметая любые определения, которые предлагает ему врач для обозначения этих болей […]; ему явно кажется, что язык слишком беден, чтобы ссудить ему слова для описания этих ощущений, да и они сами являют собой нечто исключительное, доселе небывалое, совершенно не поддающее описанию […]» [83] (см. примеч. 5). Многие неврастеники продолжали традицию возводить на фундаменте своего расстройства здание собственного Я, так что дефицит уверенности в себе перевоплощался в богатую и многоликую индивидуальность. Различные телесные жалобы наслаивались друг на друга как выражение развивающегося нервного недуга и складывались в итоге в историю жизни.

83

Цит. по: Фрейд 3., Брейер Й. Исследования истерии / пер. с нем. С. Панкова // Зигмунд Ф. Собр. соч.: в 26 т. Т. 1. СПб., 2005. С. 172.

Но далеко не все было инсценировкой. При просмотре множества таких историй невозможно не понять, что эти люди пришли в клинику через тяжелые страдания. Нередко читаешь о том, как обеспеченные и благополучные с виду пациенты, во «внешней» жизни демонстрировавшие миру успех и превосходство, в клинике съеживались, превращаясь буквально в комочек боли и впадая в неуютную, неудобную телесность. Подобные сцены никак нельзя считать театром. Но и такие жалобы, как и любые источники, требуют критического подхода, потому что и они обладают своеобразным риторическим посылом и не все в них можно воспринимать буквально.

Молодой журналист из Варшавы, приехавший в 1907 году в Арвайлер, казался там «типичным неврастеником». Он носил с собой «подробную автобиографию» и поступил в клинику с детально-точными представлениями о собственном расстройстве и желаемой терапии.

«Прежде всего он желал бы устранить “слабость мозга и нежелание работать”». Когда врач попытался воздействовать на него психотерапией, «чтобы он проявил чуть больше энергии» и «прежде всего выполнил неприятные для него обязательства», тот письменно попросил, «чтобы впредь его пощадили от подобных уговоров, поскольку они его очень волнуют». Этот «типичный неврастеник» совсем не похож на сегодняшнюю жертву стресса – напротив, это медлительный человек, который не был склонен к активным действиям и тем сильнее раздражался на предъявленные к нему ожидания. Суть неврастении состоит не в телесных страданиях, а в разочаровании и ощущении собственной несостоятельности. В данном случае у нас в руках не только отчеты врачей, но и написанная самим журналистом «история болезни». Ее стоит процитировать более подробно.

«Мне 26 лет; мой отец почти с самого моего рождения страдает невралгией (время от времени сильные боли ножных нервов); моя мать 8 лет назад умерла, причина смерти раковая опухоль (в животе). […] В последние годы жизни она сильно страдала от неврастении. […] На 16-м году моей жизни начался онанизм. Из того же времени происходят и первые неврастенические симптомы: мозговое истощение, функциональное утомление в нижней части позвоночника, плохой сон (не бессонница), общее чувство изнурения, подавленность духа и т. д. Так продолжалось восемь лет – то лучше, то хуже. В качестве средств использовались только бромистый натрий и гидротерапия. […] Летний отдых и заграничная поездка в Висбаден и особенно еще два других важных изменения […] привели к улучшению, хотя и временному. Эти два изменения состоят в том, что я прекратил онанировать и курить. Первое я заменил весной 1906 года на половые сношения с проституткой (в зимнее время онанизм шесть-восемь раз в месяц и один-два раза сношение с той же девушкой, к которой я постепенно привык). […] После возвращения домой я заметил, что половая связь меня возбуждает и утомляет – (дело в том), что она […] вызывает […] трудноописуемые ощущения в лодыжках. Это меня очень испугало; ведь я вспомнил ужасные боли в ногах у моего отца. Поэтому я решил по возможности меньше ходить и как можно реже использовать женщину» (см. примеч. 6).