Эпоха потрясений. Проблемы и перспективы мировой финансовой системы

Так или иначе, проявление внутренних противоречий коммунистической идеологии является лишь вопросом времени. Призраки Маркса и Мао, дремавшие во времена ускоренного накопления богатства, материализовались в 2006 году в лице Лю Гогуана, восьмидесятилетнего экономиста, который разгромил предложение внести в конституцию поправку, разъясняющую и расширяющую право собственности. Он не просто вытащил на свет идеологию коммунистического государства, но и получил неожиданную поддержку Всекитайского собрания народных представителей. Почву для этого подготовили резкие замечания Гун Сяньтяня, профессора Школы права пекинского университета, циркулировавшие в Интернете. В ответ на критику со стороны левых марксистов президент Ху Цзиньтао заявил, что Китай должен «твердо проводить экономические реформы». Только время покажет, что кроется за этой идеологической вылазкой — последняя судорога уходящего поколения или серьезная попытка свернуть Китай с капиталистического пути. Обнадеживает то, что поправку, хотя и с небольшими изменениями, все же приняли в марте 2007 года.

В прошлом китайское руководство весьма изобретательно избегало противоречия, признанного практически всеми: несмотря на глубину своей теории. Карл Маркс предложил ошибочный подход к успешному созданию стоимости. По Марксу государственная собственность на средства производства является необходимым условием обеспечения материального благосостояния и справедливости. Иными словами, в марксистском обществе все значимое имущество принадлежит государству, которое должно управлять им в интересах своих граждан. Право собственности, предоставленное частному лицу, является инструментом эксплуатации и существует лишь в ущерб «коллективу», т. е. обществу в целом. Маркс доказывал необходимость обобществления труда. Работа сообща ради достижения единой цели должна быть намного продуктивнее работы рынков, сводящих воедино разнонаправленные устремления отдельных людей. Могут ли люди оптимизировать приложение своего потенциала в коллективистском обществе? Критерием истинности подобных парадигм является реальность. Работает ли это, как ожидалось? Марксистская экономическая модель на практике — в СССР и других странах — не смогла обеспечить ни материального благосостояния, ни справедливости. Идея коллективной собственности не оправдала себя.

Западные социалисты подкорректировали неработающие принципы марксистской экономики и сформулировали идею социализма по-новому, убрав из нее требование передачи прав собственности на все средства производства государству. Некоторые просто провозглашают необходимость государственного регулирования, а не государственной собственности для обеспечения общественного благосостояния.

Дэн Сяопин, пытаясь не допустить выхода марксизма из моды, проигнорировал коммунистическую идеологию и сделал фундаментом законности партии ее способность удовлетворять материальные потребности миллиардного населения. Инициированный им процесс привел к восьмикратному росту реального ВВП на душу населения, сокращению детской смертности и повышению продолжительности жизни. Дальше произошло то, чего опасались многие партийные руководители, — замена государственного контроля рыночным ценообразованием начала ослаблять политический контроль партии.

Результат я видел в 1994 году во время визита в Шанхай. Чиновник высокого ранга рассказал мне о том. как пять лет назад ему поручили осуществление надзора за товарным складом. Он должен был ежедневно являться туда в пять утра для распределения сельскохозяйственной продукции, поступающей в Шанхай. В его функции входило установление норм отпуска товара. Хотя этот чиновник не вдавался в детали процесса принятия решений, было ясно, каким влиянием он пользовался — могу представить, как его обхаживали снабженцы в стремлении добиться благорасположения. Тем не менее он приветствовал превращение склада в открытую торговую площадку, где снабженцы конкурировали друг с другом, предлагая цену за товар. Теперь уже не один человек диктовал, кто сколько получит и по какой цене, а сами покупатели и продавцы определяли это а ходе торгов. Рынок устанавливал цену, а товар распределялся в соответствии со спросом и предложением- Идеальная иллюстрация фундаментальной разницы между командной и рыночной экономикой. В итоге задача чиновника значительно упростилась. «Теперь. — сказал он, — мне не нужно вставать в четыре утра, я могу спокойно спать, пока рынок делает мою работу».

У меня возник зопрос: до конца ли он понимает то, что сказал? Рыночный контроль неизбежно ослабляет контроль Коммунистической партии. Коммунистическая система — это пирамида, в которой власть передается сверху вниз. Генеральный секретарь разрешает, скажем, десятку приближенных самостоятельно принимать определенные решения. Каждый из этих приближенных наделяет полномочиями своих подчиненных. Число наделенных властью растет по мере приближения к основанию пирамиды. Система не распадается потому, что каждый чиновник обязан тому, кто стоит непосредственно над ним. Именно в этом источник политической власти. Именно так Партия управляет. Замена какого-либо уровня пирамиды рыночным ценообразованием ведет к потере политического контроля. Одно исключает другое. Властная структура Партии уже испытывает серьезное напряжение*

