Эпоха справедливости. Мгла

— Подожди пока. Пять минут буквально. Да — не здесь! Где-нибудь по соседству, с девчонками присядьте. Мы быстро. Яныч, ты-то куда? Притормози…

— Ну что, мужчины, мы сделали это! Авось, и зачтется где, а нет — так и хрен бы с ним. Не за это бились. Горжусь такими боевыми товарищами, — я старательно обхожу взглядом Сергея. Он тоже, кстати, смотрит в пространство, — Но мы ещё не закончили это дело. Кому что-нибудь капнуло в сообщениях?

Долгий и Шептун синхронно отрицательно машут гривами.

Я придвигаюсь к всё-еще живому, мычащему «крестнику» и оглянувшись на дверь, окончательно упокаиваю его…

Киваю на скованные страхом тела, замершие на деревянном поскрипывающем под ногами полу.

— Давайте! Вам репутацию и очки набирать надо, — я смотрю на Долгого и Шептуна, обращаясь именно к ним двоим.

— «Старики», переглянувшись, отрицательно мотают головами.

Я непонимающе смотрю на них.

— Вам, что эту мразоту жалко стало, что ли? Или религиозные убеждения не позволяют? Или женевская конвенция? А может, я чего не догоняю, отцы?

— Не мороси, Егорий! — басит Долгий, — Мне этих… дятлов удавить — семь грехов с души снять! Тут в другом дело.

— В чём?

— По-всему выходит, что ты среди нас — самый серьёзный боец. Основной. Тебе и надо — очков побольше набирать. А мы, своё потихоньку наверстаем. Правильно я говорю, Валентин?

Художник согласно кивает.

— Да и вообще: командир должен быть самым весомым!

— Ну, не за ваш же счет, Яныч.

— Да — всё по делу, атаман. Долгий правильно говорит. Ты за основного — тебе и в силу порезче входить надо. Вали уродов! Только не спеши — пусть проникнутся, твари. Пусть мертвым позавидуют.

— Я тебе чего, Чикатила? Сам тогда иди, вали их, как тебе хочется. Они-то твари, но я-то — не они!

— Да, это я так, для устрашения — пусть бы обделались перед кончиной, черти, — смущается художник.

Мы разговаривали ничуть не стесняясь присутствия в комнате пока ещё живых, но уже предрешенно — мертвых ублюдков. Стесняться их, что ли, было? Вы же не станете стесняться паука или клопа, проползающего неподалеку, коли нужда застигнет в чистом поле?

И все жё я не испытываю положительных эмоций от предстоящего. Уничтожить этих подонков, конечно, придется — это даже необходимо и заслуженно ими на все сто, но… не мясник-же я, всё-таки.

— Погоди, атаман. Давай, сначала за нашу победу и спасение ребятишек, накатим по соточке, — Шептун просекает мое внутреннее состояние и пытается облегчить предстоящее, самым доступным способом. Киваю. Выпить действительно хочется.

Художник задумчиво оглядывает оставшиеся от праздника скотской жизни снедь и напитки, брезгливо морщится и прикладывается к своей фляжке. Довольно крякнув, протягивает её мне… А-ах, мля! Что это? Чуть гортань не разьело!

— Что там, нах? — еле сиплю, кое-как продышавшись.

— Чистейший абсент, — горделиво разьясняет художник, — всегда хотел попробовать, только жаба своё «добро» не давала. А ничего пойло, скажи? Мне нравится!

— Предупреждать надо, Ван Гог! И вообще — его разбавляют, а не чистяком глушат.

— Да в курсе — Хемингуэя доводилось читывать. А на мой вкус и так неплохо. Зачем такую вкусноту бодяжить?

— Луженая у тебя глотка, Валя.

— Ну так! Попей с мое. — воспринимает, как комплимент, Шептун, — Долгий, хлебни, причастись.

Курю, жду пока алкоголь «вставит».

…Амазонка, умница, ни разу не дернула. Боится отвлечь во время боя. Хотя её, уверен, так и подмывает узнать: что, как, живой ли её принц и все остальные. Отписываюсь предельно лаконично. В стиле: «есть всего минутка». А то поди забомбит мессагами! Женское любопытство — это, знаете ли… Не удержавшись, тупо: солдатски-подростково, пытаюсь юморить, начав сообщение бородатой фразой: «Извини за неровный почерк, пишу на трупе убитого…», коротко подумав, заменяю: «товарища» — на «врага». А то, переполошатся там, курицы. Точно жизни не дадут! Заклюют вопросами. И, вообще, затаят… А мне — бабья мстя ни к чему. Совсем. Она не имеет срока давности, безжалостна и беспощадна. Хотя часто, на мой взгляд, абсолютно бессмысленна.

… Ладно, пора! Всё равно ведь: придется есть эту лягушку… Достаю «вишню» — ей мне намного сподручнее работать. А может их во двор вывести? Оглядываюсь. Да, один хрен — уже все закровянили, ещё до нас. А во дворе — когти рванут и бегай за ними потом.

… - Стойте! Стойте, пожалуйста! Послушайте меня! Только послушайте, дяденьки! — затрясся в исступлении ужаса, один из двух обреченных. Абсолютно голый, нескладный, тощий — молодой совсем…

— Глохни, падаль! Не поможет! Радуйся, что быстро сдохнешь. Для тебя это неземная милость, тварина! — Шептун вместе со мной делает шаг в его сторону, — помогу, Егор, придержу этого.

Долгий могучей ножищей прижимает к полу спину второго, тоже дернувшегося.

— Давайте не тяните, мужики, — буднично гудит он, — там дети в подвале так и сидят.

— Подождите, подождите, дяденьки! Послушайте же! Я же ничего не делал! Я не убивал! Я никого не тронул, вообще! Я у них как раб был, просто. А сам я никого… Вы спросите, спросите у всех! Вы у девочек спросите! Меня самого сюда привели, чтобы я с ними стриптиз тоже танцевал. Чтобы смешно было. Спросите у детей! Я никого не тронул! Дяденьки! — голый тоскливо взвыл. Да так обреченно и безысходно, что даже у Шептуна плечи дрогнули.

— Тихо! — выводя нескладного из истерики, художник резко влепил ему тыльной стороной ладони по белым трясущимся губам. — Тихо, я сказал!

Валентин вопросительно смотрит на меня. А я верил этому несчастному дрищу. И не только потому, что при отрицательной репе — у него был нулевой уровень. Просто я на миг заглянул в белые от страха глаза, этого жалкого создания. До самого дна… Такой слизень, действительно, не мог: ни убить, ни изнасиловать… ни защититься. Он просто был на это не способен. По природе своей. Даже когда насиловали его самого…

— Слышь, гребень, чё ты нам тут чешешь? — по моему знаку, Шептун убирает руки, но продолжает психологическое давление, — Какого ты тогда к ним вписался, а?

Я больно ухватил пальцами подбородок второго, одетого и плотного — малого лет тридцати.

— Этот фуцан по делу базарит? Или чернуху лепит? Говори как есть: тогда, может и шанс у вас появится.

— Чера правду сказал. Он у нас за «Машку» был. Никого не трогал. И я — тоже. — и заметив выражение моего взгляда, — ну, только одного пацаненка, но он первым на меня кинулся… А телки эти — сами хотели, чтобы их отжарили. Отвечаю!