Эпоха невинности

Ее пальцы все еще лежали на лампе, когда он выслушивал последние слова этой безмолвной речи. Потом она подкрутила фитиль, подняла стеклянный абажур и дунула на коптящее пламя.

— Если задуть, то запах уменьшится, — объяснила она своим озабоченно-бодрым хозяйским тоном. На пороге она обернулась и послала ему воздушный поцелуй.

Глава 9

На следующий день Уолл-стрит узнал, что положение Бофорта не так уж безвыходно, как всем казалось. Сведения поступили не слишком определенные, но обнадеживающие. Все поняли так, что у него была возможность в критическом случае использовать свои влиятельные связи и он с успехом это проделал; и тем же вечером, когда миссис Бофорт появилась в Опере со своей обычной улыбкой да еще в новом изумрудном ожерелье, общество перевело дух.

Нью-Йорк неумолимо осуждал нарушения норм деловой морали. До сих пор не было исключений из неписаного правила: за бесчестный поступок положена расплата, и каждый знал, что даже Бофорт и его жена будут бестрепетно принесены в жертву этому принципу. Но неотвратимость вполне заслуженного наказания на этот раз была не только болезненна, но и весьма неприятна для общества. Исчезновение Бофортов образовало бы в их небольшом кругу вакуум, который было бы нечем заполнить, и даже те, кому была безразлична их катастрофа, сокрушались о возможной потере лучшего бального зала Нью-Йорка.

Арчер твердо вознамерился ехать в Вашингтон. Он ждал только начала слушания дела, о котором он сказал Мэй, чтобы приурочить свой визит к этой дате; но в следующий вторник он узнал от мистера Леттерблэра, что дело может быть отложено на несколько недель. Тем не менее он отправился после полудня домой с твердым намерением выехать следующим вечером во что бы то ни стало. Была надежда, что Мэй, никогда не интересовавшаяся его профессиональной деятельностью, не узнает, что дело отложено, а если при ней и прозвучат фамилии, относящиеся к нему, то она ни за что их не вспомнит. Во всяком случае, он не мог более откладывать встречу с Оленской. Слишком велико было желание увидеть ее.

В среду утром, когда он появился в офисе, мистер Леттерблэр встретил его с похоронным выражением лица. Бофорту в конце концов не удалось выпутаться, но, поскольку он распустил слух, что все в порядке, крупные суммы продолжали поступать в его банк до предыдущего вечера, когда вдруг вновь начались беспокойные толки. Как следствие этого, люди бросились забирать свои вклады. Банкротство было неминуемо. Все ужасно бранились по поводу бофортовского подлого маневра, и его крах обещал быть самым позорным в истории Уолл-стрит.

Размеры бедствия привели мистера Леттерблэра в состояние полной растерянности.

— Бывали на моем веку неприятности, но не такие. Так или иначе это ударит по каждому. Что будет с миссис Бофорт? Чем можно ей помочь? Боюсь, как бы это не коснулось и миссис Мэнсон Минготт — а в ее лета просто неизвестно, как она сможет это перенести. Она всегда верила в Бофорта — она даже дружила с ним! А весь круг Далласов, — Регина же родственница вам всем! Ее единственный шанс спастись — это покинуть мужа, но кто осмелится ей это посоветовать? Ее долг — быть рядом с ним; к счастью, она, кажется, всегда была слепа относительно его личных слабостей.

Раздался стук в дверь, и мистер Леттерблэр раздраженно повернул голову:

— Что там еще? Я просил не мешать!

Это был один из клерков; он протянул Арчеру письмо и вышел. Узнав почерк жены, он вскрыл конверт и прочел:

«Не сможешь ли ты приехать как можно скорее? У бабушки случился ночью небольшой удар. Каким-то непонятным образом она первой узнала эту ужасную новость о банке г-на Бофорта. Дядя Лавел на охоте, а бедный папа так разнервничался, что у него поднялась температура и он не выходит из комнаты. Мама ужасно нуждается в тебе, и я надеюсь, что ты сможешь сразу же уйти и поехать прямо к бабушке».

Арчер протянул письмо Леттерблэру и через несколько минут уже медленно тащился на север в переполненной конке. На Четырнадцатой улице он пересел в высокий омнибус, который, пошатываясь, полз по Пятой авеню. Уже пробило двенадцать, когда он высадился у дверей старой Кэтрин. В окне гостиной на первом этаже, где обычно восседала старуха, виднелась едва ли способная заменить ее миссис Уэлланд, которая при виде Арчера приветливо махнула рукой. У дверей его встретила Мэй. В холле этого всегда тщательно убранного дома царил непривычный беспорядок, который возникает всегда, когда кто-то внезапно заболевает, — брошенные накидки и шубы свисали со стульев, а на столике, среди кучи карточек и писем, лежали чемоданчик доктора и его пальто.

Мэй была бледной, но улыбалась — доктор Венком, который только что приехал вторично, на этот раз сказал что-то более обнадеживающее, а непреклонная решимость миссис Минготт жить и выздороветь уже начала благотворно влиять на ее родных.

Мэй провела Арчера в гостиную, раздвижные двери которой были плотно закрыты и занавешены тяжелыми желтыми портьерами. Здесь миссис Уэлланд, понизив голос, поведала ему детали катастрофы. Оказалось, что накануне вечером произошло что-то таинственное и ужасное. Около восьми, как раз после того, как миссис Минготт разложила пасьянс, что она всегда делала после обеда, раздался звонок и дама под густой вуалью попросила принять ее.

Лакей, услышав знакомый голос, распахнул дверь в гостиную и объявил: «Миссис Джулиус Бофорт», — и затем закрыл двери, оставив женщин наедине. Они пробыли вместе, как ему noказалось, около часа. Когда миссис Минготт позвонила, миссис Бофорт уже не было в комнате, а старая дама, бледная, громадная и страшная, сидела одна в своем огромном кресле и сделала знак помочь ей переправиться в ее комнату. В этот момент сильно расстроенная, она все же была в полном здравии. Горничная-мулатка уложила ее в постель, принесла, как обычно, чашку чая, слегка прибралась и ушла, но ранним утром, в три часа, снова раздался звонок, и двое слуг, поспешив на необычный зов (старая Кэтрин обычно спала крепко, как ребенок), нашли свою хозяйку сидящую в подушках с кривой ухмылкой на лице и неподвижной вывернутой крошечной кистью руки.

Удар был несильным — она смогла членораздельно объяснить слугам, что делать, и вскоре после первого визита доктора смогла контролировать лицевые мышцы. Но вся семья пребывала в огромной тревоге; и таким же огромным было возмущение, когда из фрагментарных слов старухи стало ясно, что Регина, оказывается, приезжала с просьбой — невероятная наглость! — оказать поддержку Бофорту, помочь им с мужем, не покидать их в трудную минуту. То есть, собственно говоря, просила семью покрыть своим авторитетом их страшный позор.

— Я сказала ей: «Честь всегда остается честью, а честность — честностью в доме Мэнсон Минготтов, и так будет до тех пор, пока меня не вынесут вперед ногами», — с трудом, хрипя и заикаясь, говорила в ухо склонившейся к ней дочери полупарализованная старуха. — И когда она сказала: «Но, тетушка, ведь мое имя — Регина Даллас», я ответила: «Когда он осыпал тебя драгоценностями, ты была Регина Бофорт, и ты должна остаться Региной Бофорт, когда он покрыл тебя позором».

Все это, плача и задыхаясь от ужаса, сообщила миссис Уэлланд, бледная и уничтоженная необычной необходимостью зафиксировать свой взгляд на чем-то неприятном и позорном.