До настоящего момента партийным старейшинам, по всей видимости, удавалось обходить эту фундаментальную дилемму. Вместе с тем растущее благосостояние постепенно освобоадает китайских крестьян от необходимости бороться за выживание и дает им такую роскошь, как возможность протестовать против несправедливости. Вряд ли Партия не знает о том, что богатство и последние инициативы в сфере образования толкают Китай к менее авторитарному режиму. Сегодня у президента Ху Цзиньтао меньше власти, чем было когда-то у Цзян Цзэминя, и еще меньше, чем у Дэн Сяопина в свое время. Ну а Дэн Сяопину было далеко до могущества Мао. В конце этого пути непрерывной потери власти маячит западноевропейское демократическое государство всеобщего благосостояния. Конечно, Китаю придется преодолеть еще немало барьеров, прежде чем он получит статус развитой страны, т.е. добьется цели, поставленной Дэном. Многие проблемы. стоящие перед китайскими реформаторами, хорошо известны: реакционная старая гвардия; гигантское сельское население, которое пока не может воспользоваться плодами бума и которому за редким исключением запрещено мигрировать в города; неподъемное наследие командной экономики советского типа, включая многочисленные неэффективные государственные предприятия; функционирующая с грехом пополам банковская система, обслуживающая эти предприятия; отсутствие знаний в области современных финансов и бухгалтерского учета; коррупция — практически неизбежный побочный продукт любой пирамидальной структуры власти; наконец, отсутствие политической свободы, которая, возможно, и не нужна рынкам в краткосрочной перспективе, однако является клапаном для стравливания общественного недовольства несправедливостью и неравенством. Кроме того, существует проблема зависти к нуворишам и всеобщего возмущения промышленным загрязнением окружающей среды. Любой из названных факторов может оказаться искрой, достаточной для того, чтобы все вспыхнуло. Несмотря на открытие значительной доли экономики рыночным силам, в Китае по-прежнему преобладает административный контроль, пережиток системы централизованного планирования. Как следствие, экономика остается негибкой и, полагаю, не способной выдержать удар, подобный тому, что обрушился 1 I сентября на США.

Глубину нерешенных китайских проблем лучше всего характеризуют те трудности, с которыми сталкивается руководство при демонтаже остатков централизованного планирования. После первоначального бурного роста богатства вслед за реформами Дэна в 1980-х годах процесс реформирования замедлился. Основными причинами этого были неправильно выбранный курс национальной валюты и законы, жестко ограничивающие свободу граждан на переезд из сельских районов в города и из города в город. Чтобы не потерять темп роста, достигнутый в предыдущем десятилетии. Китаю нужно было отказаться от этих атрибутов централизованного планирования.

Хотя сегодня большинство утверждает, что курс национальной валюты, женьминьби или юаня, в те времена был слишком низким, это не так — в начале 1980-х годов он был слишком высоким. Органы централизованного планирования зафиксировали курс юаня на нереально высоком уровне по сравнению с курсом черного рынка. Международная торговля по официальному курсу в начале 1980-х годов практически не велась. Китайские экспортеры, рассчитывающие себестоимость в юанях, были вынуждены устанавливать слишком высокие цены в долларах, чтобы компенсировать затраты. Как только разрыв по сравнению с новым дерегулированным и процветающим внутренним рынком становился очевидным, монетарные власти девальвировали юань. Однако этот процесс занял у них 1 4 лет. К 1 994 году курс стал свободным, и черный валютный рынок исчез. Курс при этом понизился с уровня менее 2 юаней за доллар до 8 юаней за доллар.

После долгого затишья рост китайского экспорта приобрел взрывной характер. Если в 1980 году объем экспорта составлял $18 млрд, то в 2006 году он достиг $970 млрд (темп роста почти 1 7% в год). Хотя более половины китайских экспортных товаров производится из импортных материалов, постоянно растет доля более дорогой продукции, о чем свидетельствует увеличение средних экспортных цен по сравнению с индексами цен, рассчитываемыми на основе фиксированной корзины потребительских товаров⁴³. Не ясно, однако, насколько рост средних цен связан с повышением качества промежуточных продуктов, которые импортируются с целью использования в составе конечной экспортной продукции.

Это очень важно, поскольку с ростом доли высокотехнологичной продукции в экспорте Китая увеличивается его конкурентное давление на развитые страны. Можно подумать, что Китай взбирается по технологической лестнице. Сегодня он экспортирует намного более сложную продукцию. чем десятилетие назад. Однако можно ли утверждать, что повышение уровня сложности продукции — это его собственная заслуга? Может быть, в стране просто занимаются сборкой изделий, разработанных другими? Журнал Economist весной 2007 года фактически согласился с позицией Николаса Ларди из Института международной экономики Петерсона, отметив, что «китайская экспортная модель... заключается в предоставлении иностранцам дешевой рабочей силы и земли. Даже самая успешная китайская национальная компьютерная фирма... это не более чем изготовитель продукции, созданной тайваньскими компаниями». Все же, на мой взгляд, повышение вклада самого Китая в прирост стоимости его экспортной продукции лишь вопрос времени. Уверен, что он постепенно заместит импортируемые материалы сложными компонентами собственного производства.

Рост объема экспорта сопровождается исходом сельского населения в города. Максимальной численности {850 млн человек) сельское население достигло в 1 995 году. Одиннадцать лет спустя оно сократилось до 737 млн. Такое сокращение обусловлено не просто переездом людей в города, а урбанизацией сельских земель, связанной с появлением новых промышленных анклавов, главным образом в дельте реки Сицзян по соседству с процветающим Гонконгом. В 1970-е годы на этой плодородной территории не было ничего, кроме сонных крестьянских хозяйств да деревень. Однако в последние 15 лет иностранные инвесторы сначала из Гонконга, а потом и из других мест разбудили эти края. Здесь теперь производится все — от игрушек до текстиля, главным образом на экспорт. Пример помощи Гонконга в развитии экономики дельты реки Сицзян поразителен.