Эпопея любви
Шрифт:
— Теперь она и не в вашей власти, отец мой.
— Но я никогда ей не угрожал.
— Право, маркиз, вы рассуждаете как ребенок. Неужели вам неясно, что мне известно об исповеди Алисы в Сен-Жермен-Л'Озеруа, что я знаю о вашей встрече в ее домике? Я все видела и слышала, пусть не собственными глазами и ушами, но глазами и ушами особы, которая мне абсолютно предана. Вы любите Алису до сих пор. Поэтому-то вы, благородный, утонченный аристократ, опустились до того, что стали поминать усопших на парижских улицах. Ведь и так никто не мешает вам, рыдая, бродить вокруг дома Алисы. Вы боготворите ее до сих пор!
— А я и не отрицаю, что люблю ее, — ответил монах. Панигарола заговорил страстно, и его фигура уже не напоминала каменное изваяние:
— Да, я люблю ее! Как я счастлив, что могу произнести вслух то, что повторял про себя в тиши бессонных ночей. Да, я погрузился в пучину отчаяния, а подняв взор к небу, не нашел там путеводной звезды, которая могла бы облегчить мою участь! Господь, говорят, он — последняя надежда… я искал его, но не нашел… Во мне, мадам, не осталось ничего живого, я лишь тень и даже меньше, чем тень… Но иногда, в моей погруженной в траур душе, в сумрачных глубинах моего сознания я вижу слабые проблески иного чувства…
— Что же это за чувство? — спросила Екатерина.
— Жалость! — ответил Панигарола. — О, мадам, я знаю, что говорю сейчас на чужом для вас языке, он неизвестен большинству людей нашего жестокого века… Но иногда мне кажется, что жалость и милосердие спасут мир.
— Безумец! — прошептала королева. — Бессмысленные грезы мятущегося разума! Похоже, я напрасно пришла сюда.
Непонятно было, расслышал ли Панигарола эти слова, но он продолжал:
— Вот о чем я иногда думаю, Ваше Величество… И тогда моя боль утихает… Я уже перестал бродить вокруг дома любимой женщины и укрылся в этой келье. Жалость переполняет мое сердце, жалость к несчастной, которая заставила меня страдать, но, может быть, страдает еще больше моего…
— Похоже, вы настроены миролюбиво, маркиз, — заметила королева, вставая.
Панигарола низко поклонился, давая понять, что больше ему добавить нечего. Королева направилась было к двери, но внезапно ей в голову пришла одна мысль. Она обернулась и взглянула на монаха, склонившегося в вежливом поклоне. В его позе чувствовалась скорее учтивость кавалера, прощающегося с дамой, чем трепет подданного перед королевой.
— Ну что же, поздравляю вас, — сказала она с хорошо скрытой иронией, — Алиса будет счастлива. Она больше не боится ни вас, ни меня. И есть мужчина, которого она любит, с ним она и разделит это счастье.
— Мужчина, которого она любит! — прошептал побледневший Панигарола.
— Да, это граф де Марильяк, верный друг короля Наваррского. Достойный гугенот женится на Алисе сразу после окончания праздников в честь бракосочетания своего короля Генриха с Маргаритой Французской. Он увезет жену к себе, в Наварру, и, пока мир царит во Французском королевстве, ничто не омрачит счастья влюбленных.
Невозможно передать словами, что испытал в эту минуту Панигарола. С дьявольской хитростью Екатерина пробудила в его душе демонов ревности. Марильяк!.. О нем он совсем забыл. Он столько думал о страданиях Алисы, так тосковал о ней, что в его сердце родилась жалость… Более того, он уже готов был простить ее. Уже в мечтах ему представлялось, что настанет день и он приведет к ней маленького Жака Клемана. И тогда он скажет несчастной: «Вы дорого заплатили
за свои преступления, обнимите же вашего сына!»В этих мечтаниях Панигаролы, в его тщетных поисках успокоения не было места для графа Марильяка. Но слова Екатерины Медичи напомнили графу о счастливом сопернике. Страсть вновь вспыхнула в нем: он был готов простить свою несчастную любовницу, но не собирался осчастливить любящего ее мужчину. В эту минуту в душе Панигаролы ненависть к Марильяку была так же сильна, как и любовь к Алисе.
— Мужчина, которого она любит… — повторил монах.
— Вы испытываете жалость и к нему? — спросила Екатерина. — Клянусь вам, он бы вас не пожалел.
Внезапно монах понял, что готов убить Марильяка: Алиса не должна принадлежать никому, а раз так, Марильяк должен исчезнуть.
— Пусть женщина живет… пусть живет спокойно, если это возможно, — проговорил Панигарола, — но мужчина… нет… ему не жить!
— Помилуйте! — воскликнула королева. — А что же вы можете с ним сделать?
— Ничего! Но вы, Ваше Величество, вы можете все!
— Верно. Но мне-то что до этого? Пусть Марильяк женится на Алисе, пусть они влюблены друг в друга по уши, пусть уезжают в Наварру, меня это не касается.
— А зачем вы явились сюда? — не выдержал монах. — Ведь вы — королева, самая могущественная из всех монархов христианского мира. Святой престол видит в вас повелительницу судеб всех христиан. И с вами, с королевой, я разговариваю без должного почтения! И вам, хранительнице и защитнице истинной веры, я в лицо заявляю, что не верую. А вы не отдаете приказа заточить меня в темницу в назидание всем еретикам! Значит, я вам нужен, мадам, поэтому вы столь благосклонно слушаете меня. Нужен, чтобы моими руками отомстить кому-то, нужен, чтобы осуществить какие-то ваши мрачные замыслы. Ну что же, пусть будет так! Я предаю себя в ваши руки!
— Наконец-то! Теперь я узнаю прежнего Панигаролу, — удовлетворенно произнесла Екатерина. — Будем считать, что я забыла все, что вы тут мне наговорили. Действительно вы нужны королеве, потому я здесь. Я знала, что вы ненавидите Марильяка, это поможет осуществлению моих планов.
— Говорите, говорите же, мадам! Если я смогу утолить мою ревность, я вручу вам душу!
— Я беру вашу душу, — с мрачным спокойствием ответила королева.
Жалость, любовь, страдание — ничего не осталось в душе Панигаролы, только ненависть, неумолимая ненависть терзала его. Екатерина, уверенная теперь в том, что монах выслушает ее, спокойно заговорила о деле. И хладнокровное спокойствие королевы было страшней мрачного отчаяния Панигаролы.
— Итак, что вам нужно? — деловито начала Екатерина. — Вам нужно, чтобы Алиса не стала женой того единственного человека, которого она любит. Вы хотите убить этого человека? Хотите. Но, кроме того, вам желательно, чтобы Алиса никогда не узнала имени убийцы. Ведь вы ее любите и еще не потеряли надежды. Так вот, это сделать нетрудно, если вы поможете мне.
— Я готов! — решительно произнес Панигарола.
— Тогда слушайте. Ваши страстные проповеди прославили вас, вы — тот человек, который способен зажечь сердца. Теперь вы замолчали; так вам захотелось. Но сегодня я прошу вас, маркиз, начните вновь проповедовать, выступайте во всех церквах Парижа, обличайте и призывайте…