Эпоха невинности
Шрифт:
— Ньюланд, да очнитесь же: ОНА ЗДЕСЬ! — прошептал шафер.
Волевым усилием Арчер взял себя в руки и вернулся к действительности.
С тех пор как сердце его остановилось, должно быть, прошла вечность — бело-розовая процессия была на полпути к нефу; епископ, пастор и два белокрылых их помощника стояли у засыпанного лилиями алтаря, и первые аккорды симфонии Шпора [63] цветами ссыпали свои ноты к ногам невесты.
Арчер открыл глаза — или это ему показалось, что они были закрыты? Во всяком случае, зрение постепенно возвращалось к нему и он снова ощущал ритмичное биение сердца. Музыка, запах лилий на алтаре, облако тюля и флердоранжа, придвигавшееся все ближе, лицо матери, внезапно исказившееся от счастливых рыданий, голос пастора,
63
Шпор Л. — (1784–1859) немецкий композитор.
«Боже, — пронзило точно молнией его мозг, и он конвульсивно схватился за карман — на месте ли кольцо?»
Через мгновение рядом с ним оказалась Мэй, и от нее исходило такое сияние, что оно растопило словно окоченевшего Арчера, и, выпрямившись, он с улыбкой взглянул ей в глаза.
Возлюбленные чада мои, мы собрались здесь вместе… — начал пастор.
Кольцо уже скользнуло ей на палец, епископ произнес благословение, подружки готовы были занять свое место в процессии, орган готов вот-вот разорвать тишину звуками марша Мендельсона, без которого никогда еще в Нью-Йорке не начинала свой путь ни одна пара новобрачных…
— Вашу руку… наконец, ПОДАЙТЕ ЕЙ РУКУ! — нервно шипел юный шафер; и Арчер снова очнулся от мыслей, которые унесли его далеко-далеко. Что заставило его перенестись туда? Может быть, внезапно мелькнувший в толпе людей темный локон под шляпой — но через секунду оказалось, что он принадлежит незнакомой даме с длинным носом, настолько — до смешного — непохожей на ту, чей образ она у него вызвала, что он спросил себя, не начались ли у него галлюцинации.
…И вот они с женой, спустившись, медленно плывут по нефу, словно по мелкой зыби волн мендельсоновского марша, и в широко распахнутых дверях церкви их приветствует ясный весенний день, и в конце парусинового тоннеля нетерпеливо цокают копытами гнедые миссис Уэлланд с крупными белыми розетками на лбу.
Лакей с еще более крупной розеткой в петлице укутал Мэй белой пелериной, и Арчер, вскочив в карету, сел рядом с ней. Она повернулась к нему с торжествующей улыбкой, и их руки под ее вуалью соединились.
— Ласточка моя, — сказал Арчер…
…Внезапно снова черная бездна разверзлась перед ним, и он почувствовал, как летит вниз, все дальше и дальше… Меж тем голос его продолжал журчать весело и спокойно:
— Ты знаешь, я думал, что потерял кольцо; свадьба будет не свадьбой, если черт не сыграет с женихом такой шутки. Но и долго же ты заставила себя ждать! Какие только страхи не мерещились мне за это время!
Она несказанно изумила его, бросившись вдруг ему на шею на виду у всей Пятой авеню:
— Но ведь теперь, Ньюланд, когда мы вместе, нам ничего не страшно!
День был расписан по минутам, и после свадебного завтрака молодожены едва успели переодеться в дорожное платье, сойти с широкой лестницы дома старой Кэтрин между подружками невесты и всхлипывающими родителями и сесть в карету под традиционным дождем из риса и легких атласных домашних туфелек, после чего осталось полчаса, чтобы доехать до вокзала, купить свежие еженедельники с видом завзятых путешественников и занять свое купе, куда горничная Мэй заранее отвезла ее темно-серый в голубизну дорожный плащ и выписанный из Лондона новый дорожный несессер.
Старые тетушки дю Лак из Райнбека предоставили свой дом в распоряжение новобрачных, соблазнившись возможностью провести неделю в Нью-Йорке у миссис Арчер, а Арчер был рад возможности избежать традиционного «свадебного номера» в отеле Филадельфии или Балтимора и с готовностью принял предложение родственниц.
Мэй, в восторге от предстоящего путешествия за город, по-детски радовалась тщетным попыткам восьми подружек разгадать тайну их убежища. Это было так «по-английски» — снять
загородный дом, и придавало последний изысканный штрих этой, по общему мнению, самой великолепной свадьбе года — но никто, кроме родителей жениха и невесты, не знал, где этот загородный дом находится, а те в ответ на расспросы поджимали губы и с таинственным видом отвечали:«Ах… они ничего нам не сказали…» — что, строго говоря, соответствовало истине, поскольку нужды в их рассказах об этом не было.
Как только молодые расположились в купе и поезд, минуя бесконечные деревянные предместья, вырвался на простор бледного весеннего пейзажа, беседа их, чего не ожидал Арчер, стала гораздо непринужденнее. Мэй, внешностью и манерами еще вчерашняя девочка, с нетерпением ожидала момента, чтобы обменяться с ним мнениями о свадьбе, и стала болтать так свободно, будто была подружкой невесты, судачащей об оной с распорядителем. Сначала Арчер решил, что это маска, скрывающая внутреннее волнение; но ее ясные глаза выражали только спокойное неведение. Она впервые осталась наедине с мужем — но муж был просто прекрасным другом, таким же, как и накануне. Не было человека, который бы больше нравился ей, кому бы она больше доверяла; но самая «изюминка» всего этого замечательного приключения, называемого помолвкой, свадьбой, замужеством, в этом и заключалась — отправиться с ним в путешествие, наедине, как совершенно взрослая «замужняя леди».
Было поразительно — он еще тогда, в саду испанской миссии, подумал об этом, — как глубина чувств может сочетаться с подобным отсутствием воображения. Но потом он вспомнил, как она удивила его, внезапно снова погрузившись в состояние маловыразительного девичества, как только ей удалось высказать то, что мучило ее совесть; и он подумал, что она так и пройдет по жизни, выкладываясь до конца в любых обстоятельствах, но не в состоянии предвидеть ни одного из них, хотя бы украдкой заглянув в будущее.
Возможно, этот дар безмятежности и придавал ее глазам такую прозрачность, а глядя на ее лицо, казалось, что она представляет собой некий типаж, а не личность — нечто вроде скульптуры греческой богини или какой-нибудь гражданской добродетели. По жилам, просвечивающим сквозь светлую кожу, казалось, течет не горячая живая, а консервированная кровь, и лишь благодаря обаянию юности она казалась не холодной и туповатой, а наивной и чистой. Погруженный в эти размышления, Арчер внезапно почувствовал, что смотрит на нее удивленным взором постороннего человека, и, решив прекратить это, стал вспоминать о свадебном завтраке под триумфальным руководством бабушки Минготт.
Мэй с искренней радостью подхватила эту тему.
— Кстати, я была так удивлена — а ты? — что в конце концов приехала тетя Медора. Эллен писала мне, что они обе нездоровы и не смогут пуститься в путь. Жаль, что выздоровела не она! Ты видел потрясающие старинные кружева, которые она мне послала?
Он знал, что этот момент настанет рано или поздно, но непонятно почему воображал, что усилием воли сможет этого избежать.
— Да… нет… я… да, они прекрасны, — сказал он, глядя на Мэй остановившимися глазами, не понимая, почему каждый раз, как он слышал эти два слога — Эл-лен — мир вокруг него начинал шататься и готов был рухнуть как карточный домик. — Ты устала? Было бы неплохо выпить чаю, когда мы приедем, я уверен, что тетушки все приготовили, — быстро говорил он, держа ее руку в своей, и мысли Мэй немедленно перенеслись к замечательному чайно-кофейному сервизу из балтиморского серебра, который прислали Бофорты, который так прекрасно подходил к подносам и блюдам, подаренным дядей Лавелом.
В сумерках поезд остановился в Райнбеке, и они пошли по платформе к ожидавшей их карете.
— О, ван дер Лайдены послали за нами своего слугу из Скайтерклиффа — как это любезно с их стороны! — воскликнул Арчер, когда неторопливая персона в ливрее приблизилась к ним и взяла у горничной саквояжи.
— Мне бесконечно жаль, сэр, — молвил посланец, — нов доме дю Лак случилась неприятность — потек бак с водой. Это произошло вчера, и мистер ван дер Лайден, узнав об этом сегодня утром, послал ранним поездом служанку в Скайтерклифф, чтобы приготовить домик патрона. Я уверен, вам там будет очень удобно, сэр. Тетушки дю Лак отправили туда свою кухарку, так что вам будет там точно так же, как было бы в Райнбеке.